Синния вздохнула, собираясь продолжить. Рикар обернулся к ней.
– Мы познакомились с ней на оргсобрании. Ньол, я, Иринна и еще один паренек, тот не удержался. Как же его звали?
– Элликс, – подсказал Дафид.
– Верно, верно. Она так нервничала, и Ньол решил, что она больше не придет. Что мы ее спугнули.
– Она как-то угостила меня мороженым, – сказал Дафид. – Это было… может, через полгода после запуска проекта. Я задержался после работы, чтобы промыть дрожжевые баки… – Кампар содрогнулся. Дрожжевые баки славились исходившей от них вонью и омерзительным темным налетом. – А Иринна уходила с кем-то из друзей. Заметила, что в лаборатории кто-то остался, и принесла мне мороженое. Апельсиновое.
– Она была добрая, правда, – сказал Кампар. Он плакал. Все они плакали. Но не всхлипывали. Может, придет и это, но не теперь. – Помню, я зашел в лабораторию после особенно трудного расставания с одним парнем. Я не собирался никому рассказывать, но она увидела меня и сразу поняла…
Рикар не в первый раз присутствовал на таком неофициальном вечере памяти. Несколько человек в необычном месте, в необычное время вспоминали кого-нибудь из ушедших. Они и друзьями-то не были. Да и не надо. Суть в ритуале. Слушая, как Кампар, Синния и Дафид извлекают из себя воспоминания об умершей и пускают их по кругу, Рикар думал, что это свойственно всем людям. Наверное, и в прошлом им чуть легче было выносить тюрьмы и концлагеря, если они вот так собирались вместе. Он надеялся, что так и было.
Что-то побуждало его сходить за Джессин. А может, и за Илси с Тоннером. Что-то, наоборот, отговаривало: пусть они поспят. Победило то, что требовало меньше усилий, и они проговорили так долго, что он уже ожидал увидеть рассвет в небе чужой планеты.
Стук в дверь не был извещением о госте или просьбой дать разрешение. Просто один предмет стукнул о другой, и широкая дверь откатилась в сторону. В нее ввалились четыре козлоспрута, называвшие себя синенами. Они пахли давно не чищенным аквариумом и вчетвером несли металлическую раму с сеткой. Рикар не сразу понял, что это такое, – возможно, от усталости.
Дафид встал:
– Она там. Идите за мной.
И тут поднялся на ноги Кампар, а вслед за ним – Синния. Встал и Рикар. Что-то скребло, билось, раздался писк, больше похожий на шипение проколотой шины, чем на внятную речь. Открылась еще одна дверь, и в коридоре появилась Джессин. А потом Тоннер с Илси.
Никто ничего не сказал, они просто стояли, пока инопланетяне-охранники выносили то, что было Иринной, а Дафид шел следом. Иринна выглядела довольно мирно, но смерть, не приукрашенная искусством гробовщика, не выглядела фотогеничной. Рот остался приоткрытым, глаза ввалились, взгляд, даже сквозь приоткрытые веки, казался невидящим. Что-то вроде полуобгоревшего предмета, который имел некоторое сходство с их старой знакомой.
Инопланетяне вышли, и Дафид закрыл за ними дверь. Звук походил на последнее слово приговора.
С минуту все молчали, не шевелясь. Потом Тоннер шагнул в комнату. Рикар испугался: вдруг тот намеревается произнести речь? Но он сказал только:
– Завтра рабочий день.
– Завтра рабочий день, – эхом отозвался Кампар и свернул в коридор. Все разошлись по своим комнатам, Рикар задержался, глядя в окно на чужой мир. Ему хотелось сигарету. Ему много чего хотелось.
Жизнь продолжалась. В этом и был ужас. Они оказались вырваны из своего мира, из своей жизни, из всего, определявшего, кем и чем они были. Из своей истории. Их убивали или вынуждали смотреть, как умирают близкие. А потом они проголодались. Захотелось пить. Помочиться. Кто-то пошутил, и они рассмеялись, пусть и невесело. Они мыли посуду. Переодевались. Хоронили друзей. Казалось, все это должно было прекратиться – но оно не прекращалось. Медленная, малозаметная пульсация жизни предъявляла свои требования, вопреки всему. Как бы ни было плохо, как бы ни было непереносимо, странно и больно, обыденность брала свое.
Он еще постоял в одиночестве, потом пошел отдыхать. Похороны состоялись.
У Кампара саднили натертые кончики пальцев. А центрифуга все не снималась с креплений.
– Еще раз, – сказал Тоннер.
– Минуту, – отозвался Кампар. – Соберусь с силами, а?
Тоннер резко кивнул, но не вышел из себя. В сущности, Кампар не мог его винить. Он тоже был бы рад оказаться где угодно, только не здесь. В лаборатории царил хаос. Легкое оборудование – подносы, пробирки с образцами, датчики – было разбросано или разбито. То, что потяжелее, – изгажено (Кампар счел это испражнениями врага), но осталось целым. На стенах – обгорелые пятна. И кровь. Кровь Иринны, кровь Джессин. Хотелось думать, что и кровь врагов тоже. Он привалился спиной к стене, согнул и разогнул руки, разгоняя боль, вызванную усталостью.
