– Но это же место Дафны, – объяснила Эмма и, стянув резинкой пачку билетов, отложила их в сторону. – Она его заслужила.
– Алекс впервые за весь год получила место в составе. – Я постаралась говорить спокойно и взвешенно. – И она выиграла. Разве это не доказывает, что она заслужила право играть?
– Просто здесь так не принято, – протянула Эмма.
– Есть система челленджей, и девочки должны бороться за место в составе. Алекс же просто перескочила на первое место, – добавила Ингрид. – И тренеру, если он собирался внести изменения в состав, следовало поставить Келли на первый корт, а Алекс – на второй.
– Но она выиграла, – повторила я. В груди у меня собирался гнев. Алекс пришлось нелегко в прошлом году. Такой счастливой, какой она была после победы в первом матче за команду старшей школы Шорхэма, я не видела ее с тех пор, как умер Эд. Я помнила ее сияющее лицо и улыбку, когда она ждала у сетки, чтобы обменяться рукопожатием с соперницей. Наблюдая за ней, я чувствовала, как уходит ставшее привычным напряжение в плечах и животе. И вот эти женщины, те, кого я считаю подругами, говорят, что моя дочь не заслужила этой крохи радости, этого мимолетного мгновения победы?
– Я хочу сказать, мы тебя понимаем. Ты новенькая, – продолжила Эмма с натянутой улыбкой. – Ты еще не знаешь, как здесь все устроено. Но ничего, разберешься.
– Я не хочу в этом разбираться. – Я почувствовала, как вспыхнули щеки. Гнев придал смелости, которой мне обычно недоставало. Я встала и положила список на стол. – Думаю, я закончила.
– Не уверена, что мы справимся без Женевьевы, – сменила тему Ингрид. – Поверить не могу, что она просто забила на встречу. Сама же ее и назначила.
Эмма проверила телефон.
– На мои сообщения не ответила, что на нее не похоже.
Эти двое, казалось, даже не заметили, что я расстроена. Или, может быть, им просто было наплевать. Я взяла свою кожаную сумку, внезапно обнаружив, что не хочу оставаться с ними. Ни Эмма, ни Ингрид не сказали ни слова, когда я направилась к двери.
– Думаю, с ней все в порядке, – заключила Ингрид. – Мы разговаривали с ней вчера.
– Обычно она всегда отвечала на сообщения.
– Ты права.
Я открыла дверь. На крыльце, протянув руку к звонку, стояла Женевьева. И выглядела она, как всегда, безупречно: в белом платье на бретельках, светлые волосы аккуратно уложены, на узком запястье массивный золотой браслет. Но ее глаза опасно сверкали, а губы были плотно сжаты.
Я невольно отступила.
– Ты. – Женевьева словно выплюнула это слово, как что-то гадкое. – Поверить не могу. Посмела заявиться после того, что сделала твоя дочь?
– Извини? – произнесла я, ошеломленная накалом ее злобы.
– Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю.
– Это всего лишь игра, весь смысл которой в том, чтобы дети учились работать в команде, тренировались и получали удовольствие, – заметила я, и утихший было гнев мгновенно набрал силу. – Не понимаю, почему все так расстроены тем, что моя дочь наконец-то получила шанс поиграть.
– Я говорю не о теннисе. Хотя да, это нелепо, что тренер исключил Дафну из состава. С ним я еще поговорю.
– Тогда что так тебя задело?
Женевьева вскинула бровь.
– А то ты не знаешь, чем занимается твоя дочь?
Я почувствовала их у себя за спиной даже раньше, чем Эмма подала голос.
– Что происходит, Женевьева? От тебя весь день ни слова, ни весточки. Где ты была?
– Я была в школе и сообщила о травле Дафны со стороны дочери вот этой женщины. – Женевьева указала на меня.
– Что? – Я прекрасно знала, что Алекс никогда ни над кем не издевалась.
– Твоя дочь отправляла анонимные сообщения Дафне. Называла ее шлюхой. Обвиняла в том, что она спит со всеми подряд. Отвратительные, злобные сообщения.
– Если сообщения анонимные, почему ты думаешь, что именно Алекс их отправляла? – ахнула я.
– Потому что она не в первый раз нападает на Дафну. На прошлой неделе твоя дочь обвинила ее в том, что она сломала ее телефон.
– Зачем ей это делать? – спросила я, вспомнив недавний разговор с Алекс и ее ответ на мой вопрос, что случилось с ее телефоном: «А если бы я сказала тебе, что его растоптала Дафна Хадсон? Поверила бы?»
Но, конечно, ничего гипотетического в ее ответе не было. Я поняла это уже тогда, но не стала докапываться до подробностей. Не хотела давить на нее. Возможно, зря.
– Понятия не имею. Вероятно, потому, что она эмоционально нестабильна, – процедила Женевьева.
Я уставилась на нее, чувствуя, как горят щеки и ногти впиваются в ладони.
– На что именно ты намекаешь? – спросила я холодно, но твердо.
– Я ни на что не намекаю. Все знают, что с этой девочкой что-то не так.
– С моей дочерью все в порядке, – проговорила я, с трудом проталкивая застревающие в горле слова.
– Не надо, Кейт. Я прочитала газетную заметку о смерти твоего мужа. Я знаю, что в тот день за рулем машины была Алекс. Это она убила своего отца. Твоя дочь явно не в себе, и теперь она нацелилась на Дафну.
