– Нет! Не сейчас! – зазвенел голос разгневанной феи, не ожидавшей подобного самоуправства: судьбой Эли должна была распорядиться магия, а вовсе не кинжал госпожи Беренис!
– Нет! – вскричал и Ашвин, в отчаянии извиваясь в своих невидимых путах. – Не смейте трогать Эли!
– Плевать мне на договоры! Плевать мне на угрозы глупого мальчишки! – остервенело вскричала тетушка Беренис, сверкнув глазами почище иного злого духа. – Девчонка умрет!
– Я запрещаю! – зрачки феи в ответ полыхнули мертвым холодным светом.
– Эй!.. – Беренис оглянулась на своих подручных, но они, казалось, спали с открытыми глазами, едва заметно пошатываясь, – фее нельзя было отказать в предусмотрительности. Спору между двумя разгневанными дамами – людского и нелюдского рода – полагалось вестись без лишних свидетелей. Что же до Эли и Ашвина, то они, увы, были всего лишь предметом обсуждения; никто не собирался скрывать от них всю ничтожность и смехотворность их роли в происходящем.
Гнев тетушки был велик, но и воля феи – сильна. Высокородные дамы замерли на мгновение друг перед другом, как хищницы, не желающие делиться добычей, но отдающие должное силам противницы. Осмелилась ли бы госпожа Беренис вступить в бой с волшебным существом? Дерзости и злости, разумеется, у нее достало бы, но тетушка была не столь юна, чтобы руководствоваться одними лишь страстями. Да и способен ли кинжал поразить существо нечеловеческой природы? Кого-кого, но фей тетушке убивать еще не доводилось, и она испытывала некоторые сомнения по этому поводу. Схожие чувства обуревали и фею: хоть она дрожала всем своим туманным тельцем от возмущения при мысли, как сильно ее только что оскорбили неповиновением, злые заклятия не срывались с кривящихся губ, ведь слишком многим она пожертвовала, чтобы свести воедино ниточки человеческих судеб. Убей она госпожу Беренис – и что дальше? Игра лишилась бы всякого смысла, исчезни со сцены раньше положенного времени хоть кто-то из действующих лиц, да и весь итог ее, того и гляди, оказался бы иным…
– Девочка моя, только моя, и нужна мне для иной смерти!..
– Она все испортила!..
– У нас был уговор, и ты свое получила – вот он, ваш драгоценный принц!
– Принц? Ха! Да мальчишка теперь бесполезен – все из-за нее!..
И вот что интересно: с каждым брошенным гневным словом фея все больше походила на человека, исполненного злобой снизу доверху, а госпожа Беренис – на порождение тьмы, лишь по ошибке принявшее образ статной пожилой дамы. Казалось, еще одна капля гнева, еще одна унция злости, еще одна частичка ненависти – и они, позабыв себя от ярости, потеряют прежний облик, преобразившись во что-то единое и ужасное: хуже мстительной феи, страшнее жестокосердой свирепой тетушки… Превращение это ощущалось столь неотвратимым и пугающим, что Ашвин зажмурился, не в силах побороть приступ страха, а затем, сказав себе, что иной возможности спастись уже не будет, бросился что есть сил вперед, все мысли и желания сосредоточив на том, чтобы разорвать оковы.
– Вы не тронете Эли! – выкрикнул он, заслоняя девушку собой. – Слышите, тетушка Беренис?! Я не позволю, потому что…
Но слова его возымели действие вовсе не на госпожу Беренис, сжимавшую в руке кинжал, хоть и были обращены к ней. Лицо безжалостной тетушки лишь презрительно и досадливо исказилось. «Что за вздор! – как будто хотела вскричать она. – Ты и вправду думаешь, что меня остановит твое жалкое заступничество, принц без короны?! Я отдам приказ – и тебя оттащат в сторону за шиворот, как паршивого щенка, а я собственными руками вырежу сердце твоей девчонке!» Но не успела она злобно выплюнуть эти слова, как истошный пронзительный визг заставил всех вздрогнуть: то кричала и выла фея, как никогда ясно ощутившая близость краха всех своих замыслов, – уж ей-то речь Ашвина, неведомым образом разорвавшего волшебные путы, показалась куда опаснее, чем тетушке.
– Не вздумай! Не смей!.. – визжала она. – Не произноси это!..
Глава 24
Наверное, только Эли – не будь она под действием чар – могла бы сразу понять, отчего так встревожилось волшебное создание. Объяви Ашвин вслух, что любит лесную девочку, – и проклятие, без того трещавшее по швам, могло разрушиться до самого своего основания. Но юноша, признаться, и сам не знал, что именно собирался сказать, – им руководило отчаяние, а оно отнюдь не способствует ясности мысли. Он растерянно смолк, глядя на то, как беснуется фея, – зрелище впрямь было пугающим, сродни чудовищной грозовой туче, озаряемой изнутри вспышками молний! – и лишь крепче сжал в объятиях бледную молчаливую девушку, невидящий взгляд которой застыл, а руки заледенели от слабости и губительных чар.
– О, я не дам уничтожить ему мою прекрасную, мою чудесную магию! – с ненавистью крикнула фея, преисполнившись сверху донизу гневных молний и лютого волшебства. – Пусть лучше умрет, чем разрушит лучшее из моих творений! Проклятие должно исполниться – так или иначе, – а юных глупцов королевских кровей в мире не так уж и мало…
– Нет уж… – прошипела тетушка Беренис, уяснившая из этой речи только то, что она может вовсе лишиться своего принца, внезапно попавшего в немилость к фее. – Умереть должна девчонка!
