– Я бы не рисковал, – говорит Иван.
Он представляет себе, как начинается литургия, как в дымке свечей взмывают распевом под купол храма ангельские голоса, как десятки внимательных глаз устремляются на наше нынешнее Святейшество, а наше нынешнее Святейшество не понимает, ни где он, ни кто он, ни куда идти, ни что вообще происходит: крутит башкой, таращится по сторонам.
– Нет, ваше высокопреподобие, не советую.
Титул «ваше высокопреподобие» он произносит тем же ироническим тоном, каким Инспектор произнес «наше нынешнее Святейшество».
Это вольность, но вольность простительная.
И до Инспектора скорее дойдет.
Тот барабанит пальцами по столу.
– Н-да… Хреново… Отменить или отодвинуть Архиерейский Собор, видимо, не удастся. Помимо Фотия на нем настаивает Президент. Ему эта мутная каша тоже вот уже где. – Резкое движение ладони поперек горла. – Устойчивого большинства у нас нет. При самом благоприятном раскладе голоса распределятся примерно поровну. Но какой, к черту, может быть благоприятный расклад, если Патриарх третий месяц не выходит на богослужения? Знаешь, о чем шепчутся в кулуарах? О том, что старец убогий уже давно это… тю-тю… еси себе спокойно на небеси, кланяется серафимам… а мы, цепляясь за власть, скрываем данный факт от народа. Не сегодня завтра Фотий бухнет об этом во весь голос, соберет Синод, потребует предъявить Патриарха. А мы можем его предъявить? Извини, вопрос риторический.
Инспектор переводит дыхание. Иван замечает, как он устал: нос заострился, вокруг глаз – синеватые тени, будто приклеенные на кожу очки.
– Я ведь чего боюсь. Придет Фотий, и будет нам всем карачун. Ты на Манифест его не смотри – это для «детей и народа». У Фотия другая стратегия. Вот он унифицирует веру, подведет под единый свой знаменатель весь клир и всех прихожан, соберет их в крепкий кулак, а потом – день икс: коллективная, в масштабах страны, молитва об искоренении супостатов. Сначала по Европе намерен ударить, готовит им казни египетские. Они на нас саранчу наслали, а мы им – кровавый дождь, нашествие жаб, ядовитых вшей, песьих мух, мор скота и в завершение на двунадесяти дней – тьму дьявольскую от Варшавы до Лиссабона, все зарастет осотом в человеческий рост. Для того и уничтожает все другие эгрегоры, цитирую, в Манифесте, кстати, этого пока нет: «размывающие православное отеческое единство, а следовательно – и военную мощь страны, внедряемые национал-предателями, пятой колонной из-за рубежа»… А, каково?..
– Н-да… – отвечает Иван.
Он не спрашивает, откуда Инспектор все это знает. Знает, раз говорит.
– И не надейся, тебя он тоже не пощадит. Ты у нас, конечно, герой: в одиночку уничтожил Лаппеттууна. И числится за тобой еще пара-тройка чудес. Некоторые, представь, даже верят, что якобы пришествовал долгожданный пророк, но не вошел в настоящую силу, ты еще молодой. Так вот учти, ни пророки, ни герои никому не нужны: неизвестно, какой фортель они могут выкинуть, какая блажь им взбредет, куда они повернут. Идеальный пророк – это распятый пророк, от лица которого можно благовествовать всякую хренотень. И идеальный герой – это мертвый герой, когда его героизм отлит в бронзе и поставлен на постамент.
– Ну какой из меня пророк, – возражает Иван. Ему этот разговор искренне неприятен. – Пророк – пророчит, возвещает, что идет новый мир. Рай земной обещает, молочные реки, кисельные берега… А что у меня? Ничего! Плыву по жизни, как щепка – куда волны несут… Таких пророков – не счесть.
Инспектор приветливо улыбается.
И это так необычно, что кажется – проступает сквозь него другой человек.
– Я же говорю: в силу еще не вошел. Иисусу было за тридцать, когда он осознал свой Предначертанный путь. Будде – тридцать шесть лет, когда он достиг Пробуждения. Мухаммеду сороковник стукнул, когда он получил Откровение от Аллаха. А тебе сколько? Мальчик еще. Ничего, в нынешнюю эпоху время течет быстрее.
Он как-то странно поглядывает на Ивана. Будто ждет, что вот-вот с хрустальным звоном отверзнутся небеса, Дух Святой низойдет оттуда в телесном виде, как голубь, и просияет свет, и прозвучит глас, возвещающий: «Ты Сын Мой Возлюбленный, в котором Мое благоволение!»
Ничего, однако, не происходит.
Дух Святой с небес не слетает.
Не сияет ослепительный свет.
Громовой глас не звучит.
Инспектор кивает – словно бы самому себе:
– Не получается из меня Иоанн Креститель. Или, может быть, следует макнуть тебя в Иордан? Так до него, извини, не добраться. Сам знаешь, как у нас с авиацией. А пробираться пешком, через горы, через пустыни… – Он безнадежно машет рукой. – Ладно, я тебе кое-что покажу.
