Другой носитель мертв. Эмир Кинред, не увидевшая вторжения, не дожившая до отбора в загон великого врага, тоже чувствует, реагирует, страшится и удивляется. Ее эхо или призрак нарушает стройность роя, но не разбивает его. Рой слишком доволен точным исполнением планов, чтобы всерьез озаботиться этим.
В часы отдыха рой сортирует разведанные секреты. Он видел живых карриксов и слышал голос их переводчика. Он внес в каталог несколько подчиненных врагу видов. Он находится в одном из его кораблей, тех, что прежде удавалось исследовать только после сражений.
Он не знает, что из этого окажется ценным – если окажется – для военачальников, аналитиков, профессиональных военных. Ему и не требуется знать. Он совершил то, чего не добился никто другой. Позже он попытается передать эти сведения вместе с теми, что добудет позднее. Если удастся сделать хотя бы это, он сможет без сожаления расстаться с доступным ему подобием жизни.
Рой спит, собирается с силами и убыстряет метаболизм носителя, сжигая его организм, ради простого животного удовольствия: согреться на холоде.
Время шло – только в этом Джессин и была уверена. Освещение не менялось. Понятие длительности утратило смысл. Толпа в камере распадалась на лагеря и партии, хотя никто не указывал на это вслух. Знакомые находили друг друга. Радовались новым знакомствам. Спали рядом. А как же иначе? Их группа обзавелась своим углом.
Джессин пила и ела, когда чувствовала потребность в этом. Тело заменяло ей отсутствующие часы. Когда терпеть было невмоготу, она пробиралась к коврикам у передней двери, спускала штаны, опорожняла мочевой пузырь и кишечник – как и остальные. Почти все отворачивались. Унижение создавало подобие интимной близости. Люди научились отрывать кусочки сорбирующей пены по краям и передавать тем, кто в них нуждался. Мягкие лотарки и их господа-карриксы, видимо, не понимали, что такое менструация. Она тоже заменяла часы.
Закончив, Джессин подтягивала штаны. До чего же гадко – не иметь ни тряпки, ни мыла, чтобы очистить тело. Она чувствовала себя грязной. К тому же она все больше беспокоилась насчет болезней, неизбежных при многолюдстве и грязи. Хотелось вернуться к своей группе, свернуться в уголке и уснуть. Она заставила себя потащиться к маленьким лоткам. Один был наполнен черной массой, сходившей за еду. В другой наливали воду.
Джессин отмывалась, как могла. Потом, спрятав руку в кармане, открывала пузырек с лекарством, зажимала таблетку между пальцами и прятала в ладони. Зачерпнув воду ладонями, она незаметно глотала оранжевый комочек.
Почти незаметно.
– Что это? – заговоривший с ней мужчина был уже стариком. Смутно знакомое лицо – она могла видеть его в новостях или в развлекательной программе. Но не помнила, кто он такой.
– Вода, – ответила она. Сердце стукнуло в ребра, и она поспешила отвернуться, не дав продолжить расспросы. Джессин боялась, что старик пойдет за ней, но он не пошел. Она вернулась в свой угол и села. От холодной воды заледенели пальцы. Костяшки ныли. Все здесь было таким холодным.
– Ты в порядке? – спросил Дафид.
– Все хорошо, – сказала она. – Со мной все хорошо.
Кто-то вопил, произнося при этом слова; она улавливала только поток отчетливо произнесенных непристойностей, ничего больше. Джессин села и протерла заспанные глаза. Свернувшаяся рядом Синния забормотала, но не проснулась. Джессин не помнила, когда они решили жаться друг к другу ради тепла и кто начал первым, но у обеих это вошло в привычку.
Вопль повторился, но теперь слышался и другой голос. Ласковый, успокаивающий. Следующий вопль вышел более пронзительным, но не таким яростным. Масса тел шевельнулась, будто большая рыбина потревожила озерную воду. Толпа теснилась, окружала источник беспокойства. Теперь крики выражали всего лишь горе. Не о чем тревожиться.
Джессин снова легла и закрыла глаза.
– Веревка, – сказал Остенкур. – Сгодится любая.
– У меня есть ремень, – сказал Дафид.
Безопасник задумался. Он отрастил бородку, отчего подбородок казался шире. Все мужчины обросли. Тоже своего рода часы.
– Думаю, широковат.
– А шнурки? – спросила Синния.
– Если сумеете обойтись без них.
Старуха села и принялась выдергивать толстые шнурки из садовых ботинок. Илси с Кампаром, коротко переглянувшись, последовали ее примеру. Им понадобилось несколько минут, чтобы справиться со шнурками и сделать свой вклад. Остенкур благодарно кивнул, но уходить не стал.
– Извините, – обратился он к Синнии. – Я невольно обратил внимание на ваши волосы. Может понадобиться что-нибудь подлиннее этого, а я обратил внимание на ваши косы.
– Да, я помогу вам сплести веревку, если хотите.
– Это будет большая помощь.
Рослый мужчина двинулся дальше, Синния пошла за ним. Толпа пропускала их и снова смыкалась. Будто выказывала почтение.
– Как думаете, зачем ему веревка? – спросил Дафид.
– Безопасник, – ответила Джессин. – Рано или поздно придется кого-нибудь связать.
– Ну, лучше бы по другому поводу, – сказал Кампар. И, заметив недоумение Дафида, добавил: – А что тут скажешь? Этот Остенкур обаятелен.
