Синния взяла ее за локоть, прижалась к ней, улыбнулась – ласково, умиротворенно.
– Я хотела тебе сказать… Мы выберемся. Нет-нет-нет, ты послушай. Уррис Остенкур собирает группу. В следующий раз, когда охранники придут за ковриками, мы сметем их и пробьемся наружу. Народу много, никто нас не остановит. Тебе ничего не надо делать. Просто будь наготове. Будь готова, когда придет время.
– Не могла же она поверить, что это сработает, – сказала Илси. – В смысле… или могла?
Тусклое оранжевое свечение стирало с ее кожи помятости и морщины, отчего она казалась Дафиду совсем юной и измученной. Они вчетвером сгрудились в углу, который стал им домом. Синния ушла – видимо, к Остенкуру.
– Безумие, – согласилась Джессин. – Даже если они выведут нас отсюда, дальше-то что?
– Погибнут в соседней камере, – буркнул Кампар. – Можно ли не прислушаться к песне сирен, призывающих умереть через стену от засранного коврика?
Дафид невольно ощетинился, но Илси улыбнулась в ответ на шутку, и он проглотил досаду. Чувство юмора Кампара то забавляло, то раздражало – в зависимости от того, сумел ли Дафид выспаться и затолкать в себя еду.
– Они не подумали, – сказала Джессин. – Ясно, что не подумали. Здесь все сумасшедшие. Мы, они. Разве могло быть иначе?
– Верно, – вздохнул Кампар. – Но не все планируют убить себя.
– Не себя. Нас, – сказал Дафид. – Всех нас.
Илси прищурилась и указала на него, как делала раньше, в лаборатории.
– Поясни.
– Уже ясно, что они готовы нас убивать. У них это вместо рукопожатия. Они загнали нас в это… стойло. Если бы я поступал, как они, это означало бы, что мне все равно, выживут пленники или умрут. Если мы начнем действовать, пробиваться наружу, убивать их?.. Я бы перекрыл воздух и записал все происходящее, чтобы показывать запись другим пленникам, призывая их к порядку.
– Ты? Правда? – устало спросил Кампар.
– Если бы я поступал так, как они? Да. А ты нет?
В первые дни плена – если это были дни – Дафид притих, точно пребывал в потрясении. Приходя в себя, снова и снова оценивая свое положение, каждый раз переживая ужас и удивление из-за того, что ему пришлось перенести все это на самом деле, он начал замечать, как опускаются окружающие. Одежда превращалась в лохмотья: от нее отрывали куски, которые становились тряпками для мытья, перевязочным материалом, подушками, спасающими от грызущего холода хотя бы голову. Кое-кто сдался и расхаживал чуть ли не голым, а приседая, обхватывал колени руками, чтобы было теплее. Вдоль дальней стены, рядом с туалетными ковриками, устроили подобие лазарета: место, куда могли лечь те, кто был неспособен добыть еду и воду или добраться до ковриков и облегчиться. Крошечный зачаток самоорганизации – что внушало Дафиду некоторую надежду. Но маленькое войско Остенкура тоже было плодом самоорганизации, а между тем внушало одно только отчаяние. Куда бы их ни везли, сколько бы ни продлилось путешествие, до конечной точки доберутся не все. Люди начнут умирать. Одни раньше, другие позже.
Им было бы легче, размышлял он, если бы они были другими. Заключенных из Яманейской или Харборской тюрьмы ушибло бы гораздо меньше. У них лучше развито то, что администраторы называют «инерционным сознанием». Как вести себя тихо, как терпеть унижения, как покоряться. А для них, собравшихся здесь, все это внове, и они непременно допустят ошибки, которых допускать нельзя.
– Я поговорю с Остенкуром, – сказала Илси.
Кампар поднял брови.
– И что ты ему скажешь?
Илси не ответила – ушла сквозь спрессованные тела к передней двери и, надо было надеяться, к Синнии с ее новыми друзьями. Трое оставшихся по-прежнему жались друг к другу, собравшись в кружок и обратив спины к остальным. Казалось, так безопаснее.
– Она справится, – сказал Дафид, стараясь придать своему голосу уверенности.
– Она поправится, – сказала Джессин.
Кампар со стоном потянулся.
– Если вернемся домой, я три дня не стану вылезать из ванны. И есть буду там. Включу теплую воду, чтобы ванна не остывала, пока я сплю. До скрипа отмоюсь мылом и мягкой мочалкой. И все равно не знаю, почувствую ли себя чистым.
– Не вернемся мы домой, – сказала Джессин. – А если и попадем на Анджиин, каково, по-твоему, там теперь?
– Не так, как было, – со вздохом согласился Кампар. – Думаю, кое-что переменилось.
Они погрузились в молчание. Вокруг бормотали и плакали люди, завязывались и затихали десятки других разговоров – без всякой логики и порядка. В середине камеры кто-то перешел на крик, и Дафид ощутил, как его спина напряглась, словно в ожидании удара. Но вспышка угасла, не дойдя до драки.
Потом объявилась Синния. С поджатыми, тонкими губами. Она присела рядом с ними, а когда Джессин подвинулась, молча приглашая ее в круг, не шелохнулась. От нее, как холодом ото льда, несло гневом. Илси вернулась позже, встала между Джессин и Кампаром и стала потягиваться, будто разминалась перед зарядкой, только вместо упражнений села, поджав под себя ноги, чтобы не касаться бедрами ледяного пола. Поймав ее взгляд, Дафид вопросительно поднял подбородок. Илси мотнула головой. Чем бы ни закончился разговор с Остенкуром, говорить о нем она не хотела.