В голове прокручивались реплики, складывались шуточки, остроты. «Вам не приходило в голову, что некоторые занятия непоправимо разрушают душу? Ума не приложу, почему я подумал об этом». «Наше библиотечное приложение уже выглядит положительно цивилизованным». «Если так будет продолжаться, придется жаловаться в профсоюз». Болтовня, вымученные остроты – все это значило не больше птичьего щебета. Вторая половина сознания слушала и мечтала, чтобы первая заткнулась. Будь у них выпивка, заткнуть ее, наверное, было бы проще.
Там, где ниша выходила в соборный зал, стояли Дафид с Рикаром – как охранники на месте преступления. Кампар отметил про себя, что Тоннер не возражает против возвращения паршивой овцы в стадо. Расчет на будущее для каждого из них изменился. Как именно, он еще не понял – не считая радостей, доставляемых эвакуацией оборудования в военное время.
– Ты готов? – спросил Тоннер: не то чтобы резко, но и не без этого.
– Будто для того и родился, – ответил Кампар. Он повернулся, втиснул кончики пальцев в щелку между креплением центрифуги и прилавком, выждал, пока Тоннер досчитает до трех. Они дружно навалились, и плоть рабочего пространства заскрипела под их напором. Тоннер тихо и неумолчно сыпал непристойностями, будто они прибавляли ему сил. Кампар просто тянул…
С треском, какой издает отломившаяся живая ветка, центрифуга высвободилась и завалилась набок. Остальное оборудование уже вынесли, на его месте зияли дыры, как от вырванных зубов. Кампар хихикнул – невзирая на обстоятельства, по жилам потекла тонкая струйка победного восторга. Невзирая на обстоятельства.
Вспомнив о темной истории принудительных работ, он стал гадать, всегда ли были жертвы, гордившиеся своими достижениями. И не знал, какой ответ будет огорчительнее.
– Эй, там! – вскрикнул Дафид, шагнув вперед. Кампар встал на ноги, словно поднятый невидимой рукой. Сжались кулаки, голос в голове на минуту смолк. Он выступил вперед, не думая ни о чем, кроме предстоящей схватки… Только там не было никаких пьющих ночью. Дафид тыкал пальцем в табун покрытых хитином животных величиной с лошадь – тех, у которых суставы искрили зелеными разрядами. Животные отступали в широкий зал. Покосившись на Рикара, Кампар увидел на его лице усталость и злость – то же, что испытывал он сам.
– У них такой же, – сказал Дафид. – У одной костяной лошадки был переводчик. Не только у охраны.
– Очаровательно, – кивнул Кампар. – Но нельзя ли без внезапных выкриков, когда я только и жду, что ввалятся мартышки с бомбой? У меня слабое сердце.
К чести молодого ассистента, тот виновато понурился.
Опора прилавка состояла из кристаллов и волокон: более хрупкие, чем коралл, они тем не менее могли сгодиться. Кампар и Рикар насобирали разных материалов, чтобы изготовить лямки для переноски грузов. Теперь они вдвоем набросили лямки на плечи и разогнули колени. Рикар застонал, словно подслушал внутренний стон товарища.
– Это не центрифуга, – сказал Кампар. – Стойки для образцов.
– От этого не легче.
– Ладно, вы оба, – вмешался Тоннер. – Давайте двигаться. Мне неохота здесь торчать.
Они двинулись. Разборка лаборатории заняла все утро. Джессин не смогла встать с постели, а Синния отказалась участвовать, даже теперь. Илси помогала во время первых рейсов, потом осталась распутывать силовой кабель для резонансного анализатора. Образцы пропали, все до единого, а чтобы вытащить словарь протеомов, требовались дополнительные инструменты. Но они спасли больше лабораторных записей и отчетов, чем он рассчитывал. Могло быть хуже. Правда, хуже того, что случилось с Иринной, не могло быть ничего.
– Поворачиваем налево от меня, – предупредил Рикар. – Ты как? Передохнуть не надо?
– Давай уж заканчивать, – отдуваясь, выдавил Кампар. – Не знать мне покоя, пока не окажемся за крепостной стеной.
– В смысле за дверью?
– На худой конец.
Самодельные лямки вреза́лись в плечи. Груз на носилках раскачивался, приходилось придерживать его руками. Кампар чувствовал, что дышит тяжело, но не так тяжело, как можно было ожидать. Мышцы ног горели, но делали свое дело.
В молодости Кампар видел выставку, посвященную геноциду неокордистов на юге. На одной картине были изображены молодые люди, несущие на плечах тяжелое дерево. Они шатались под его тяжестью, но груз не мог раздавить их всех. Совсем, полностью – не мог. Почему-то воспоминание пришлось к месту.
– Знаешь, – заговорил он. – Я… в молодости… видел картину. Неокордисты. С деревом.
– Тебе точно не нужно передохнуть?
– Все в порядке, – сказал Кампар, – идем дальше.
Когда они добрались до общей комнаты, оказалось, что хаос царит и там. Мебель сдвинули к стенам, расчистив место для громоздкого оборудования. Кухонный прилавок и обеденный стол превратились в рабочие места. Несколько десятков образцов ягод, несколько псевдочерепах – и здесь будет безбожная смесь рабочего и жилого пространства. Исполнится плохо скрываемая мечта Тоннера: заставить всех жить в лаборатории. Илси, с засученными рукавами, с ножом в руке, склонилась над шнуром резонансного анализатора. Разрез выходил чистым и умелым, экран, то голубой, то белый, сообщал, что идет настройка. Синния сидела у обеденного стола, Джессин – рядом с ней. Штаны и рубаха, такие же, как у всех, болтались на ней наподобие больничного халата. Лицо – как