Щелкает пальцами по клавиатуре. Зажигается большой черный экран, и Иван вспоминает мельком, как был поражен, впервые увидев настоящий компьютер; думал, что они все уже уничтожены, и вот, оказывается, что нет. Возникает картинка, будто сшитая из разноцветных тряпочных лоскутков. Инспектор, осторожно, порхая мизинцем, стараясь не коснуться ее, объясняет, что зеленый – это области, которые мы пока контролируем, в основном региональные магистрали, крупные города, тоже – еще не факт, но все-таки государственная связность поддерживается. Желтый, понятно, тут ситуация неопределенная: формально подчиняются центру, но как там в реальности – это бог весть, наместники докладывают, что виляет местная власть, и нашим и вашим, это уже наполовину удельные княжества: Казань еще год назад объявила себя самоуправляющейся территорией, на очереди – Якутск, Элиста, Уфа… Серый цвет – зоны хаоса, вот, видишь, черные звездочки там мерцают – это места, где появляется всякая чертота. Горбатый Кныр, ты о таком слышал? Или Язвенная Баба, Мыртана, говорят, ростом с дом, стекает с нее ядовитая слизь. Или вот тут – настоящий дракон, да-да, крылатый, вот с такими когтями, дышит огнем, дракон-то, хрен ему в рот, кому понадобился?.. И наконец самое интересное – красный цвет, тут смерды наши, доморощенные, родные, решили, что никакая власть им не нужна: «народными республиками» себя объявили, сами пашут, сами пляшут, сами сеют, сами поют…
Он разгибается.
– Это картинка на сегодняшний день. А теперь давай отмотаем на месяц и посмотрим, как оно проявляет себя в динамике. – Инспектор вновь пробегает пальцами по клавиатуре. Изображение оживает: одни пятна становятся больше и ярче, другие, напротив, уменьшаются и бледнеют, третьи как бы сливаются между собой, образуя области непонятного бурого цвета. – Смотри, смотри! Видишь, звездочки монстров предшествуют образованию этих… «народных республик»? По-твоему, это о чем нам говорит? А вот о том, что республики возникают на базе магических первобытных культур. Или, если точнее определить, на базе язычества. Овеществляется народная мифология, черт бы ее побрал! Давай уж называть вещи их подлинными именами. А язычество – это принципиальная гетерархия: возникает из хаоса и само порождает хаос, ни в каком другом статусе оно не может существовать. Что-то вроде социальной чумы: вместо единой веры – множество враждующих вер, вместо народа, объединенного в нацию, – множество соперничающих между собой крестьянских общин. Легализовав магию, через духовников например, мы совершили стратегическую ошибку – узаконили хаос как основу социального бытия. Фотий, тот еще, конечно, козел, тем не менее, прав: нам необходима реинкарнация государственной иерархии. Только, разумеется, не такая, как он предлагает, не тотальная идеологическая диктатура, которая раздавит собой всех и вся, стопудовым каменным монолитом ляжет на жизнь, а такая, которая способна к динамике и развитию. Иначе – вот что нас ждет.
Пальцы Инспектора снова танцуют по клавишам. Картинка на экране, словно в мультипликации, оживает. Красные пятна начинают увеличиваться в размерах, превращаясь в озера, затем – в раскидистые моря. Страшноватыми кровавыми щупальцами стягиваются они к Москве, постепенно сливаясь, окружая ее сплошным кольцом. И одновременно с ними начинают, укрупняясь, сгущаться мерцающие звездочки демонов: здесь и там, будто сыпь, проступают они из-под движущейся красноты, тоже сливаясь в озера, потом – в осциллирующие моря, все чаще, чаще, все быстрее, быстрее, и вдруг, будто хлынули на экран чернила, – он весь становится плоским прямоугольником тьмы.
– Модельный прогноз. Экстраполяция имеющихся тенденций, – говорит Инспектор. – Приблизительная, к сожалению, не учитывающая, например, выпадения «диких карт», случайностей, переворачивающих мир. Необязательно все будет именно так. И тем не менее – прогноз есть прогноз.
Он поворачивается к Ивану:
– Ты меня понимаешь?
Иван потрясенно смотрит на погасший экран. Он о многом догадывался, не зря три года отбарабанил духовником в ДДБ, сперва курсантом, далее – рядовым, видел на дежурствах достаточно, особенно на ночных, когда из мрака начинает просачиваться всякая гниль, но тут, на карте Инспектора – гораздо нагляднее. Главное – понятен масштаб, а вместе с ним и неотвратимость угрозы.
Плоский мрак – вот во что постепенно превращается жизнь.
– Я делаю что могу, – отвечает он. И прокашливается, потому что голос его сух и слаб. – Делал бы больше, но я не знаю как.
Инспектор иронически улыбается:
– Зато наверняка знает Он. Попробуй спросить.
Это как раз тот момент, которого Иван очень ждет – еще с утра, с того мгновения, как по нему ударил портрет Джанеллы в газете.
Опасный момент, рискованный.
Однако другого не будет.
Он глубоко вздыхает: только спокойно.
Спросить у Него?
Ну что же.
Попробуем.
– Для этого мне кое-что нужно, – медленно говорит он.
Через пятнадцать минут, спустившись по лестнице на три этажа, Иван оказывается в Научном отделе Департамента безопасности. Охранник, уже не монах, а в сером мундире духовника, с двумя серебряными крестами, с нашивками участника боевых операций, внимательно изучает пропуск, выписанный Инспектором.
Кивает ему: все в порядке.
Стальная дверь открывается.
– Вам в четвертый кабинет, сударь. Правая сторона.