Он надеялся, что хватит и этого.
На другом конце камеры загорелся и погас белый свет. Синния напряглась, но не шевельнулась.
– Все нормально, – сказала Илси. – Все будет хорошо.
Чей-то голос пролаял невнятную команду, и Синния, вскочив, стала проталкиваться через толпу к свету. Дафид, сам не зная, что будет делать, если догонит ее, двинулся следом. Дорогу загораживали тела других пленников, его отталкивали. Голоса слились в тревожный, невнятный рев. Раздался вопль – кажется, не человеческий.
Толпа стала гуще, плечи все плотнее прижимались друг к другу, и Дафид испугался, как бы его не раздавили. Он слышал о таких случаях. Плотно стиснутые люди не могли ни оторвать ногу от земли, ни упасть. А упавшие погибали. Глупая смерть. Но и казнь за безнадежную попытку поднять бунт в тюрьме выглядела так же глупо. Он развернулся боком и выставил вперед локоть, раздвигая людей, с которыми год назад не осмелился бы заговорить.
Толпа стояла стеной, как облака на границе окна урагана. Дафид прорвался, вывалившись на импровизированную арену, где уже шел бой.
Один из мягких лотарков лежал рядом с загаженным ковриком, шесть человек прижимали к полу его длинные бьющиеся конечности. Уррис Остенкур сидел у него на груди, держа в руке нож – возможно, распорку из чьей-то подметки. На нем была белесая кровь. Синния, по-звериному злобно оскалив зубы, уселась на одну из рук твари.
Дафид сознавал, что кричит: «Перестаньте!» – но не слышал этого. Инопланетянин завизжал – тонко, скрипуче, как поломанный механизм, – и люди отозвались свирепыми, кровожадными воплями. Дафид споткнулся.
Пришелец напрягся и застыл. А визг продолжал расходиться вширь, будто звук шел не изо рта, а от всего тела. Дафид стоял так близко, что видел, как вздрогнули тонкие руки и щетинистое тело – один раз, будто поддутый воздушный шар. Ярость на лице Остенкура сменилась тревогой, и тут пришелец взорвался. Тело набухло, лопнуло, исторгло белесоватую жидкость. Дафид почувствовал на своем плече что-то теплое и мокрое. Синния и остальные нападавшие покрылись ею с ног до головы. Жидкость пахла кислотой и раскаленным железом.
Все замолчали, только один обронил: «Что за черт?» Кто-то захлебнулся рвотой. Остенкур поднялся медленно, как оглушенный боксер, мотая головой. Начал что-то говорить и запнулся. Синния взвыла, зажимая ладонью рот. Несколько секунд спустя кричали почти все.
У Дафида щипало глаза, до слез. Он с трудом понимал, где он и что творится вокруг. Пятно на плече словно нагревалось. Уже начало ощущаться жжение. Он стянул с себя остатки рубашки и стал отчаянно оттирать налипшую на кожу белесую жижу.
Его скрутил приступ рвоты. Толпа отхлынула от едкого месива, которое было их тюремщиком. Дафид распрямился, сделал два медленных, неверных шага и снова повалился на колени. Камера раскачивалась, как корабль на большой волне. Остенкур привалился к двери, забыв о заточке, и та упала к его ногам. Другие, включая Синнию, корчились, вопили, пытаясь отползти от каши, несколько минут назад бывшей живым существом. Дафид повернулся к ним спиной и пополз, но его настиг новый приступ рвоты, сильнее прежнего, и он забыл обо всем. Сознавал, что его рвет, но это словно виделось издалека. Слышал голоса, но не понимал слов.
Загорелся свет, и Дафид пришел в себя. Он лежал, распластавшись на полу, прижавшись щекой к холодному металлу. Как это случилось, он не помнил, но времени, должно быть, прошло немного. Рядом с ним кто-то из людей Остенкура – не Синния – плакал и беспомощно шевелился. Повсюду царил запах кислоты и раскаленного железа. В камеру ввалились два мягких лотарка, неотличимых от убитого. Из-за яркого сияния были видны только их силуэты: длинные конечности, небольшие тела. Наконец за ними закрылась дверь. Дафид подумал: «Они нас убьют».
Но ошибся. Они осмотрели пол, как следователи – место преступления, затем опустились на все четыре конечности и принялись медленно, методично поедать труп. Дафид заставил себя сесть прямо. Стены тюрьмы вращались, и, чтобы не упасть, пришлось опереться ладонями о пол. Прямо у него на глазах двое пришельцев вылизывали пол широкими темными языками или щупальцами, подбирая куски павшего товарища и отправляя их в широкие ротовые щели. Вспыхнуло и погасло воспоминание о чем-то ужасном. Заключенные, толкаясь, поспешили убраться подальше от кошмарного зрелища. Старик с лысым затылком и большим животом оттаскивал Синнию, и Дафид испытал слабое облегчение: значит, она жива.
Подобрав остатки трупа, пришельцы занялись загаженным ковриком – свернули его, как ковер, и унесли за дверь. Загорелся и погас свет. Из-за ужасающей тошноты Дафид не мог подняться с пола. Он заметил, что мягкий лотарк – новый или один из прежних – раскатывает чистый коврик. Кто-то тронул его за плечо. Дафиду не понравилось, что его трогают. Убьют. Хоть бы поскорее.