Потом сознание распалось. Он перестал быть Дафидом Алькором и плыл среди страдания и страха, тошноты и кошмарных образов, физического отчаяния и постоянного лихорадочного жара. Время застыло: ни прошлого, которое привело его сюда, ни будущего.
«Сейчас» затянулось очень надолго.
Первой связной мыслью было: «В легкие попала вода». Он закашлялся, перевернулся на бок и от этого вспомнил, что способен кашлять, способен шевелиться. Свет был прежним, тускло-оранжевым. Тело – тяжелым и слабым, будто кто-то усилил тяготение. Когда он снова перевернулся на спину, рядом оказалась Илси, сидевшая над ним с мокрой тряпкой в руке. И смотревшая на него так, как смотрят на отважного дурака. С любовью и досадой.
– О, привет, – сказал он.
– Вернулся.
– Я… – Ему пришлось перевести дыхание. – Похоже на то. Где я был?
– Отравился.
– Этим?.. – Он показал рукой.
– Кампар и Джессин с тех самых пор без умолку спорят. Джессин считает, что это защитный механизм. Так бабочки вызывают рвоту у хищника. Съеденную это уже не спасет, но хищник не тронет ее детей и сородичей. Приспособление, рассчитанное на любого врага. Кампар считает, что в таком случае пришельцы должны быть окрашены ярче, но, может быть, он просто уперся, чтобы было о чем поговорить.
Он попробовал сесть и справился, хотя и не сразу. Они были у стены, на участке, отведенном под лазарет. Рядом растянулись еще четверо. Дафид лежал с голым торсом, накрытый чем-то вроде старой ночной рубашки – вместо брюк. Илси улыбнулась, видя, что он в замешательстве. Она была такой красивой, когда улыбалась. Впрочем, как и всегда.
– Времени прошло порядочно, – сказала она.
– Порядочно?
– Несколько дней, насколько можно судить. Были сложности с поддержанием гигиены, и так оказалось удобнее всего. – Она показала ему тряпку. – Мы посменно смачивали тебя и обтирали. Соблюдали чистоту.
– Извини.
– Не только я. И не только мы. Все помогали нам.
– Все меня отмывали и отжимали воду мне в рот, пока не пришлось снять загаженные штаны. Еще того не легче.
Она убрала с его глаз сальную прядь волос. Пальцы были теплыми.
– По-моему, нам уже не до стыда.
– А легкая неловкость?
– Пожалуйста. Если для тебя это важно. – Ее улыбка дрогнула. – Мы беспокоились. Двоих потеряли.
– Карательные меры?
– Нет. – Она скрестила ноги, уперлась локтями в бедра. – Один из друзей Синнии хуже других перенес отравление. Остановилось дыхание. Другая вроде бы уже поправлялась, но у нее было слабое сердце, а лекарств здесь нет. Остенкуру пришлось хуже всех, жар спал только вчера. Он мрачен и ушел в себя. Думаю, второй попытки можно не опасаться. По крайней мере, в ближайшее время.
– А Синния?
– Доза больше, чем у тебя, а оправилась раньше. Вот в остальном, по-моему, плохо. Не представляю, как она… не знаю. Ну а в целом – никаких перемен. Они приходят и наводят чистоту. Еда как еда. Вода как вода. Ничто не изменилось. Просто… продолжается. Словно так будет всегда.
Дафид кивнул на тряпку, Илси отдала ее. Ткань холодила губы. Высосав из нее немного воды, он понял, как сильно хочет пить. Правда, сделать несколько шагов и добраться до водяного лотка было все равно что пересечь пустыню. Он справится – но позже.
– Я все жду наказания, – сказала Илси. И, чуть помолчав: – Ты дрожишь.
– Я почти что голый. И болен был.
Она придвинулась к нему. Прижалась, такая теплая. Он пристроил голову ей на плечо и понадеялся, что его истощенное тело не откликнется на нее. Они долго молчали. Илси водила ладонью по его плечам, словно думала, что эти прикосновения способны согреть. Закрыв глаза, он ощутил, как изнеможение утягивает его в глубину. Вскоре дрожь прекратилась.
– Спасибо тебе, – сказал он.
– За что?
– За то, что ты здесь. Спасибо за… Понимаешь, ты кое-что значишь. Для меня.
– Ш-ш-ш, – ответила она. Погладила по плечу. Кожа шуршала о кожу. – Поговорим об этом потом. Тебе надо отдыхать.
– Я ошибался, – сказал он.
– Насчет чего?
– Насчет того, что они делают. И как будут действовать. И что собой представляют. Я лежал там и смотрел, как они поедают своего мертвеца. И кое-что вспомнил, только не сообразил, что именно.
– А теперь сообразил?
Он кивнул, уткнувшись ей в плечо. Ее ладонь переместилась на его спину и стала двигаться медленней.
– На первом курсе я посещал семинар по биологическим системам, – сказал он. – В конце семестра преподавательница принесла в жертву водяного жука. Раньше, в начале семестра, она назвала его Точкой. Несколько недель весь курс был помешан на Точке. Мы его иногда кормили.
– Она дала жучку имя?
– И не просто так. Она вывела изображение на наши экраны и вскрыла ему брюшко бритвой. Все вывалилось наружу. Помнится, кто-то даже расплакался. Это ведь не кто-нибудь, а наш Точка. А жук стал поедать свои вывалившиеся внутренности.
Дафид дал себе немного отдохнуть – воспоминание и рассказ отняли много сил. Илси неодобрительно заметила:
– Не припомню, чтобы садизм включали в программу.
