Марусь, взбудораженный новой непривычной обстановкой, живенько спрыгнул с плеча Кусаева и стал скакать по всем углам, поднимая тучи пыли, отчего тут же звонко расчихался.
После особенно громкого чиха где-то на нижних этажах послышалось не менее пронзительное «ой!». И слуга с ховалой замерли, прислушиваясь.
Может, зря сэр Бенедикт пенял своей домовладелице на то, что она пускала в дом божьих людей? Может, по дому действительно бродит призрак купца?
Словно в подтверждение этих мыслей внизу раздался скрип половиц и обрывок приглушенного разговора. Марусь, только что вернувшийся со спиритического сеанса и чувствительный ко всему инфернальному, мелко задрожал, моргнул пару раз и вдруг засветил всеми двенадцатью глазами, будто в каждом было по лампе. Лутфи перекрестился (уж больно их светящийся венчик был похож на нимб), поймал лупоглазого монстра и полез вон с чердака. А то мало ли чего – объясняйся потом с хозяином.
На втором этаже было тихо, по крайней мере, пока молодой человек оглядывался, но стоило ему сделать несколько шагов по направлению к лестнице, как на повороте он столкнулся с каким-то телом…
Тело было материальным, что не могло не радовать, и помянуло всех святых, прежде чем пообещало сослать Лута на каторгу. Повинуясь инстинкту, Кусаев оттолкнул ругающегося незнакомца и скорее услышал, чем увидел в темноте, как тот полетел вниз по лестнице. Вряд ли убился – пролет был недлинным, но вот шишек набил наверняка. Ховала провозгласил свою победу восторженным клекотом и будто прибавил свечения во всех двенадцати глазницах – они перестали казаться нимбом и уже напоминали обмотанные вокруг коалы елочные гирлянды.
Лутфи не стал геройствовать (вспомнил, как в самом начале своей службы безуспешно пытался обезвредить вора), а прижал звереныша к себе покрепче и поскакал вниз по лестнице звать подмогу, пока ночной тать не очнулся. Но вот неожиданность: на втором пролете он столкнулся с еще одним субъектом, помельче. Тот жалобно вскрикнул: «Мамочка!» – и, судя по звуку, упал в обморок.
Кусаев припустил еще быстрее на первый этаж – там, к счастью, никого не было. Вернее, молодой человек думал, что никого, пока ховала не высветил своими замечательными глазами тонкую фигуру с нечеловечески белым лицом. Лутфи заорал во всю силу своих легких и рванул к выходу, краем сознания отметив, что привидение заорало в ответ.
Выход загораживало еще одно существо, его большие круглые глаза светились не хуже, чем у ховалы. Когда этот ужасающий монстр поднял руки, словно покрытые пыльной паутиной, годами хранившейся в доме, и низким голосом, от которого сердце уходило в пятки, возвестил: «Духи этого дома, призываю вас!» – сознание Лутфи наконец не выдержало и покинуло его.
Поутру к флигелю на Пекарском примчался взлохмаченный участковый пристав. Он долго звонил и барабанил во входную дверь, пока ему не открыла заспанная Глаша. Бесогонов обогнул испуганную девку и ринулся прямиком в комнату к криптозоологу. Прибежавшая вслед за непрошеным гостем домработница стала свидетельницей весьма странной сцены. Чиновник сидел на кровати сэра Бенедикта, ерошил себе волосы, дергал за них как сумасшедший и в полнейшей ажитации тыкал себе в лоб, над которым колосилась густая пшенично-рыжая шевелюра.
– Вот-вот-вот! Бенедикт, посмотрите! Еще вчера ничего не было! А теперь пучками! И ни залысины!
Брут с помятым лицом, с отросшей щетиной и в сетке для волос сердито и изумленно приподнялся на локтях, будто не совсем еще успел разобраться, снится ему Бесогонов или нет. Но вот удивительное дело: по мере того как доктор слушал пристава, лицо его все прояснялось и прояснялось. Наконец на взволнованной фразе Порфирия Аверьяновича: «Вы же говорили, что оно ничего не умеет», – сэр Бенедикт откинулся на подушки и захохотал в голос, а как отсмеялся, вылез из постели и велел Глафире подавать завтрак.
– На что же вы жалуетесь, господин пристав? – миролюбиво вопрошал криптозоолог, уже сидя за столом и удовлетворенно постукивая ножом по яйцу всмятку. – И по службе отличились, и шевелюру вон себе как подправили. Все невесты теперь ваши. Вот сейчас доедим и сходим в зоосад, чтобы и я получил свою долю трофеев.
– Брут, неужели вы действительно не понимаете, почему я злюсь? Вы можете притворяться идиотом перед кем угодно, только не передо мной! – Порфирий Аверьянович яростно терзал свою яичницу. – Вы намеренно скрыли информацию от следствия!
– Информация эта была следствию совершенно ни к чему, оно и так заплутало в трех соснах.
– Что за трофеи вы хотите получить с зоосада? – вдруг опомнился пристав.
– Им срочно нужен внешний консультант и аудитор.
– А что внешнему консультанту нужно от них?
Сэр Бенедикт мечтательно поднял глаза к потолку:
– Вам не понять…
– И все же, Брут, вы порядочная сволочь.