Каждое слово, слетавшее с губ Женевьевы, резало меня, словно бритва. Я не могла больше оставаться там, слушать ее ядовитые речи.
– Я ухожу.
Я шагнула в дверной проем. Женевьева осталась на месте, и я, проходя мимо, слегка задела ее руку.
– Не толкай меня! – прошипела она.
Я обернулась – она стояла на пороге, едва сдерживая праведное негодование. Позади нее застыли Ингрид и Эмма, и ни одна из них не произнесла ни слова в мою защиту. Они стояли, сомкнув ряды. Как когда-то в случае с Тейлор. Так, вероятно, они поступали всегда.
Я повернулась и направилась к своей машине, стараясь не расплакаться на ходу. Не хотела доставлять им это удовольствие.
– Что происходит с Дафной? – спросила у меня за спиной Эмма. – Ты сказала, она получает анонимные сообщения?
– Их присылала дочь Кейт, – громко, чтобы услышала я, ответила Женевьева.
Я остановилась, открыла дверцу машины, но прежде чем успела проскользнуть внутрь, закрыть дверцу и отрезать ее голос, Женевьева продолжила:
– С этой девушкой что-то серьезно не в порядке. Думаю, она может быть социопаткой. Но ей это с рук не сойдет. Я собираюсь положить этому конец.
Глава 24Кейт
Я поехала прямо в школу, чтобы забрать Алекс с тренировки теннисной команды, и, остановившись на перекрестке, заметила, что у меня дрожат руки. Я размяла их и вцепилась в руль, пытаясь успокоиться.
Женевьева нацелилась на Алекс. Мою несчастную, хрупкую дочь, на долю которой выпало немало испытаний. И в качестве оружия Женевьева выбрала смерть Эда. Меня захлестнула ярость.
«Как она посмела», – думала я. И в этот момент мне в голову пришла другая мысль. Мысль, которую я не смогла остановить. Я представила Женевьеву, терзаемую ужасной болью. Такой болью, которая переворачивает жизнь с ног на голову. Такой болью, от которой нет спасения. В компанию к Женевьеве я добавила Ингрид и Эмму. Их жизнь была такой легкой, такой беззаботной. Именно поэтому они могли позволить себе быть такими легкомысленными в своей жестокости. Эта жестокость еще никогда не прилетала к ним бумерангом.
Пусть все они страдают так же, как страдает Алекс.
– Прекрати, – приказала я, глядя на себя в зеркало заднего вида. – Просто прекрати.
Неужели я так и не усвоила урок? Вот почему я шла по жизни в таком одиночестве. Я позволяла себе воображать ужасные вещи. А потом эти ужасные вещи сбывались.
В последний раз это случилось…
На меня нахлынули воспоминания.
Был прекрасный свежий осенний день. Я закрыла магазин в шесть и, повернув ключ в замке, остановилась, подставив лицо бодрящему ветерку. Вернувшись домой, я с удивлением обнаружила, что в доме никого нет. Эд повез Алекс на корты, но я думала, что к тому времени они уже закончат. Я начала резать овощи для супа, думая о том, стоит ли за обедом сказать Алекс о разводе. В то утро я сообщила мужу, что наняла адвоката. Он разозлился сильнее, чем я ожидала, и я поняла, что мой первоначальный план – мы продолжаем жить в одном доме до тех пор, пока один из нас не найдет себе другое жилье, – может и не сработать.
Позже я узнала, что пока варился суп, Алекс и Эд закончили тренировку, ушли с кортов и отправились домой. Алекс была за рулем и проехала на перекрестке с четырехсторонним движением на красный свет. В машину со стороны пассажира врезался пикап. Эд погиб на месте. Алекс отделалась сотрясением мозга и не помнила, что произошло.
Но обо всем этом я узнала гораздо позже, когда суп уже разварился, овощи превратились в кашу, а на пороге нашего дома появился полицейский, сообщивший, что мой муж мертв, а дочь в больнице.
Большая часть того дня сохранилась в моей памяти лишь фрагментами. Запах жареной картошки в полицейской машине, доставившей меня в больницу. Женщина, одиноко стоявшая в приемной отделения неотложной помощи и громко плакавшая, закрыв ладонями лицо. Алекс, сидевшая на краю больничной койки, обхватив голову руками. Увидев меня, она всхлипнула.
Отогнав эти воспоминания, я свернула на школьную парковку. Тренировка только что закончилась, и девочки собирали свои вещи. Я сидела, все еще сжимая руль, и ждала, а потом увидела, как Алекс уходит с корта – расправив плечи и высоко держа подбородок. Она была так прекрасна, моя девочка. Без лакового блеска Дафны, без утонченности Келли или пугающей чувственности Шэй. Алекс была спортсменкой, сильной, неистовой и готовой ко всему, что могла преподнести жизнь.
По крайней мере, я всегда так думала.
– Привет, мам, – улыбнулась Алекс, садясь в машину. Ее голос звучал увереннее и бодрее, чем обычно в последние месяцы. После недавнего успеха на корте она была в приподнятом настроении. Я хотела, чтобы она была счастлива, и все же мне надо рассказать ей о том, что произошло. Чтобы она была готова к любым сюрпризам от Женевьевы.
– Привет, дорогая.
Алекс взглянула на меня.
– Что-то не так? У тебя странный голос.