Тоннер скрестил руки на груди.
– Силикатная масса в сердцевине ягод – не внутренний орган и не отдельный организм, – объявил он. – Это ферма.
С Кампара мигом слетело все легкомыслие. Он влез на табурет перед рабочим столом и погрузился в свои мысли. Все уже знали, что густая красная оболочка ягод – это скопление органических структур вокруг зернистой, как песок, и однородной сердцевины. Чуть ли не всю неделю они спорили о природе этой массы. Если она – аналог цитоплазмы, то ягода – большая клетка наподобие яйца. Или, может, это отдельный симбиотический орган, вроде митохондрии? А потом – Дафид не понимал, что навело его на эту мысль, – Тоннер решил проверить жидкий розовый бульон из ягод на метаболическую активность. Метаболизм размолотых ягод повысился. Дафид не знал, что и думать. Остальные, как видно, знали.
– Микроорганическая ферма, – подхватил Кампар. – Хитроумно. Стало быть, оболочка питает этот песочек сахарами.
– А те мерзавчики из силикатной массы выдают им сложные питательные соединения, на которых живет и функционирует оболочка, – кивнул Тоннер. – Та зернистая дрянь – не один организм, а сотня разных. Если не тысяч, кто их знает. Среда. Причем управляемая. Замкнутая.
Илси одобрительно присвистнула:
– Это усложняет дело.
– Или упрощает, – возразил Тоннер. – Этот организм сам по себе – продовольственная фабрика. Если на его ферме найдется подходящий кандидат, о метаболизме ягоды можно будет не беспокоиться. Оставим ее в покое, а ферма пусть работает на нас.
– Или введем извне то, что будет питаться от нее, – подсказал Кампар. – Кукушонка.
– Зависит от иммунной реакции фермы, – сказала Илси. – Если у нее есть иммунитет. Это несложно проверить.
Дафид сжал руки. По большей части он успевал следить за разговором, не понимая всех выводов, но схватывая суть, – однако после таких скачков мысли чувствовал себя тупицей. Тоннер только сказал: «Это ферма», и у них уже наполовину распланирована серия опытов.
Пока те трое обсуждали, что предпочтительнее – ввести новый организм или отыскать аналог плазмид в готовой микробиоте ягоды, – Дафид отмыл чашки от геля и запустил очистку анализатора. Челюсти невольно сжимались, до боли.
– Нашего тюремщика не видно? – спросил Тоннер, наконец сменив тему. Ему ответила Илси:
– Нет. И библиотекарь сегодня тоже не появлялся.
– Он ведь должен передавать им то, что нам требуется? Мне не послышалось? Трудновато заниматься этим, не показываясь в лаборатории.
– У них есть странные пробелы в восприятии, – заметил Кампар. – Они знают, что мы чистим зубы, но ничего не слышали о стрижке ногтей. Знают, что нам для еды нужны столовые приборы, но не понимают их устройства. Это позволит нам делать кое-какие запросы, о которых мы пока не думали.
– Верно. Нельзя забывать, как мало мы пока понимаем, – сказал Дафид. Он не замечал в Кампаре признаков нового срыва, и все равно подпевал ему. Кампар – самый высокий, грузный и сильный среди них. Если сорвется так, что придется его удерживать, всем придется плохо.
Тоннер нетерпеливо хмыкнул:
– Мне некогда разбираться во всем этом, и в них тоже. Дафид, ты готов?
На языке вертелось: «Я задержусь немножко, закончу с уборкой». Он заранее представлял тень улыбки на губах Илси. Ее смущение при виде такой неуклюжей уловки. Вслух он сказал:
– Конечно.
Когда он проходил мимо, Илси тронула его за локоть. Не погладила, не сжала, лишь коснулась кончиками пальцев. Такой жест ничего не значит – если только не значит чего-то.
– Ты в порядке? – спросила она. – Выглядишь усталым.
Дафид с раздражением отметил, что его сердце сжалось.
– Немножко устал. Отдохну. – Он вышел за Тоннером прежде, чем тот обернулся и увидел что-нибудь. Если было что видеть.
Тоннер шагал через огромный общий зал, уставившись перед собой, свесив руки со сжатыми в кулаки пальцами. На странные создания он не глядел, хотя обходил их стороной. Дафид не знал почему: из-за отвращения, от страха или в соответствии с продуманной стратегией – не перегружать сознание новым и необъяснимым.
На подходе к квартире у Дафида свело желудок. Сейчас створка отодвинется, за ней будут Джессин с Иринной, а если нет, Тоннер позовет их. Дафиду снова придется слушать про ягоды и ферму. Рикар с Синнией не станут вступать в разговор, но останутся впечатлены. Еще бы! Тоннер умеет производить впечатление.
– Эй, босс! – окликнул его Дафид, – Я пройдусь, разгоню кровь. Скоро буду.
– В лабораторию не возвращайся, – предупредил Тоннер. – Нечего их отвлекать.
– И не собирался, – ответил Дафид, почти не покривив душой.
Тоннер крякнул и снова уставился в пол.
Проводив его взглядом, Дафид повернул обратно в зал-собор. У него не было определенных намерений, но оказаться вне лаборатории и жилых комнат само по себе выглядело как свобода. Он нашел между двумя стенными нишами небольшой выступ: не скамья, но похоже на нее. Привалившись спиной к стене, он согнул ноги, обхватил руками колени и замер – предался ничегонеделанию.
