Она ощущает себя пойманной в мягкие сети, из которых не хочется вырываться. Марен продолжает целовать ей запястья, а потом замирает, уткнувшись лицом ей в ладони. Это так нежно, и все тело Урсы сотрясается сладкой дрожью. Она отнимает руки, прижимает их к груди. Опустив голову, Марен стоит на коленях в воде, словно молится. Ее острые плечи дрожат, и несмотря на высокий рост она кажется хрупкой и маленькой, как ребенок.
– Не бойся, – вдруг произносит она, хотя Урсе кажется, что Марен боится сильнее. – Я не хотела тебя напугать.
Их взгляды снова встречаются, и Урса тянется к плечу Марен и почти прикасается к тонкой жилке, бьющейся там, где плечо переходит в шею. Ее ладонь ощущает жар, исходящий от кожи Марен. Марен склоняет голову набок и трется щекой о руку Урсы. Чуть не запутавшись в пышных юбках, Урса пододвигается ближе. Она гладит Марен по щеке, и Марен тоже гладит ее по щеке, повторяя ее движения. Повернув голову, Урса берет в рот ее большой палец.
Все тело Марен пронзает дрожь, и Урса чувствует, как между ними пробегает какая-то жаркая искра, пронзает ее, как удар невидимой молнии, а потом Марен встает, выбирается из лохани, заключает Урсу в объятия и теснит куда-то назад, пока Урса не упирается поясницей в твердый край стола.
Марен осторожно берет ее под подбородок, приподнимает ей голову, и прижимается лбом к ее лбу. Урса чувствует запах аниса в дыхании Марен, запах мыла на ее коже и тот едва уловимый запах, присущий лишь ей одной. Марен еще крепче сжимает Урсу в объятиях, и та отзывается тихим стоном, и вдруг подается вперед, и прижимается к Марен всем телом, просунув ногу между ее ногами. Юбки шуршат и мешают. Урса тянется рукой за спину, пытается расстегнуть платье. Марен разжимает руки и делает шаг назад. Без ее жарких объятий Урсе сразу становится холодно и неуютно. Дрожащими пальцами она расстегивает крючки на спине, и едва платье падает к ее ногам, они с Марен снова бросаются друг к другу в объятия, прижимаясь друг к другу всем телом. Теперь их разделяет лишь тонкая нижняя сорочка Урсы.
Они целуются, и хотя губы у Марен обветренные и шершавые, Урса знает, что эти объятия, этот поцелуй – единственное, что было хорошего в ее жизни за последние несколько месяцев. Единственное, что было радостного и нежного. Желание, горящее в глазах Марен, будит в Урсе ответное, столь же неистовое желание. Она кладет руку на поясницу Марен и еще крепче прижимает ее к себе. Марен вся дрожит. Урса чуть отстраняется, задыхаясь, берет Марен за руку, тащит ее к расстеленным на полу одеялам и, неуклюжая в своей горячечной спешке, почти падает на них, увлекая Марен за собой.
Рука Марен скользит по талии Урсы, по ее бледному мягкому животу и зарывается в светлые волосы у нее между ног.
Урса замирает, вдруг засомневавшись. Почувствовав ее нерешительность, Марен хочет убрать руку, но Урса накрывает ее ладонью и удерживает на месте.
– Нет. Продолжай. Только медленнее. Нежнее.
На этот раз она не уносится мыслями в дальние дали. На этот раз все происходит по-настоящему. Есть только она, ее тело, и руки Марен, ласкающие это тело, и ей хочется плакать от пронзительной нежности этой запретной, прекрасной любви. «Она даже не знала, – думает Урса, – она даже не знала, что может быть так».
38
К вечеру радость от близости с Урсой рассеивается, как наваждение, Марен вновь чувствует запах костра, на котором сгорела Кирстен, и не может заснуть. В окнах соседнего дома горит свет. Наверное, комиссар Корнет уже вернулся из Вардёхюса. От одной только мысли, что он прикасается к Урсе, Марен передергивает, и она прижимает к глазам кулаки, пока в глазах не начинают плясать точки света.
Уже понятно, что заснуть не удастся. Марен встает и идет на мыс. Скоро станет теплее, ночи сделаются короче, и все, что казалось застывшим и мертвым, вновь воспрянет и оживет, но Кирстен этого уже не увидит. Кирстен ушла навсегда, и ее не вернет никакая весна. Марен старается не смотреть на пустырь за Вардёхюсом, где дымится и светится в темноте страшный столб.
Но Урса… Марен даже не верится, что это было на самом деле. Их губы, наконец слившиеся в поцелуе, их стоны, вторящие друг другу. Кожа Урсы оказалась такой же нежной и мягкой, как ее представляла Марен. Как бархатистые лепестки в сердцевине цветка. Если бы не тягучая сладость, поселившаяся у нее в животе, и не желтое платье Урсы, так и лежащее на полу в ее доме, Марен, наверное, и не поверила бы, что такое возможно.
Все остальные уже вернулись, деревня заполнилась обычными вечерними звуками. Марен думает о пустом доме Кирстен, об оленях, ревущих в темноте. Она испугалась, когда узнала, что Кирстен созналась, и на миг усомнилась в ее невиновности. Этот предательский миг отзывается болью в сердце, и Марен еще не готова об этом думать, не готова нырнуть в эту боль.
Проходя мимо дома матери, она замечает, что дверь приоткрыта и кто-то сидит на крыльце.
– Мама?
