Не добром вы, братаны, похваляетесь;
Довольно я видал вашу сестрицу,
Свет Настасью Збородовичну,
А бывали и такие часы,
Что у ней и на грудях леживал!
Подобным образом надсмехается знаменитый скальд Сигхват сын Торда, которого старый домохозяин укоряет в безделье и лентяйстве. В отместку тот уединяется в пещере с молодой домохозяйкой, трудится для своего наслаждения и, наблюдая за домом рогатого укорителя, сочиняет глумливое стихотворение или нид:
Зрю: здесь дым вздымают
Избы рыбогрызов.
Скальд в пещере скальной
В сетях на рассвете.
Ныне мне укора
Нет, слаб-де что баба,
Как познал на зорьке
Злата Бестлу белую.
В обоих случаях объектами насмешек становятся отнюдь не красавицы, но те, кто стоит на страже их чести, их достоинства, их добродетели. Поношению подвергаются отрицательные свойства, неприемлемые для настоящего мужчины — пустое хвастовство, глупая прижимистость, жалкая трусость. Женщина служит лишь предлогом для хулы, лишь поводом для брани, как это случается, к примеру, с матерью Торда сына Кольбейна, о которой упоминает витязь Бьерн с Хит-реки в очередном ниде против своего врага:
Рысь звона серег
Вышла на берег,
А там к ней сом,
Да сам с усом.
Съела старуха
Серое брюхо.
Вдоволь в волнах
Дряни в морях.
По грудь шла с грузом,
Нагнувшись, с пузом.
Утробу баба
Трясла, как жаба.
А в брюхе боли
Были все боле.
Рожден малец,
Не ждан подлец!
Молвила мужу:
Многих не хуже!
Как пес, зубаст,
Да спать горазд,
Храбр, что коза,
Кривы глаза.
Подобно греческой Елене, женщина становится яблоком раздора между многими мужами: ни дружба, ни побратимство не останавливают тех, кто желает добиться руки красавицы.
Итак, княжеские пиры и воинские поединки — таков изначальный круг былинной тематики. Русские богатыри сидят за пиршественным столом, вдосталь пьют «заморские питья медвяные», приправленного разными травами, вдосталь едят белых лебедей и прочие сахарные яства. Они также увлекаются похвальбою:
Все на пиру да приросхвасталисе:
Хвастает иной да иной тем и сем,
Хвастает иной да отцом-матерью,
Хвастает иной да силой-могутой,
Хвастает иной да золотой казной,
Хвастает дурак да молодой женой.
Богатыри то и дело сражаются друг с другом на поединках: Илья Муромец рубится с Добрыней Никитичем, Добрыня Никитич с Дунаем Ивановичем, и всякий, кому не лень, бьется со Змеем Горынычем, за исключением разве что варяга Ильи Муромца (Муромский, Мурманский, Урманский, Норманнский, то есть Русский), поскольку в варяжской дружине, где действует скрепленный кровью закон названого братства, подобные схватки на чужой земле невозможны. Затем богатыри мирятся, побратимствуют, и даже со Змеем Горынычем пишут «великие записи» (пытаются ввести упомянутый варяжский закон):
Не съезжаться бы век по веку в чистом поле,
Нам не делать бы бою драки кроволития промеж собой.
Все происходит так, как будто перед нами не княжеская гридница в Киеве, а усадьба норвежского конунга или потусторонняя Валгалла. Но вот Владимир Красное Солнышко зазывает Змея Тугарина на почестной пир. Былинный певец не жалеет красок, рисуя великолепный гротеск. Во-первых, Змей Горыныч опаздывает к обеду, что запрещалось скандинавскими законами и приравнивалось чуть ли не к убийству («Сага об Олаве сыне Трюггви»). Во-вторых, опоздавший Змей бесцеремонно целует и ласкает княгиню, усаживается на самое почетное место, сходу выпивает полведра вина и целиком заглатывает белую лебедь. Подобным образом «искусство» пожирать мясо и пить из штрафного рога демонстрируют громовник Тор и его товарищи во время путешествия на восток, в Страну Великанов: «Считается, что тот горазд пить из этого рога, кто осушит его с одного глотка» («Младшая Эдда»). Завистливый Алеша Попович, сидящий на печке (места на княжеском пиру распределяются согласно званию — «по разуму») и закусывающий «потихоньку-помаленьку», затевает перебранку:
Как что это к нам за невежа пришел?..
У моего батюшки у родимого
Кобыла была она обжорлива,
Она сено ела и на жопу села!
