– Адлер, ты бежишь не в ту сторону! Развернись!
Эдварду казалось, будто часы на стене остановились или что время поглотило его, как зыбучий песок, и он будет потеть и паниковать в этом зале вечно. Когда кто-то врезался в него, Эдвард не задумываясь повернулся, толкнул в грудь и повалил с ног. Этим кем-то оказалась азиатка по имени Маргарет, которая однажды помогла Эдварду найти его шкафчик.
– Адлер, немедленно убирайся с площадки! – крикнула миссис Тухейн.
В тот же вечер он попросил Джона и Лейси помочь ему:
– Вам нужно написать записку, чтобы освободить меня от физкультуры. Всего на несколько месяцев, пока я не окрепну. Это слишком опасно.
– Опасно? – Джон посмотрел на жену. – Они что, изменили программу с тех пор, как мы были детьми?
– Я буду изображать боль в животе каждый раз, если вы не напишете мне записку, – выпалил Эдвард. – Я больше не пойду туда.
Когда он шел к Шай той ночью, взгляд его был опущен. В его голове все еще раздавался стук баскетбольных мячей.
– Прости, что вел себя как придурок, – сказал Эдвард. Он заметил, что его голос прозвучал сердито, хотя на самом деле он не сердился; он просто пытался говорить достаточно громко, чтобы быть услышанным сквозь грохот мячей в голове.
– Что ты имеешь против Маргарет?
Он попытался объяснить, каково ему было на баскетбольной площадке, как его нервы, будто фитиль, горели огнем. После урока физкультуры он извинился перед Маргарет. Она ничего не сказала в ответ, только неодобрительно посмотрела на него и ушла.
– По крайней мере, ты знаешь, что можешь толкнуть ее без последствий, – сказала Шай. – Потому что ты – это ты.
– Да никого бы не наказали за один жалкий толчок..
– Думаешь? Меня отстранили за то, что я ударила мальчика.
Эдвард пристально посмотрел на нее:
– Тебя отстраняли от учебы? Когда?
– Прямо перед твоим появлением. Семья того парня потом переехала, так что он больше не учится в нашей школе. – Шай закрыла книгу, которую держала в руках. – На уроках он все время напевал себе под нос, что очень раздражало. Я не могла этого вынести.
– И ты ударила его?
– Ну, до того как мы с тобой познакомились, я часто скучала, а я ненавижу скучать. Мне хотелось развлечься. С тех пор как мне исполнилось шесть, я каждый год хотела убежать из дома. Всегда составляла разные планы. В какой-то момент я поняла, что никогда не сделаю этого, потому что побег убьет маму. Но мне все равно нужно было составить план, отвлечься.
Эдвард вспомнил, как они с Бесой стояли на крыльце в одну из первых недель его пребывания здесь, в этом городе.
– Твоя мама рассказывала мне, что ты иногда била девочек, когда была маленькой. Еще она меня поблагодарила за то, что я с тобой дружу. Я решил, это она специально, чтобы меня утешить.
– Не специально.
– От чего ты пыталась отвлечься?
Шай раздраженно вздохнула:
– Я не знаю. Мама покупала мне кучу кукол на каждое Рождество, надеясь, что я буду играть с ними. Подавала ужин каждый день в пять пятнадцать. Знаешь, у нас даже есть «куриное расписание». Мы едим жареную курицу по понедельникам, запеченную курицу по средам и курицу-грилль по пятницам. Оно никогда не меняется.
Эдварду показалось, что он попал в другую спальню, не в ту, в которой спит каждую ночь. Он вспомнил, как последовал за Шай по школьному коридору в первый день седьмого класса, наблюдая, как она отпихивает локтем мальчишек. Вспомнил, как она хмуро смотрела на людей, которые пялились на него как на диковинку. Эдвард увидел черты новой Шай в старой версии своей подруги.
Она встряхнула руками, как это делают спортсмены между соревнованиями.
– Слушай, – сказала она. – Я больше не хочу молчать.
– О’кей, – сказал он и занервничал. Воздух в комнате стал странным, предвещающим бурю.
– Авиакатастрофа и то, что ты переехал сюда, было, очевидно, захватывающим событием, – сказала она. – Но сейчас…
Он кивнул. Он почувствовал: что-то переменилось. Некомфортное ожидание. Эдвард подтянул штаны, наклонился и положил руки на колени, сегодняшний день измотал его, и он должен сосредоточиться, потому что кроме своего раздражения на весь мир он чувствовал еще и раздражение Шай. Это казалось невозможным, и все же он не мог не признать: в последнее время она будто сама не своя. Иногда Шай выключала ночник пораньше, даже когда не особенно уставала. В лагере она выбрала для себя другой факультатив: Эдвард записался на дополнительный курс декоративно-прикладного искусства, а она занялась деревообработкой. Раз или два она садилась за обедом за другой стол. Эдвард почувствовал, как его охватила паника. Он терял ее.
– Извини, что я тебе надоел, – сказал он и тут же возненавидел свой плаксивый голос.
Она пожала плечами:
– Дело не в тебе, Эдвард. На этот раз.