– А разве вам был бы интересен румяный и добродушный Айболит? Я ведь, в сущности, как отрицательный книжный герой: читатели надеются, что к концу книги он исправится, но будут крайне разочарованы, если это все же произойдет на самом деле.
– Доброе утро, господа. – На пороге столовой возникла чем-то явно обескураженная домовладелица. – Бенедикт, там пришла какая-то странная женщина, говорит, что готова снять дом за любые деньги. Признавайтесь, это ваших рук дело?
– Соглашайтесь, Анфиса Ксаверьевна. Такого выгодного предложения у вас точно больше не будет, – ответил коварный криптозоолог, делая многозначительный упор на слове «точно».
Вы уже, наверное, догадались, что многие криптиды вовсе не такие, какими их себе представляют люди, а уж представления самих криптид о людях и упоминать не стоит.
Не будем далеко ходить за примером, возьмем знакомого нам ховалу, который благодаря славной, но небогатой на фантазию девушке Глаше получил странное имя Марусь. Доктор был, конечно, прав насчет пола животного, и Марусь никак не мог быть Марусей, но вот кое-что очень важное многомудрый криптозоолог все же недосказал. А именно то, что несчастному обитателю князьгородского зоосада вот-вот должно было стукнуть никак не менее ста тридцати лет. Если бы Глаша узнала сей интересный факт, то уж наверняка стала бы величать нового подопечного гораздо уважительнее… Марусь Бенедиктович, не иначе.
Определить возраст ховалы довольно легко – достаточно посмотреть ему в глаза. Вернее, посчитать их количество. Детеныши этих чудных зверей рождаются всего с одним глазом, а затем каждые десять лет на их черепе проклевывается по дополнительному. Дело в том, что данные криптиды, очень шустрые в молодости, по мере старения начинают сильно терять в скорости движения и реакциях, так что природная компенсация в виде увеличения обзора им весьма кстати.
Итак, сосчитав глаза Маруся, коих было двенадцать, и обнаружив зачатки тринадцатой глазницы, сэр Бенедикт сразу понял, что перед ним один из патриархов рода, ведь ни в одном литературном источнике не было свидетельства существования ховалы более чем с шестнадцатью глазами. Но даже многоопытный криптозоолог не мог прочитать мысли и историю этого зверя, а жаль – там было много любопытного.
Да, Марусь был стар, неповоротлив и на ухо туговат, а то бы ни за что не поймать его болотным охотникам. Повезло еще, что угодил в зоосад, а не на стену к какому-нибудь любителю редкостей. Счастья он своего, конечно, ведать не ведал и лишь поначалу гадал, что это за племя такое чудное вокруг. Особи человеков – и большие, и малые – все были о двух глазах, молодые, жизни не знавшие. Неужто никто из этих крупных животных не доживает более чем до двадцати лет? Бедные одинокие дети, некому за вами посмотреть, некому поучить и направить.
И решил тогда Марусь усыновить себе человечка, одного для начала, силы-то и проворство уже совсем не те. Долго приглядывался, выбирал: то к одному на плечо сядет, то к другому – ишь вымахали, малолетки. Наконец определился. Ходил по зоосаду парнишка – худенький, нескладный, видно, что слабый в стае, за таким особый присмотр нужен.
Вот и повадился Марусь выбираться из клетки (благо решетка была широкая, а почти вся толщина старичка состояла в богатой шкуре) и забираться на плечо к еще одному нашему знакомцу, Аристарху Бредихину. Паренек звал ховалу Глазастиком, а ховала Бредихина – малахольным, потому что где это видано, чтобы разумное существо по доброй воле лезло в клетки к таким опасным тварям, как лламиги-и-дор и йорогумо. Этот же не просто лез, так еще их и подкармливал.
После сего странного «усыновления» смена Бредихина проходила следующим образом: едва молодой человек заходил за ограду зоосада, как ему на плечо откуда ни возьмись валился круглый и теплый со сна ховала, вцеплялся хваткими пальцами в одежду и открывал все свои двенадцать оранжевых глаз.
Обзор у ховалы был таков, что человеку и представить невозможно. Пространство раскидывалось над ним полным куполом – в любую сторону далеко видать. Лезет, к примеру, малахольный в клетку к грифону, а тот в самый неожиданный момент клюв в его сторону разевает. Старичок-ховала лапки на плече Аристарха сожмет, на ухо заклекочет – гляди, дескать, в оба, сынок, а то эдак и своего короткого века не доживешь. В общем, хлопотный оказался подопечный, но забавный – песенки все Марусю пел да в ладушки играть учил.
Вот только однажды случилась неведомая беда, от которой ховала никак не мог уберечь: поссорился сынок с одним из своих соплеменников, да не с кем-нибудь – с вождем.
Начиналось-то все безобидно: прибежал Аристарх в зоосад во время неурочное, хорошо Марусь бодрствовал, а то бы упустил недотепу. Ховала на плечо ему прыг, да чуть не свалился – так летел неуемный торопыга.
– Вы не представляете, что я вчера видел! Чучело настоящей арыси! Наша точно странная! – С такими словами возбужденный Аристарх ворвался в здание администрации.
– Что-что? – сонно переспросил ночной сторож.
– Где видел? – лениво поинтересовался один из смотрителей.
Ответить молодой человек не успел, из кабинета высунулась раздраженная физиономия заведующего криптозоологической частью и процедила: