Меня прежде всего интересовало, какая там валюта и сколько.
Он ответил, что вроде доллары, но немного.
Я спросил его, когда встретимся. И тут он принялся юлить: «Знаешь, я сейчас не в Москве…». Я повторил вопрос. А он своё: «Понимаешь, я сейчас точно не знаю…».
Я понял: просто так валюту он мне не отдаст. А валюта мне была нужна. И тогда я решил по-другому. Я ему сказал, что через десять дней улетаю в Бельгию. Туристом. И мне нужна валюта. И предложил за валюту, которую он взял у Захарского, отдать драгоценный камень, про который я рассказывал.
Он обрадовался, спросил, при мне ли камень.
Я ответил, что пока нет. Но будет. До отлета обязательно будет. Сказал, что улетаю в следующую пятницу, и предложил встретиться в четверг. Он согласился.
Договорились, что он позвонит мне в четверг в пять часов дня.
В тот же день мы с Барсуком стали обсуждать, как достать камень и что делать с ним дальше. Мы понимали, что моя поездка в Бельгию — уникальная возможность спокойно продать камень. Но в этом случае надо поторопиться, кому-то надо срочно ехать в Канузино.
Барсук сам предложил:
— Поеду я. Ты не сможешь.
Решили, что в Канузино лучше добираться на двух электричках: в поездах проводники могут его запомнить, а электричка — проходной двор. Выходит, правильно решили. Если бы не пирожок, не поймали бы вы Барсука.
Утром, за день до отлета в Амстердам, я посадил Барсука на электричку, пожелал счастливого пути.
А сам — в библиотеку. Для алиби. Дело по-всякому могло обернуться. С такими людьми связался! От них всего можно было ожидать. Я нарочно прожужжал все уши нашей библиотекарше, что интересуюсь «Разбойниками» Шиллера. Я знал: если что случится, следователи найдут библиотеку, где я взял книгу, и сами обеспечат мне алиби.
Барсук позвонил в четверть четвертого, голос дрожит:
— Стекляшка у меня. И еще. У старухи из шкатулки я взял письма. Интересные. Покажу тебе сегодня в ресторане. Давай встретимся до прихода Таганкина.
Я согласился. Договорились: в вестибюле в половине седьмого.
Теперь оставалось ждать звонка Гвоздя.
Гвоздь позвонил, как и договаривались, в пять часов:
— Камень достал?
— Достал. Но за ним надо съездить. Просто съездить и взять. Сможешь?
— Если надо…
— Надо сегодня вечером сгонять в город Канузино.
— Где такой?
— Километров сто пятьдесят от Москвы. Там на вокзале к тебе подойдет женщина в синем платье. Спросит, ты от кого. Ответишь, от Ржавого. Она отдаст тебе кулон. Как получишь камень — назад в Москву.
— Сделаю.
Он обрадовался, понял: возьмет камень — и потом ищи его как ветра в поле.
— И вот еще, — продолжал я. — Машина у тебе заметная. Я тебе достану легковушку. Жди меня в вашем общежитии сегодня в половине одиннадцатого.
На том и простились.
Отдавать бриллиант Гвоздю я, разумеется, не собирался и решил всучить ему что-нибудь похожее на старушкин кулон. Поехал в магазин для молодоженов на Ленинградке. Там продавали стекляшки разных цветов и размеров. Выбрал я голубую стекляшку, её вполне можно было выдать за кулон.
Потом я поехал домой, поговорил со старухами у подъезда. Если, что случится, они скажут, что днем я был дома. Потом стал думать, как обеспечить себе алиби на ночь. Я вспомнил про эту тыкву Константинопольскую. Позвонил. С ней договориться вместе провести ночь — легче, чем с юным пионером о полете на Луну.
34. Последний день
— Я не утомил вас подробностями?
— Нет. Продолжайте.
— Потом я поехал в «Метрополь». Барсук ждал меня в вестибюле. Он начал было излагать, как всё у него получилось, но я его обрезал: покажи камень. А он начал юлить: «Алмаз маленький-маленький — толку от него никакого. А в письмах, что забрал у Крышкиной, наводка на большой жёлтый алмаз. Большой. Дорогой. Он в Чехословакии у родственницы Крышкиной». Потом отдал мне письма.
— А алмаз не показал?
— Не показал. Сказал, что спрятал дома. И начал юлить: «Вернешься из Бельгии, купишь путевку в Чехословакию, достанешь желтый камень, разберемся с обоими камнями.» Я понял: камень он мне просто так не отдаст. И предложил: Хочешь, я тебе за него долларами заплачу?». Глазенки у него забегали. Вы правильно его охарактеризовали: жадный, недоверчивый.
— Он согласился?
— Согласился. Договорились встретиться на следующий день в шесть утра напротив его дома у киоска Союзпечати. В это время появился Таганкин, и мы пошли в зал желать мне счастливого пути. В ресторане сидели до десяти. Я действительно тогда ничего не пил, потом нужно было садиться за руль.
— Что дальше?
— Мы расстались, и в одиннадцать я уже был около дома Таганкина. Ключ от его машины я сделал еще в прошлом году. Была мысль над ним пошутить.
— Да, по шуткам вы специалист.
— Стараюсь. Открыл машину — и во Мневники. Гвоздь меня уже ждал. «Запомни, — напутствовал я, — женщина в синем платье. И еще: может так случиться, что она уедет в Москву раньше, чем ты приедешь. Не беда. Она все равно передаст мне камень. Встретимся в Москве».