Фигура на крыльце, вздрагивает, оборачивается. Кажется, она дремала, и Марен ее разбудила. Марен подходит ближе. Мама сидит, привалившись спиной к дверной раме. В очаге у нее за спиной полыхает огонь, рядом стоит пустая бутылка из-под аквавита из папиных старых запасов.
– Не надо было его пить. Ему уже столько лет.
– Мы должны были выпить его на твоей свадьбе, – глухо бормочет мама. Она поднимает голову, и Марен видит, что ее лицо опухло от слез.
Марен берет злость.
– Ложись в постель, мама.
Она хочет уйти, уже развернулась, но мама вдруг издает громкий вой.
– Марен. Эрика больше нет.
– Да, мама. И если бы ты не наговорила на Дийну, может быть, ей не пришлось бы бежать.
– Нет, – говорит мама. – Эрик мертв. И твой папа. И… – Она умолкает, схватившись за голову. – И ты тоже скоро умрешь.
У Марен перехватывает дыхание.
– Ты пьяна.
– Это правда, девочка моя. – Мама рыдает, сотрясаясь всем телом. – На тебя было указано… на дознании.
Их дом как корабль в непроглядной ночи: пол шатается под ногами у Марен. «Кит, – думает она. – Кит пришел». Бьется могучей спиной в доски пола и уже скоро прорвется наверх и проглотит ее целиком.
– Кирстен? – говорит Марен упавшим голосом. – Меня обвинила Кирстен?
Мама качает головой.
– Фру Олафсдоттер. Торил говорила, она назвала тебя и Эдне. Как раз перед тем, как ее повезли на костер. Она сказала, что ты летала с Кирстен на гору.
– Какую гору?
– Ведьмину, на мелкогорье.
– На мелкогорье, – повторяет Марен, задыхаясь от злости. – Где Эрик собирал вереск, и где вы с папой гуляли вдвоем. Ты думаешь, это проклятое место?
– Нет. Да. – Мама захлебывается словами, у нее текут сопли. – Кирстен созналась. Фру Олафсдоттер созналась.
– Мама, ты правда думаешь, что я ведьма? – Марен чувствует странное леденящее спокойствие. – Ты думаешь, это я утопила Эрика, и папу, и всех остальных?
Мама воет с таким отчаянием, что даже у Марен сжимается сердце.
– Нет! Мы не знали. Мы не ведали, что творим. – Мама закрывает лицо руками. – Как она горела, Марен. Как таяла ее плоть. И этот запах… О боже. – Она обнимает себя за плечи и начинает раскачиваться взад-вперед. – Господи, помилуй нас грешных. Если бы мы знали… А теперь колесо завертелось, и его уже не остановишь.
Марен не слушает дальше. Все уже ясно как день. Она срывается с места, бежит со всех ног, а мама кричит ей вслед:
– Марен, моя девочка, моя радость. Прости меня!
Марен не станет дожидаться, когда за нею придут. Деньги у нее есть, она отложила немалую сумму из того, что Урса платила ей за помощь по дому. Можно взять лодку, как Дийна. Может быть, разыскать Дийну на мелкогорье. Или податься в какой-нибудь город, где ее точно никто не найдет среди стольких людей.
Но Урса… Как бросить Урсу после всего, что было сегодня? Убежать вместе? Нет, Марен даже не станет об этом просить. Ей становится трудно дышать. Мысли вихрем кружатся в голове, подгоняют обратно к малому лодочному сараю. Марен врывается в дом и закрывает за собой дверь.
– Марен, – слышит она голос Урсы.
Урса сидит за столом в одной тонкой ночной рубашке, а у камина стоит комиссар Авессалом Корнет и держит в руке Урсино желтое платье.
39
Марен угодила в ловушку Авессалома, как и сама Урса.
Он вернулся из Вардёхюса поздно, от него пахло дымом и аквавитом, и Урса, чье тело помнило нежные ласки Марен, просто не вынесла его грубых прикосновений. Она его оттолкнула, и он замер, пристально глядя на нее сквозь сумрак их украденной комнаты. Застыл так неподвижно, что Урсе стало страшно.
– Почему ты не хочешь меня, Урсула?
Она молчит, потому что не знает, что можно сказать, чтобы не разозлить его еще больше.
– Ты меня любишь?
Он даже пьянее, чем ей показалось сначала. Он еле держится на ногах.
– Да.
Он наклоняется к ней и кладет голову ей на колени. Она убирает руки подальше, чтобы даже случайно не прикоснуться к его волосам, к его коже. Его широкая спина то вздымается, то опадает в такт тяжелому дыханию, и Урса молится про себя, чтобы сейчас он уснул, а наутро не помнил вообще ничего, что было ночью. Но он вдруг резко встает, оправляет смердящую рубаху.
– Я скоро вернусь, жена. У меня важное дело, не терпящее отлагательств, а когда я вернусь, то надеюсь, ты встретишь меня полюбезнее.
Натянув сапоги, он выходит из дома. Урса прислушивается, надеясь хоть что-то расслышать сквозь стук бешено колотящегося сердца. Но шаги мужа не затихают вдали. Она слышит, как его сапоги грохочут по дощатому крыльцу лодочного сарая, дома Марен. Она подбегает к окну и успевает увидеть, как он рывком открывает дверь и заходит внутрь.
Он не мог знать о том, что произошло между ними сегодня. Это никак невозможно, но острый приступ паники все равно заставляет Урсу броситься следом за ним – почти голышом, только в тонкой ночной рубашке. Дверь не заперта, Урса входит. Марен там нет, но ее муж стоит у стола, смотрит на угли, тлеющие в очаге.