Но фея уже взмахнула своей страшной когтистой рукой, указывая на Ашвина, – и любой бы понял, что в движении этом заключено самое гибельное из заклятий ночных туманов. Ясно это было и юноше – куда яснее, чем вся суть всего предыдущего, – оттого он глубоко вздохнул, замер и закрыл глаза, надеясь, что эта жертва хоть немного поможет бедной Эли. К тому же будущее, обрисованное тетушкой, не показалось ему сколько-нибудь приятным – куда лучше умереть ради благой цели, чем жить ради достижения целей госпожи Беренис…
Иное дело – сама тетушка, не отличавшаяся смиренностью и относившаяся к тем пылким натурам, которые даже на пороге собственной смерти будут думать, как бы напоследок ужалить побольнее врага. В тот миг, как фея пожелала отобрать у нее принца, госпожа Беренис твердо решила, что теперь уж непременно убьет Эли, чего бы ей это ни стоило, – и не столько из-за собственной ненависти к лесной девочке, сколько из желания навредить волшебному созданию, возомнившему, будто может распоряжаться волей тетушки. Впрочем, сочетание этих двух соображений показалось ей также донельзя удачным: в прошлом хватало и меньшего, чтобы желание убить начинало жечь сердце и руки…
Как ни была искусна фея в своем ремесле, тетушка ничуть не уступала ей в своем – и оказалась быстра ровно настолько же, насколько быстры были чары. А так как цель у них была почти одна и та же – Ашвин продолжал обнимать Эли, закрывая ее собой, – столкновение было неизбежным: злое заклятие поразило тетушку, рассыпавшись тучей искр и заполнив клубами дыма всю крохотную нарядную гостиную.
Ашвин и Эли испуганно вскрикнули, теснее прижавшись друг к другу, подручные госпожи Беренис рухнули как подкошенные, а саму тетушку отбросило в сторону, как тряпичную куклу.
Нельзя сказать, что кто-либо испытывал к жертве магии сколько-нибудь теплые чувства, однако юноша взволнованно воскликнул, глядя на торжествующую фею:
– Да вы же убили ее!
– Убью и тебя! – зловеще расхохоталась фея, воздевая руки над головой, но тут тетушка, свирепо выругавшись, приподнялась, а затем и уселась, тряся растрепанной головой. На мертвую женщину она ничуть не походила – скорее на крайне рассерженную и куда сильнее прежнего склонную к убийствам. Застонали и ее спутники, неловко ворочаясь на полу, как спящие дети, терзаемые кошмарным сновидением, – они тоже были совершенно точно живы!
– Что?! – поперхнулась фея, уставившись на свои руки, как будто подозревая, что их незаметно подменили. – Как?.. Ни один смертный не смог бы пережить эти мои чары!
Лицо тетушки Беренис при этих словах стало еще кровожаднее, как это бывает, когда узнаешь, что соперник слабее, чем тебе казалось прежде. Ничего доброго это выражение не обещало. Но фея сама была поражена произошедшим так глубоко, что вряд ли могла думать о будущих опасностях: изучая свои всесильные прежде руки, она все громче повторяла:
– Почему? Почему?!
– Да потому, сударыня, – раздался тут звонкий женский голос, – что вы отныне не дочь туманов! Из-за вашего недостойного поведения и ваши сестры, и весь ваш мир отреклись от вас. Вы потеряли свое высокое звание, а вместе с ним – и силу. Она угасает, она уходит – и вы ничего с этим не сможете поделать!
Конечно же, произнесла это Маргарета, выступившая вперед из сгустившейся вечерней тьмы с бесстрашием, достойным звания посредницы между миром туманов и миром людей. А вслед за ней в комнату вошел и бледный от переживаний Одерик вместе с несколько растерянным господином Эршеффалем: впервые им довелось увидеть собственными глазами волшебное существо, и нельзя сказать, что это зрелище пришлось им по нраву.
– Матушка! – закричала Эли, не веря своим глазам: настолько новая Маргарета отличалась от прежней. – О матушка!..
Фея получила жестокий удар: узнать о том, что она изгнана собственным миром и предана забвению, – да еще от кого – от жалкой смертной!
– Да как ты смеешь?! – прошипела она гневно, но в огромных ее зеркально-черных глазах уже зарождался страх, ведь волшебство и впрямь не слушалось, как прежде…
– Я всего лишь посланница, – произнесла бесстрастно Маргарета. – Мне поручено передать вам, сударыня фея, что вы нарушили древние законы, не пожелав принять волю магии как должное. Договор между вами и мной был заключен при множестве свидетелей, глаза которых видят сквозь тьму и туманы, а уши слышат любой ночной шорох. В тех книгах, где записаны долги смертных перед миром фей, есть наши с дочерью имена, и я этого не отрицаю. За мою ошибку вы присудили Эли погибнуть от безответной любви к принцу – и свидетели сочли, что вы вправе привести к ней юношу королевской крови, раз уж он был вами обещан. Но даже вам, великим и Иным обитателям туманов, не под силу вольно распоряжаться человеческими сердцами. В любви смертные обретают истинную свободу, и не существует проклятия, которое запретит двум людям полюбить друг друга