— Зачем вы отправили Гвоздева в Канузино?
— Небольшая наводка — и ему будет трудно отвертеться, что не он шлепнул старуху. И кто это ездил на нашей машинке в Канузино? И кто это нашу бабушку шлепнул?
— Что дальше?
— Он довез меня до Сивцева Вражка, я дал ему номер телефона Константинопольской. Договорились встретиться утром в Чертаново на углу Варшавки и Подольских Курсантов, машину он должен оставить у метро «Пражская».
— Таким образом, Гвоздев — за бриллиантом, а вы — к Константинопольской. Правда, очень длинная фамилия,
— Очень длинная. Провел я ночь у неё, изучал карту Чехословакии, нашли мы с ней этот Часлав. Поговорили о кельтах.
Позвонил Гвоздь без пяти пять. Волнуется:
— Она не пришла. Что делать будем?
Я его успокоил:
— Кулон при мне. Через четверть часа буду на месте.
Вызвал такси — и в Чертаново. Гвоздь уже ждет.
Взял он мою стекляшку, покрутил и остался доволен. А потом выложил мне кипу долларов. Я сосчитал. Девять тысяч триста. Потом еще немного франков.
Отдал он мне ключи от машины, на прощанье хлопнул по плечу и дружески предупредил:
— Ты, бродяга, смотри, за кордоном поосторожней. Там, говорят, болезнь новая объявилась.
Простился я с ним — и к Барсуку.
Тот вручил мне камень. Я сделал вид, что расстроился.
— Камешек-то, — говорю, — совсем маленький! На полсотни долларов тянет, не больше.
Ох, как он испугался:
— Ты что?! Сам говорил: реликвия!
Я вроде бы был готов уступить:
— Ну разве что за реликвию прибавлю еще полсотни.
Он начал ныть:
— Добавь еще.
И началось:
— Камень маленький.
— Реликвия.
— Маленький камень.
— Двести.
Потом махнул рукой:
— Идет.
Отстегнул я ему двести зеленых. Он сиял. Понимал: с мокрого дела много не возьмешь.
Через два часа я предъявлял билет в Шереметьево.
35. Сушков и его пиджак
Ржавцев замолчал. Потом улыбнулся:
— Вот так было дело. Они все уголовники: и Барсук, и Гвоздь, и Зайчище, и покойный Захарский. Уголовники.
— А вы?
— У меня алиби, я никого не убивал. А что купил какой-то камешек у гражданина Барсукова, так не знал, как он к нему попал. Путевку мне оплатила любимая женщина. А если Гвоздь доложит, что я ему стекляшку за доллары продал, так можно ли ему верить?! Подумать только: скинул с балкона беззащитную женщину! Его нашли?
— Искали. Но не нашли. Исчез.
— Значит, все?
— Нет. Теперь подробнее расскажите, что было в письмах. Только не говорите, что, кроме адреса в Чехословакии, там не было ничего интересного!
— Я внимательно прочитал все письма. Они были адресованы Анне Крышкиной, сестре литераторши. Какой-то Сушков пишет ей из Уругвая. Называет ее Аней. Скорее всего, это ее старый знакомый, потому как знает ее по девичьей фамилии. Я обратил внимание на такие слова: «Все сделаю, нужду претерплю, но подарок твой не продам. В могилу с собой возьму, но не отдам». В другом письме Сушков пишет о своем намерении перебраться в Париж. Вы что-нибудь знаете о Сушкове?
— Знаю. Конечно, знаю. Он, скорее всего, был случайным человеком. Анна могла доверить ему желтый бриллиант после войны. Сушков не сотрудничал с немцами, и она надеялась, что в смутное послевоенное время у него больше шансов сохранить камень.
— В Париже мне удалось найти следы Сушкова.
— Я побывал в той церквушке, где вы были год назад.
— Там мне сказали, что Сушков перебрался в Африку. И я отправился сюда. Живу здесь уже почти год.
— Я слишком поздно понял, почему вы задержались в этой стране.
— А когда поняли, то спешно прилетели?
— Мне показалось, что вы очень близко подошли к разгадке.
— Кто вы такой, гражданин работник консульского отдела неизвестно какого посольства… извините, забыл ваше имя и отчество.
— Петр Васильевич. Индейкин Петр Васильевич.
— Вы действительно сотрудник консульского отдела, Петр Васильевич?
— Был, — вздохнул Индейкин. — Долгое время был.
— Теперь вы частное лицо?
— Недавно вы упомянули о покровителе путников и торговцев. А нет ли в греческой мифологии покровителя частных сыщиков?
Ржавцев улыбнулся:
— Могу предложить того же Гермеса. Он считался покровителем ловкости, плутовства и красноречия, был проводником умерших душ в царство усопших. И судьей на олимпийских поединках.
— А по умению заводить знакомства?
— Это можно отнести к ловкости и плутовству.
— Да, в нашем деле без ловкости и плутовства не обойтись. Мои друзья в этой стране сообщили мне, что вы вертитесь вокруг какой-то старухи. Но в чем дело, они так и не могли разобраться. Что это за старуха, Ростислав Романович?
— Я отыскал одну очень интересную бабусю. Годков ей под восемьдесят. Соображает с трудом. Но соображает. Она работала у Сушкова служанкой.