В выражении ее лица проступила угроза. Она смотрела в окно, как будто хотела прыгнуть вниз и убежать прочь. Он знал, что, так или иначе, его сердитый тон в спортзале спровоцировал это. Она хотела позаботиться о нем, а он отмахнулся.
О боже, подумал Эдвард. Что я наделал?
Когда Шай снова повернулась к нему, выражение ее лица стало почти что свирепым.
– Я должна тебе кое-что сказать.
– Не сейчас, – остановил ее Эдвард. – Расскажешь мне завтра.
Он понятия не имел, что собирается сказать Шай, но чувствовал, что не вынесет ее слов. Он вспомнил, как мама прижимала большой палец к родимому пятну на ключице. Когда Джейн заметила, что ее сын наблюдает за ней, она улыбнулась и сказала: «Я так делаю, когда хочу повернуть время вспять». Восьмилетний Эдвард тогда поверил ей и пожалел, что тоже не родился с волшебным родимым пятном. И сейчас снова пожалел. Переполненный ужасом, он хотел избежать этого момента.
– Я пообещала маме, что скажу, иначе она сделала бы это сама, стыдно-то как.
Машина на улице громко посигналила, и Эдварду показалось, что сигнал раздается из его тела.
– Ты больше не можешь спать в моей комнате. Но все в порядке, остальное останется прежним.
Температура его тела резко упала, кожа внезапно похолодела.
– Почему?
– Мама заставила меня пообещать, когда ты появился здесь, когда ты впервые начал спать в моей комнате, что это прекратится, когда мы перестанем быть детьми. Когда я стану женщиной. Тьфу. – Она закрыла лицо руками и продолжила говорить сквозь растопыренные пальцы: – Так она это называет.
Эдвард посмотрел на часы на прикроватном столике. Было 20:17. Почему этот день до сих пор не кончился?
– О чем ты говоришь? – спросил он. – Ты же знаешь, я ничего не понимаю.
– У меня начались месячные.
С тех пор как Эдвард встретил Шай, он каждый вечер прокрадывался в темноте к ее дому. Исключением была разве что поездка в Вашингтон.
– Ну и что? – спросил он, хоть и догадывался, что теперь Беса будет следить за ними. Это точка отсчета, территория, на которой начинают действовать ее правила.
– Я знаю, что ты не хочешь спать в детской. В вашем подвале есть раскладной диван. Если хочешь, спи там. Я помогу его разложить. Ты можешь поспать в моей комнате еще несколько дней, пока не приберемся в подвале.
Эдвард моргнул. Он не знал, что ответить, поэтому сказал:
– О’кей.
– Мы оба знали, что так не может продолжаться вечно.
Я не знал, подумал он.
На следующий день, в среду, после уроков Эдвард пришел в кабинет директора Арунди. Они кружили по периметру комнаты: Эдвард – с голубой лейкой, директор Арунди – с крошечными тканевыми мешочками, наполненными различными удобрениями. На мешочках не было надписей, но директор прекрасно знал, какое удобрение хранится в каждом из них. Некоторые удобрения он втирал в листья, а затем регулировал тепловые лампы, расположенные над ними, или осторожно делал углубления в почве, потом высыпал содержимое мешочка в отверстия.
Эдвард научился медленно лить воду и следить за цветом почвы, чтобы понять, насыщена ли она. Темно-коричневая почва – хороший знак, но вот если она становилась черной и появлялся налет – это значило, что он перестарался. Эдвард пытался сосредоточиться, но его руки дрожали, ведь он почти не спал. Он лежал без сна на полу комнаты Шай, пытаясь запомнить трещину в потолке и едва уловимые звуки, которые издает подруга, когда переворачивается во сне.
– Узнаешь их? Можешь назвать? – спросил директор, указывая на три горшка.
Теперь Эдвард знал, что комната заполнена не множеством различных видов растений, как он предположил в свой первый визит, а различными видами папоротников. Директор Арунди был не просто заядлым садоводом, а птеридологом. Он даже опубликовал книгу под названием «Папоротники северо-востока, включая плауновидные и хвощи», которая стояла лицом на подоконнике между двумя большими цветочными горшками.
Эдвард поставил лейку и взял со стола опрыскиватель. Пышное растение перед ним лучше всего чувствовало себя во влажной среде.
– Это крокодиловый папоротник.
– Хорошо.
Эдвард продолжил разглядывать горшки.
– Бостонский папоротник. Платицериум или олений рог. Венерин волос, адиантум. Циртомиум. – Он косился на высокое растение с кожистыми листьями. – Этот и тот, что за ним, – асплениумы.
Директор Арунди ласково кивнул:
– Держу этих красавцев со времен выпуска из университета.
– Там – пеллея круглолистная, а те, что на полке, – птерис критский и микросорум разнолистный.
– Отлично. И что у них общего, что отличает их от других растений?
– Это сосудистые растения, и они размножаются спорами.
Директор кивнул, кончики его усов поднялись вместе с уголками губ.
– Превосходная работа. Учить тебя – одно удовольствие.
Когда Эдвард закончил полив, он закинул на плечи рюкзак, собираясь уходить. Шай ждала его дома, чтобы начать обустраивать подвал. Эдвард поправлял лямки рюкзака и медленно дышал, желая, чтобы время замедлилось.
Директор Арунди отвернулся от самого старого папоротника.