Дафид и Тоннер остались в лаборатории. Илси спала, или принимала душ, или просто уединилась. Синния сидела на диванчике, сложив руки на коленях и уставившись в пустоту. Кампар стоял в маленькой кухоньке и мыл посуду. Плеск воды и звон столовых приборов звучали на удивление по-домашнему. Рикар, сидевший напротив Синнии, зачерпывал из миски что-то белое и зеленое. Изогнутое металлическое изделие в его руке наводило на мысль о том, что кто-то, видевший нож и ложку, решил сделать нечто среднее между ними.
– Что это? – спросила Иринна. Рикар помедлил с ответом. В последние дни он часто делал так – избегал общения, как собака, которую слишком часто пинали. Все же он совладал с собой и приподнял миску.
– Паста с базиликом и чесноком. Базилик привял, а чеснок хорош, жаловаться не приходится.
– Как вкусно звучит, – восхитилась Иринна. Хрупкие, острые слова. Слишком наигранно. Джессин колебалась. Правильнее всего было бы поесть, прежде чем уходить к себе. Но ей не хотелось. Хотелось побыть одной, закрыть глаза. Хотелось не существовать. И только остаток здравомыслия заставил ее пройти на кухню, к кастрюле с едой. Она положила себе целую миску и тоже взяла ложконож.
– Яйца еще остались? – спросила она.
Кампар не ответил. Она взглянула на него и отставила миску. Рослый мужчина смотрел прямо перед собой, лицо его было бледно-серым. Он тер тарелку – одну и ту же, – совершая однообразные, повторяющиеся движения.
– Кампар? – позвала она.
Он обернулся, тарелка выскользнула из его пальцев и со звоном ударилась о пол. Кампар вскрикнул и упал. «Ох, – подумала Джессин, – вот и дождались».
Подбежали остальные, Иринна протянула руки и схватила Кампара.
– Что с ним? Он поранился? Что случилось?
Джессин оттащила ее в сторону.
– Ничего. Не трогай его.
Она опустилась на пол рядом с Кампаром. Тот дышал часто и трудно. Похрипывал.
– Кампар? Эй, это я. Слушай, у тебя просто паническая атака, понимаешь? Это страшно, но пройдет. Просто слушай меня, ладно? Просто слушай. Делаем вдох на четыре счета, задерживаем дыхание на четыре и выдыхаем на четыре, до упора. Давай вместе.
Он повел глазами, словно только теперь увидел ее. Его губы потемнели. Плохо дело. Она выговаривала числа на вдохе – один-два-три-четыре – и снова бормотала их на выдохе. На второй раз он попытался делать так же, но его дыхание было неровным, сбивчивым. Она продолжала его раздышивать, как делал Джеллит, когда у нее случались приступы. На пятый раз Кампар почти поймал ритм. Искаженное судорогой лицо немного расслабилось. Самую малость.
Вошла Илси, с волосами, примятыми от лежания на подушке. Остальные обступили Джессин и Кампара, будто смотрели кукольный спектакль. Она слегка возненавидела их за это, на какое-нибудь мгновение. Всех, кроме Кампара.
– Ты здесь? – спросила она. – Вернулся?
Кампар отыскал ее глазами. Вырвавшийся у него смешок вышел совсем невеселым.
– Не… не совсем, Джессин. Ты знаешь? Про пришельцев?
– Да. Это тяжело. Я знаю.
– Они похожи на гигантских креветок и составленных из ножей многоножек, они нас убивали, утаскивали, а мы… мы вели себя как будто… мы…
– Да, так и есть.
– Будто совсем ничего не случилось. Будто все совершенно нормально.
– Нет. Тут нет ничего нормального.
Кампар покачал головой и шепнул:
– Я не в себе. Нездоров.
Джессин взяла его за руку, решив, что он уже способен выдержать прикосновение. Кампар не отдернул ее.
– Нездоров. Тебе крепко досталось. Нам всем хрен знает как досталось. Ты посмотри на нас. Тоннер цепляется за опыты, для него это что-то понятное. Синния совсем замкнулась в себе. Рикар думает только о том, как сильно мы злимся на него, чтобы не думать об остальном.
А вот чего она не сказала вслух: «Илси разыгрывает чертову секс-драму с Тоннером и Дафидом. Дафид мысленно загнал себя в стальной ящик. Я почти уверена, что дошла до предсуицидального состояния». Она проговорила все это про себя.
– Мы все сломаны. Ищем хоть чего-нибудь, чем можем управлять, потому что ничем управлять не можем, – сказала она. Кампар уже плакал. И – вот ведь дерьмо! – она тоже. – Мы все не в порядке. Это ничего. Мы и не должны быть в порядке. Сейчас нормально разваливаться к чертям собачьим.
Рой лежит в постели. Та его часть, что нуждается во сне, спит и видит сны. Часть, не нуждающаяся в этом, направляет восприятие вовне.
Поскольку занятое роем тело боится, рой познал страх. А еще – голод, желание, раздражение и любопытство. Все это не является необходимым для его изначального устройства и изначальных функций, но теперь это неотделимо от него, как сливки – от кофе, если налить их туда.