– Шутишь?
– Шучу, конечно, – сказал Кампар. – Иначе бы орал день напролет. А ты как справляешься?
Переднюю часть камеры залил белый свет. Из дальнего угла не было видно ничего, но она знала: один из мягких лотарков, приземистых и долгоногих, пришел, чтобы унести загаженный коврик и расстелить свежий. Еще одна веха в бесконечном течении времени – толика опрятности в трясине человеческих испражнений, которой стали лучшие люди Анджиина.
В свет вмешались тени со своей игрой, потом он померк и погас.
Синния ушла бродить по камере. Кампар сидел, поджав ноги и закрыв глаза. Если бы не храп, можно было бы подумать, что он медитирует. Они так долго просидели в этом тесном оранжевом пространстве, что у него зажил порез на щеке. Дафид и Илси жались друг к другу у стены – делились теплом. Делать было нечего, и она ничего не делала. Мысли блуждали.
Где-то жив ее брат. Или мертв. Улица, на которой она живет, нагревается под солнцем или остужается на ночном ветерке, а может, разбита, превращена в щебень. Она заплакала, но не особенно переживала по этому поводу. Просто глаза иногда ведут себя так.
Не так давно она лишь подозревала, что где-то среди миллиардов звезд есть жизнь. Что ее вид или какой-нибудь похожий пришел на Анджиин из других мест. Помнится, они с Джеллитом и его друзьями из отдела глубинных визуализаций, собравшись у них дома, гадали, существуют ли где-то там другие виды. Вечный вопрос, разминка мозгов для интеллектуалов. Вспоминать было горько. Дафид положил руку на локоть, как на подушку. Другая рука, лежавшая на животе Илси, двинулась выше. Илси шевельнулась, прилаживаясь к его движению, так что его ладонь накрыла ей грудь. Джессин вздрогнула, сообразив, что они вовсе не спят, а потом чуть не рассмеялась. Они – приматы в клетке. И ведут себя как приматы, испытывающие стресс или испуг. Чудо еще, что творилось так мало насилия, а что до секса, то эти двое, притворявшиеся, будто не занимаются ничем таким, наверняка были не единственными. Небольшая, рефлексирующая часть ее рассудка на миг обиделась за Тоннера, но это длилось всего несколько секунд. Утешайтесь, чем можете, бедолаги. Дафид притянул Илси поближе. Илси улыбнулась, не открывая глаз.
Джессин стояла у водяного лотка, опустив руку в карман, и проверяла убывавший запас лекарства: перегоняла таблетки из бутылочки в карман и обратно, как гоняют бусинки четок священники-галлантисты. Ее врач, когда она была маленькой, называл это «навязчивыми действиями». Нехорошо. Удивительно, что эта гадость встрепенулась только сейчас. Пятнадцать, шестнадцать, семнадцать.
Они провели в клетке месяц. Не меньше. Половина капсул употреблена. Она сжимала подушечками пальцев твердые крошки здравого рассудка. Двадцать одна, двадцать две…
Надо сократиться. Слишком уж часто она их принимает. Или недостаточно часто. Этого она не знала – знала только, что наступит время, когда взять их будет негде, а ей здесь нельзя – нельзя! – терять рассудок. Раз предстоит обходиться без них, есть смысл заранее снижать дозу. Бросать внезапно будет хуже.
Мимо прошаркал мужчина, запустил ладони в ледяную воду, начал пить. Сальные волосы. Лохмотья, раньше бывшие костюмом. Ткань вышитой рубашки стала оранжевой и черной – как все вокруг. Он еще раз зачерпнул двойную горсть воды, потом вытянул из кармана полосу ткани. Рукав от чьей-то рубахи. Обмакнув рукав в питьевую воду, мужчина отжал его, чтобы не капало, и стал раздеваться. Джессин стояла и считала, а мужчина обтирался ледяной тряпкой. Гусиная кожа на плечах и груди в резком свете отбрасывала крошечные тени. Джессин досчитала до конца и заново начала передвигать таблетки в бутылочку. Помывшись, мужчина снова натянул грязную одежду и зашаркал мимо плотно уложенных тел, устремив взгляд в никуда. Восемь, девять, десять, одиннадцать…
А если ее мозг все же протухнет, кто заметит? Бывают времена, когда от людей не стоит ждать, чтобы они держались в границах здравомыслия. Как вот теперь. Если подумать, поразительно, как хорошо они уживаются друг с другом. Драк почти нет. Припадки с воплями можно сосчитать на пальцах. Никто не поставил охрану вокруг каши и воды, чтобы обменивать доступ к самому необходимому на сексуальные услуги. Да уж, насколько она знала историю человечества, анджиинские пленники вели себя неплохо. По крайней мере, лучше, чем могли бы вести себя.
Синния появилась из теней между телами, и Джессин сразу поняла: что-то изменилось. Глаза Синнии блестели, она держала голову высоко – впервые с тех пор, как оказалась в тюрьме. С тех пор, как у нее на глазах погиб Ньол. Если прищуриться, она будет выглядеть счастливой.
– Вот ты где, – сказала Синния, – а я тебя всюду ищу.
– Я только что… – начала Джессин и поняла, что сбилась со счета. Укол паники, смешанной с раздражением, был недобрым признаком. – Просто погуляла немножко.