Ни много, ни мало славянский богатырь обвиняет Змея Тугарина в мужеложстве, сравнивая его с кобылой. Змей попадает в безвыходное положение: либо он не замечает хулы и тем самым признает ее справедливой, либо принимает вызов. Змей Тугарин спрашивает: «Что у тебя, князь, за пещным столбом? Что за сверчок пищит?». Ему отвечают: это, мол, малые ребятишки ссорятся — «сами бабки делят». Пир продолжается, но Алеша Попович не унимается и обзывает гостя «коровой». Змей темнеет, как осенняя ночь, и швыряет за печной столб булатный ножик: вызов принят. По «Законам Гулатинга», Алеша Попович обязан заплатить за оскорбление «полную виру», но славянский богатырь гол как сокол, и потому ставит на кон свою жизнь:
Заутра с ним переведаюсь:
Бьюсь я с ним о велик заклад —
Не о сте рублей, не о тысячи,
А бьюсь о своей буйной голове.
Как известно, в ходе поединка Змей Тугарин погибает, защищая свою честь, свое достоинство до конца. Его смерть представляется символичной: вместе со Змеем исчезает какая-либо возможность установления иных законов бытия — правил рыцарства, правил равностояния «я» и других. Победа Алеши Поповича означает торжество родового начала над личностным, коллективного над индивидуальным. Ее следствие ощущается и поныне как отсутствие уважения к личности.
Откровенное пренебрежение оказывается не только чужеземному Змею Тугарину, но и женщине, за которой тот ухаживает. Эта женщина знатного варяжского происхождения: не случайно ее зовут Омельфа или Амельфа, что является славянизированным антропонимом Amalfrid (Amalfred) германского именослова и «родовым женским именем династии Рюриковичей» (Успенский). Убив на поединке Змея Тугарина, Алеша Попович тем самым грубо вмешивается в отношения другого (не славянского) рода, поэтому опечаленная женщина и говорит незваному заступнику горькие, обидные слова:
Деревенщина ты, засельщина!
Разлучил меня с другом милым
Молодым Змеем Тугаретиным.
Но, может быть, Алеша Попович прав? Может быть, за Змеем Горынычем действительно водится содомский грех? Может быть, он действительно достоин изгнания, достоин кары, достоин смерти? Старинная былина и здесь ответствует напрямую, без утайки.
Эпическая песнь о Добрыне Никитиче начинается с того, что родная матушка уговаривает двенадцатилетнее чадо не топтать в чистом поле детей Змея Тугарина — «змеенышей», не купаться в быстрой Пучай-реке. Молоденький Добрыня, конечно же, нарушает материнский запрет: надев модный головной убор — «шапку земли греческой», он отправляется в путь «со своею дружиною хороброю».
Эта дружина, состоящая из сверстников героя, подобна другой мальчишеской ватаге Чурилы Пленковича («змеенышей»), что верховодит в окрестностях Пучай-реки и порою ездит в Киев разорять сады-огороды, избивать прохожих и бесчестить «молодых молодицек». Перед нами обычные союзы подростков, противостоящих друг другу по известному принципу — двор на двор, улица на улицу, деревня на деревню.
Подойдя к Пучай-реке, «хоробрая дружина» раздевается донага и. не решается войти в воду, несмотря на жаркую погоду. Ее останавливает табуированный страх: каждому «воителю» отец-мать строго наказывают не купаться в опасном месте. Один Добрыня Никитич отваживается на заплыв, и стремнина уносит его к белокаменным пещерам, где разражается «великая битва» со Змеем Горынычем.
Современные исследователи усматривают в этом купании древний обряд посвящения (инициации), поелику «с точки зрения бытовой не объяснить ни молодости Добрыни, ни запрета матери, ни кипения реки, ни прилета Змия, ни появления на берегу шапки земли греческой» (Фроянов, Юдин). В «обрядовой теории» особенно умиляет постулат о ритуальной обнаженности юного героя, как будто деревенские мальчишки издревле купаются не голышом, а в трусах фабрики «Красное знамя».
В то же время пресловутая «шапка земли греческой» или «греческая шапка», которую исследователи порою отождествляют с «монашеским куколем» (Миллер) и называют «знаменем нового христианства» (Пропп), является на деле распространенным головным убором языческого средневековья. Ее носит герой «Саги о людях из Лаксдаля» Гилли Русский. Ее дарит Харальд Синезубый храброму викингу Гуннару из Хлидаренди. Ее вручает скальду знаменитый конунг Кнут Могучий: «сняв с головы греческую шляпу, украшенную золотом и золотыми шишечками, велел своему казначею наполнить ее серебром и отдать скальду». В конце концов, верховный ас Один также носит широкополую шляпу, которая в скандинавских римах именуется «греческой» (Успенский).
Вышедший на берег Добрыня Никитич сталкивается со Змеем Тугариным один на один: к тому моменту «хоробрые дружинники» уже разбегаются куда глаза глядят. Двенадцатилетний герой наг, у него в руке только модная греческая шапка, поскольку остальную одежду и оружие прячет Змей. Возбуждаясь, тот грозит изнасиловать обнаженного нимфета: