– Основа выживания, – кивнул Остенкур. – Те, кто бузил, уже умерли.
– И те, кто не выдержал. Думаю, так вышло с коридорными воронами.
– Это кто? – спросил Остенкур.
– И те, кто не подходит под заданные условия. Кто не вписался, пусть даже не бунтовал открыто. Пьющие ночью не пытались спалить библиотекаря. Они попытались спалить нас – и проиграли. Я просто пытаюсь уложить все в голове. Чего хотят карриксы. Где проходит черта.
– И вот к чему ты пришел, – подхватил Остенкур так мягко, что у Дафида встопорщились волоски на затылке. – Послушай, я с тобой согласен. Мы одинаково смотрим на вещи.
– Карриксы на Анджиине в мгновение ока убили каждого восьмого. Сейчас мы на их территории. Тут не устроишь партизанскую войну, такую, в какой мы могли бы победить.
– И это верно.
– Тогда о чем разговор?
Остенкур качнулся на табурете, оторвав от пола передние ножки. Как ни в чем не бывало – но за его спокойствием скрывалась холодная ярость.
– Знаешь, я тебя еще по перелету запомнил. Как ты защищал тюремщика, вместо того чтобы поддержать Синнию и других. Хочу сказать, я не сержусь на тебя за трусость. Я все понимаю. Дело, ради которого я тебя приглашаю, требует исключительной отваги.
– Нас могут убить. И не только нас. Если мы убедим их, что люди не поддаются одомашниванию? Я думаю и о тех, кто остался дома. Карриксы во всем, кроме самих себя, видят орудия, и непригодные, думается мне, выбрасывают.
– Ты думаешь, что, если мы взбунтуемся, они прикончат Анджиин.
– Я не представляю, как можно рисковать этим.
– Это уже случилось, сынок. В тот день, когда они присвоили наше небо. Знаешь, чем ты занят? Ты думаешь, что если старательно задирать лапки кверху, если полностью покориться, то, может, удастся ими управлять. В тебе говорит горе, и оно лжет. Этого не надо стыдиться. Это естественно. Но это ошибка.
– А тебе не жмет решать за всех? Благородная последняя битва, в которой погибнут все, – это точно что-то правильное?
Дафид сам удивился тому, как звенит его голос.
– Мне выбирать не приходится. Я всю жизнь работал на грани между гуманностью и насилием. Карриксы проверяют, получатся ли из нас домашние животные, а я уже знаю ответ. Не получатся. Никогда. Кто-нибудь станет сопротивляться. Такая вот порода приматов. Свернуться клубочком, как милая домашняя зверушка? Этого не будет, поэтому или мы выступаем сейчас, или ждем, когда карриксы это поймут.
– Победить невозможно.
– Я не дурак, Алькор. Знаю, что мы проиграем. Уже проиграли. Но я хороший организатор. Я хороший боец и, думаю, сумею хорошенько расквасить им носы. Если не я, рано или поздно найдется другой, может быть, не такой умелый. А уж последствия определят твой дружок-библиотекарь и его начальство. Мы ни черта не можем изменить.
«Мы ни черта не можем изменить».
Дафид сидел на своем обычном месте, наблюдая за течением инопланетных существ через зал-собор. Раньше это было ему в радость. Радостью хотелось поделиться. Хотелось, чтобы кто-нибудь был рядом, вместе с ним восхищался величием и необычностью происходящего.
Он помнил это чувство, но больше не испытывал его.
Он уже знал кое-кого из них. Костяные лошади – филархи. Тикающие шары – уоменты и соуны. Крабы величиной с собаку не сказали, как называют себя.
Прежде он был наблюдателем, случайно оказавшимся внутри гигантского организма. Теперь, зная имена и истории, он лучше представлял состязания и противоречия, определявшие здешнее бытие. Здесь, на стыке эволюции и политики, обрекались на смерть целые виды.
Когда погибнет его вид… А он погибнет. «Мы ни черта не можем изменить»
В каком-то смысле планета-тюрьма очень напоминала ягоду. Та представляла собой кожуру вокруг сочной массы – другого организма, который научилась эксплуатировать; карриксы были цивилизацией-оболочкой, которая разводила внутри себя другие виды, собирала других существ и распоряжалась ими. Одних выращивали, других вычищали. Внутри была сочная масса. Ферма.
Только вот ягоды хотя бы поддерживали жизнь на своей маленькой ферме. Пьющих ночью, возможно, довели до безумия, отравив излишком кислорода в воздухе. Один из людей Остенкура умирал от вполне излечимой наследственной болезни. Джессин, пока не получила лекарства из ягод, чуть не дошла до самоубийства. Поставки пищи с каждым днем сокращались. Карриксы словно говорили на каждом шагу: «Будьте для нас полезными». Но полезность, как видно, состояла еще и в том, чтобы самим решать свои чертовы проблемы. Все встречавшиеся им в соборе виды проходили одно и то же испытание. Придумайте, как остаться в живых и произвести что-нибудь ценное для карриксов.
Если рассматривать тюрьму как огромный организм, город, ткань из разрастающихся неоднородных клеток, оказывалось, что и в этой ткани есть гниль. Задумавшие месть кучки людей – как раковая опухоль, только начавшая расти и еще не обнаруженная. От сознания, что она существует, все вокруг окрашивалось ужасом. Дафид хотел бы узнать подробности плана – и одновременно радовался, что не знает их.
Мимо на длинных мохнатых лапах проковылял мягкий лотарк – такой же, какого у него на глазах сожрали свои. Над головой вились йайастеры, окрашиваясь в голубоватые и желтые тона, – ругались. Дафид встал и побрел к дому, внимательно следя за тем, как переставляет ноги, переливает вес тела из одной в другую – словно песок в часах. Пусть мозг, занятый чем-нибудь незначащим, невинным, простым, отдохнет. Наполнявшая тело усталость пришла не от недосыпа. Отдых ничего не исправит.
Он свернул не влево, а вправо, направившись вглубь собора, к их новой нише. К новой лаборатории. К военному трофею. Ему не очень хотелось идти туда, но не хотелось и возвращаться. Будь здесь бар, он бы пошел в бар, даже если бы идти пришлось полдня.
Вход охраняла одна Джессин; они увидели друг друга одновременно. Пребывание в плену изменило ее. Маленькая, кругленькая женщина стала тоньше и резче, словно кто-то обточил ее, как точильщик – нож. В глазах залегла темнота, какой не было на Анджиине. Она ходила, расправив плечи и вздернув подбородок, – признаки бессознательной агрессии. Он попробовал вспомнить, когда произошла эта перемена. Может быть, в пути. Или когда она возглавила атаку на пьющих ночью. Все они сильно изменились. Дафид задумался: что Джессин разглядела бы в нем, если бы решила присмотреться?
Увидев его, она подняла руку. Из ниши доносились голоса. Кампар и Тоннер разговаривали, перебивая друг друга. Дафид кивнул в их сторону, она пожала плечами.
– Не сошлись во мнениях. Тоннер хочет уже скормить эти штуки недочерепахе. Проверить ее на выносливость. Кампар считает, что надо продолжать испытания пластичности матрицы внутренней фермы.
Она растянула губы в улыбке, и он словно услышал: «Будто это еще имеет значение!» Не решаясь сказать это вслух, она считала их всех покойниками. Заговор против Каррикса должен получить логическое завершение, так или иначе отразившись на угнетателях, а потом человечество отправится вслед за пьющими ночью. Он почувствовал себя вдвое более усталым, чем прежде.
Тоннер в лаборатории рявкнул: «Глупости!» Что-то мелькнуло в глазах Джессин, возможно раздражение. Или презрение. То, чего она не испытывала раньше в отношении руководителя группы.
Дафиду хотелось спросить у Джессин, как она себя чувствует, что думает о предложении Остенкура. Ощущает ли она себя такой же беспомощной, как он? Но вместо этого он просто пошел прочь. Джессин продолжала всматриваться в толпу, ожидая нового непредвиденного нападения. Голоса и шаги инопланетян сливались в тихий гул – как от водопада. Гул заглушал потребность мыслить, и Дафид позволил ногам понести его по привычному маршруту.
Широкая дверь в их жилище оказалась приоткрытой, но незваных гостей не обнаружилось. Общая комната была пуста, ветерок колебал налепленные на стены листки с рукописными заметками. Задумчиво тикал резонансный анализатор. Все как положено, только никого нет. За окном лучи местного солнца пронзали яркое зеленовато-голубое небо. Дафид посидел, глядя в окно и вспоминая, как он был подростком и родители в первый раз оставили его дома одного. Пустота и свобода.
Того мальчика уже не вернуть. Вместе с ним ушел знакомый мир.
В коридоре послышался тихий шелест: ткань терлась о ткань. Оглянувшись, он увидел стоявшую в тени Илси. Волосы примяты от лежания на подушке, лицо серьезное и бледное. И все же, встретившись с ним глазами, она выдавила улыбку.
– Где все? – спросил Дафид.
Она покачала головой – «не знаю», но все-таки ответила:
– Тоннер с Кампаром работают в новой лаборатории. Рикар и Синния ушли куда-то с Джеллитом. Может, и Джессин с ними.
– Нет, Джессин я видел в лаборатории.
– Ну, значит, там. Я не… я выходила. На разведку.
– Надо было взять кого-нибудь с собой. Там небезопасно.
– Знаю, но…
– И вообще, что ты искала? Было еще понятно, когда вы с Синнией разыскивали других людей. Или патрулировали. Но пьющих ночью больше нет, людей мы нашли, а ты все что-то высматриваешь.
Она вышла на свет и, казалось бы, должна была моргнуть и прищуриться – но будто не заметила перемены. Пальцы быстро и напряженно отбивали дробь по бедру, губы шевелились, но слов он не слышал.
– Илси?
– Им не отбиться.
– Остенкуру, Синнии и их людям? Все равно они будут сопротивляться. У них патологическое избегание. Рефлекс. Свойство нашего организма.
– Если они попробуют убить библиотекаря или поднять бунт, мы погибнем здесь.
– Понимаю. Но… может, стоит пасть в сражении?
Она выпятила подбородок и сжала кулаки.
– Нет. Надо победить.
– Не вижу способа.
Он старался говорить мягко, но бурю, бушевавшую в душе Илси, было не унять. Она резко шагнула из кухни к окну, потом обратно. Губы дергались, неслышно выговаривая слова. Ужас навалился на Дафида, точно камень. Илси вполне могла сорваться. Пока что срывов не было только у нее. Теперь ее очередь. Дафид сомневался, что сумеет ей помочь: он сам стоял слишком