– Она хотела показать, что мы очеловечиваем насекомых. Воображаем, что они – совсем как мы. Думаем, что они боятся смерти. А там просто система рефлексов. Он обнаруживает источник высокоэнергетической пищи – и ест. Поняв, что происходит, мы ужаснулись. Может, у Точки было больше сознания, чем у заводной игрушки, а может, и нет. Так или иначе, он вел себя, как никогда не повел бы человек, потому что не был человеком.
Она опустила подбородок и уткнулась ему в затылок.
– Яркий образ.
Ему хотелось обхватить ее руками, прижаться к теплому телу, но пока на это не было сил.
– Это предупреждение. Я ставлю себя на место другого. Мне это свойственно.
– Тоже патологическое избегание?
– Тоже патологическое избегание.
Он чувствовал, что начинает комкать слова, но капитулировать перед сном не хотел. Не сейчас.
– Я думаю: как бы я действовал, если бы был как они? Или по-другому: если бы я был как они, что заставило бы меня действовать так? Обычно это работает. Я ждал наказания, потому что считал их такими, как мы. Но наказания не последовало, и я не знаю причины.
– Знаешь. Ты только что сказал. Потому что они – не как мы. Не жучки. Но и не как мы.
– Я не понимаю, как они мыслят, и это ужасно пугает.
Илси шевельнулась. Он испугался – «сейчас уйдет», – но она просто поцеловала его в макушку и снова села, прижавшись к нему. У него слегка заныло сердце.
– Пока отдыхай, – сказала она. – Разберемся.
Синния лежала на боку. Время от времени она переворачивалась. Если бы не эти движения, настала бы настоящая кататония. Когда Джессин приносила в горстях питательную кашицу, Синния глотала ее. Когда Джессин приносила мокрые тряпки, Синния охотно высасывала из них влагу. Время от времени Джессин отводила старуху на общий коврик и, дождавшись, когда та оправится, вела обратно. Это отнимало у нее последние силы.
Кампар иногда сменял ее, и Джессин ценила это, хотя во время «отпуска» ей, в сущности, нечем было заняться. Час назад – то же самое, что часом позже. Тот же свет. Та же температура. Почти незаметный гул корабля никогда не менялся, пока мозг не перестал его замечать, и тогда гудение стало подобием тишины.
Кампар спал. Джессин в очередной раз отправилась к водяному лотку с тряпкой в руке и нашла там Урриса Остенкура, дожидавшегося ее. Яд мягкого лотарка не прошел для него бесследно. Или сказалось заключение. Или и то и другое. Или все вообще. Щеки и глаза ввалились. Джессин почудилось, что его кожа стала пепельной, хотя что разберешь в таком свете? Он встал, оттолкнувшись от пола, и заговорил хриплым, булькающим голосом.
– Как она?
– Не очень, – сказала Джессин. – Но не умерла. Так что не знаю.
– Я бы хотел с ней поговорить. Вы – ее друзья. Вы сердитесь на меня, я понимаю. Но я бы хотел с ней поговорить.
Он вздернул подбородок – ни дать ни взять ребенок, корчащий из себя храбреца на игровой площадке. В глубине души Джессин хотела сказать, чтобы он бросил ломаться и сидел смирно, но в общем ей было все равно. Она набрала воды и пошла обратно к Синнии с Кампаром, не препятствуя Остенкуру следовать за ней.
Оказавшись в углу, Остенкур кивнул на тряпку-губку. Джессин отдала ее, и он присел рядом с Синнией.
– Держись, солдат, – сказал он. При желании он умел сделать свою речь мягче теплой фланельки.
Синния навела на него взгляд. Он протянул ей ткань, и старуха, тяжело вздохнув, села прямо, чтобы принять подношение.
– Как держишься? – спросил Остенкур.
– Жаль. Мне так жаль.
– Нет-нет-нет, вот этого не надо! Ты все сделала правильно. Это я допустил ошибку, но впредь мы будем умнее. Теперь мы знаем больше. Доживем до следующего боя.
«Не все доживут», – подумала Джессин, но ничего не сказала. Решила, что колкости сейчас не ко времени.
– Я думала, мы справимся. Я думала, даже если мы не справимся, по крайней мере, все кончится, – сказала Синния. – Думала, все кончится.
– Не кончилось, – сказал Остенкур. – Понимаю, что сейчас это не в радость, но уж как есть. Послушай меня, солдат. Мы еще не разбиты. Ничто не кончено.
Он сказал это так, что даже Джессин немного прониклась верой.
Все кончилось так же внезапно, как началось.
Дафид понемногу набирался сил: выходил из маленького лазарета за едой и водой, не нуждался в поддержке, когда был на коврике. Одеяло из ночной рубашки изорвалось и стало расходиться по швам. Он оборачивался им, как банным полотенцем. И ничем не выделялся среди скученных в тесном пространстве, опустившихся людей.
Вся одежда, что была на них до пленения, превратилась в лохмотья. Оранжевый свет не становился ни ярче, ни тусклее. Гложущий холод сделался чем-то привычным. Неприятный, требующий с ним возиться, но старый знакомый. Синния большей частью спала, Джессин либо жалась к ней, чтобы согреться, либо сидела на корточках с закрытыми глазами, подражая Кампару. Дафид с Илси почти все время держались вместе. О неудачном восстании никто не заговаривал, да и вообще они мало говорили. Уже было сказано все, что можно, а нового опыта, которым стоило бы поделиться, не появлялось. Все жили одинаковой жизнью, каждый в своем теле.