Он знает, что на окружающих можно воздействовать посредством хеморецепции. Он способен выбрать те или другие ароматические соединения, синтезируемые кожей, чтобы внушать другим спокойствие, панику, привязанность или ярость. Он не ожидал, что те в ответ будут воздействовать на него. Кислый, отдающий болью пот Джессин, судорожная паника Кампара. Тело, ставшее его обиталищем, принимает их химические сигналы и реагирует, привлекая к этому рой. Рой рассмотрел возможность вывода из строя феромоновых рецепторов носителя, чтобы стать нечувствительным к страхам и напряженности вокруг себя. Но опасность уже обнаружена, и рой действует так же, как тело носителя, – испытывает те же ощущения, что оно, принимает участие в неосязаемом общении приматов, чьи субъективные переживания есть лишь тонкая пленка над океанической глубиной бессознательного.
Единственный из всех анджиинских пленников, он ощущает медленную пульсацию магнитных полей. Та усиливается, потом затихает, и рой ощущает внутри поля информативную вибрацию. Он знает кое-что о том, какими средствами сообщения пользуются карриксы в пределах своих планет-дворцов. Он улавливает в воздухе компоненты, его хеморецепторы на миг становятся чувствительнее носа охотничьей собаки. Рой каталогизирует воспринятое. Он внес в список все виды, встречавшиеся по дороге в лабораторию, зафиксировал все детали пейзажа за окном, все вариации длин световых волн. Более подробного описания великого врага еще не создавалось. Рой знает больше, чем армии, сражавшиеся веками.
Те его части, что спят, видят общие для всех сны. Носитель и предшествовавшая ему девушка по имени Эмир легче переходят друг в друга на уровне бессознательного. Запах скошенной травы из детства носителя наполняет повторяющиеся кошмары девушки: она заваливает экзамен. Девушка-продавщица во сне пытается спорить с первой любовью носителя. Рой воспринимает все это, не принимая участия.
Он прекратил активное прощупывание. Ни радио, ни инфракрасных импульсов. Никакой эхолокации. Искушение разъедает рой, подрывает его решимость. Он мог бы многое обнаружить, узнать; вне его нынешнего восприятия остается столько всего. Зайти так далеко, получить такие результаты – и упустить единственное непредвиденное обстоятельство, которое могло бы покончить с войной, по собственной робости…
Но пока его дисциплина держится. Его задача проста и трудноисполнима. Найти способ поделиться собранными и собираемыми данными. Где-нибудь в этом всепланетном городе есть нужное средство. В протоколе безопасности карриксов наверняка найдется слабое место.
А пока оно не найдено, он должен быть неотличим от других. Если им больно, он испытывает боль. Если им тяжело, тяжело и ему. «Мы все сломаны». Это сказала Джессин. «Мы все сломаны». Итак, он тоже должен сломаться.
Он должен понять, как выйти за пределы жилого помещения и лаборатории, не привлекая внимания к себе. Внимания со стороны карриксов, людей, кого бы то ни было. Он должен пользоваться всей доступной ему свободой, проникать всюду, куда можно проникнуть незамеченным. Не погубив при этом себя и других.
Новые магнитные импульсы – полное информации подрагивание. Ответные импульсы поступают с севера и сверху. Сеть кораблей, дронов или организмов на границе планетарной атмосферы поют песню планете-дворцу, их внимание, точно луч прожектора, обшаривает тюремный двор. Рой замирает.
Словно в ответ ему, сновидение меняется. Носитель стоит, обнаженный, на равнине, заросшей высокой желтой травой. По ней, качая стебли, движутся животные. Оба, носитель и девушка, которой больше нет, находятся там, и оба знают: стоит шевельнуться, как хищники их заметят. Но если не шевельнуться, нельзя бежать. Это противоречие волнует и ужасает. Тела пробирает дрожь.
Та часть роя, которая нуждается во сне, видит сон, и какое-то время этот сон видит и бодрствующая часть.
– Расскажите мне, что вы все поняли и вам открылись тайны творения! – воскликнул Кампар, влетая в лабораторию. – Этим утром мне так нужны хорошие новости. Сливки кончились, пришлось пить кофе без них…
Дафид покосился на Тоннера. Научный руководитель улыбался – натянуто, побелевшими губами, но все же улыбался. Он оценил шутку. Или старался вести себя с Кампаром помягче, памятуя о его недавнем срыве. В любом случае это было лучше того, что творилось в последние восемь часов. Дафид проработал в лаборатории Тоннера чуть больше года, но никогда не оставался с ним наедине подолгу. Сосредоточенность и целеустремленность Тоннера изматывали. Его настроение менялось быстрее погоды. И… за последнюю неделю Дафид трижды узнавал что-нибудь новое о биологических системах. Эти познания были такими глубокими и неожиданными, что у него захватывало дух.
Из-за спины рослого Кампара показалась Илси. Все одевались в одни и те же светлые рубахи и штаны, будто монахи галлантистского монастыря, но Илси шло и это. Волосы она собирала в простой конский хвостик. Карриксы не снабжали заключенных ни косметикой, ни средствами ухода. Каждый обходился тем, что подарили ему гены и фортуна. И все равно Дафид с трудом заставил себя не пялиться на Илси, надеясь, что и она старательно отводит взгляд по той же причине.