Ему казалось странным, что жизнь продолжается. Они потеряли все – дом, жизнь, свое место в огромной вселенной, – а Кампар все варит по утрам кофе, Иринна все поет в душе, так громко, что слышно остальным. А он, кажется, все сходит с ума по Илси Янин. Он сам не знал, что это – признаки силы или слабости. Не знал, существует ли еще Анджиин, или карриксы, забрав с него все, в чем нуждались, сожгли планету дотла. Не знал, какова судьба остальных пленников с их корабля и со всех кораблей. Чего добиваются карриксы, что собираются делать, как обойдутся с ними, если они решат предложенную им биохимическую шараду, как выглядит их будущее. Все это было неизвестно и даже, возможно, непознаваемо. И во всем этом тумане его по-прежнему пробирала до дрожи улыбка Илси.
– Ты идиот, – ни к кому не обращаясь, сказал Дафид. – Полный болван.
Зал, полный инопланетян, не возразил.
Дафид прислонился затылком к стене. Собор возвышался над ним, высокие окна сияли от солнечного света. Высоко наверху медленно кружился большой клубок темных волокон, вроде щупалец огромной прозрачной медузы. Он не знал, живое это существо, часть сооружения или что-нибудь еще, но было красиво. Щупальца колебались в невидимых струях воздуха.
Ребенком Дафид жутко боялся пауков. Стоило представить медленное движение восьми ног, как по спине шел озноб. Но сквозь страх всегда пробивался гнев. Гнев на себя за то, что он испытывает страх. Однажды гнев победил, он заставил себя взять паука и дал ему проползти по ладони. Он выдержал несколько секунд и с визгом бросился бежать.
На следующий день он выдержал чуть дольше. А через несколько недель уже ловил пауков голыми руками. Когда он показал матери, как победил страх, та лишь посмеялась и сказала, что люди, которые боятся пауков, обычно не превозмогают страх, обходясь без этого. «Мой маленький Дафид просто не терпит, когда им командуют».
Она была права. Всю жизнь Дафид ощущал необъяснимое желание свернуть налево, если все говорило, что надо пойти вправо. Детская строптивость, ребяческая потребность не слушаться никого, даже самого себя. Он не помнил, сколько раз это желание доводило его до беды. Однако пауков с тех пор не боялся.
Впервые увидев собор и ниши, переходы и эстакады, бесконечное шествие ужасных созданий, Дафид едва не сломался. Все в нем криком кричало: «Беги, забейся в комнату!» Поэтому он и заставил себя уставиться в головокружительную высоту. Посмотреть на проходивших мимо чудовищ. И чем дольше он сидел, тем легче ему становилось. Пространство было огромным, но не больше нескольких составленных вместе стадионов. Бесконечное на первый взгляд разнообразие созданий, одно другого уродливей, свелось к двенадцати или пятнадцати видам. В зоопарке их было больше, и ни одно из здешних чудищ не выглядело таким же несуразным, как ленточный червь или морской огурец.
Его сознание долго пыталось заслониться от всего с помощью иррационального страха перед неизвестностью. Но он, как с тем первым пауком, заставил себя встретить этот страх, не отводя глаз, – лучшего средства он не знал.
Мимо проковыляли два больших, размером с лошадь, зверя в экзоскелетах цвета голой кости; на их суставах взблескивали зеленые искры разрядов. Проплыли, тикая самим себе или друг другу, около дюжины светящихся шаров. По широкому открытому пространству в сопровождении мягких лотарков просеменил каррикс: задние ноги бежали рысцой, передние твердо печатали шаг. Этот каррикс отличался от библиотекаря, будучи светлее его, почти желтым; на одной из массивных передних лап в трех местах виднелись белые полосы, вроде шрамов или татуировки. Дафид смотрел на инопланетян, как на рыб в аквариуме, и это зрелище почти успокаивало. Их эмоциональная жизнь никак не задевала его. При всей их чужеродности, в эволюционных ходах, совершившихся случайно или под давлением среды, была своя красота. Мимо проскакали с полдюжины янтарноглазых обезьянок, вроде тех, что упорно лезли к ним в лабораторию. Заметив его, они с визгом пустились наутек.
Он не знал, как их зовут, кроме тех, о которых ему говорили: рак-хундов, мягких лотарков, синенов, карриксов. Для других он придумывал собственные обозначения: тикающие пузыри, пернатые мартышки и тому подобное, – но такие прозвища его не удовлетворяли. Каррикс повернул, солдаты свернули за ним. Похоже, они устремились к одному из обезьяноворонов, которые иногда созерцали стены в коридорах. Коридорные вороны. Ворон заметил приближение каррикса и дал это понять, повернувшись к нему спиной. Сквозь общий гомон, наполнявший собор, как гул голосов – здание вокзала, Дафид различил резкий, отрывистый голос каррикса. Не обычное басовитое щебетание, а звук рвущейся материи. Коридорный ворон съежился и ответил похожими звуками.
А, вот в чем разница. Звери, которых он знал по именам, могли говорить. У них были те черные квадратики. Трансляторы-переводчики. Теперь, когда он решил проверить, оказалось, что трансляторы полагаются почти исключительно карриксам и их охране. Ему показалось, что такой же висел на шее у одной из костяных лошадей, но те уже скрылись, а полной уверенности не было.