Дрезина встала на разъезде, пропуская другую дрезину с таким же прицепом, и там тоже люди сидели. Вилли вскочил и провозгласил трубным голосом:
– Да здравствует советско-германское сотрудничество! И советское на первое место ставлю!
Нам тут же начали из прицепа махать, и мы замахали руками в ответ. Носатый, не понимая, все равно кивал, и кивал одобрительно, и все хохотал без удержу, даже когда Вилли, резко снижая пафос, спрыгнул с подножки и стал шумно мочиться на колесо прицепа. Один мочился, другой хохотал, и оба с удовольствием.
Мы опять поехали, и Грета удивилась простодушно:
– Так вы такие оптики, которые конвоиры?
– Чтобы вы не заблудились случайно, – нашелся очкарик, но усмешку едкую скрыть не смог, смелый был. – Не мы это придумали, что сейчас едем с вами, ну, вы же сами понимаете?
Голос Вилли опять все перекрыл:
– Гитлер со Сталиным придумали! Они!
И тишина тяжелая повисла. Носатый хохотать перестал и вздрогнул даже, услышав. Визжали колеса прицепа.
Очкарик сказал Вилли, понизив голос:
– Он тоже вам не советует. Не я это вам, он! – и кивнул на носатого соседа, и усмешка опять тронула губы.
– Много чего-то советчиков, – вздохнул тяжело Вилли. – Но к жиду твоему стоит прислушаться, верно? Жид он всегда жид и лучше нас знает!
Показалось, очкарик кивнул в ответ быстро, но так быстро, что, может, и впрямь показалось.
Отто вдруг сказал:
– Вилли, проветритесь-ка пешком. Вылезайте, Вилли.
Вилли к нему повернулся:
– Что это вы, профессор?
– Воняет от вас, невозможно терпеть.
– От вас не меньше, поверьте, – усмехнулся Вилли.
– От тебя по-другому, – пробормотал Отто.
Вилли только плечами пожал и вдруг легко и не без охоты даже покинул нашу компанию, спрыгнув на ходу в полутьму куда-то. Грета засмеялась, когда носатый попутчик сделал было движение за Вилли, но вовремя одумался. И смелый очкарик тоже рассмеялся, правда, отворачиваясь.
А заводские корпуса уже наступали на нас, сами словно шагали нам навстречу большими шагами, заливаясь ярче и ярче первыми лучами солнца. И тормозила дрезина. И тут я напоследок наконец разглядел женщину в углу прицепа, смог. Безучастно сидела в профиль, так ни разу и не повернулась ко мне, не посмотрела. Так что профиль только мне и достался: не юный, увы, совсем, и отчасти даже какой-то лошадиный.
– Тоже оптик-конвоир или конвоир-оптик наоборот? – спросил я очкарика шутливо про женщину, пряча непонятный самому интерес.
Очкарик махнул только рукой, явно интереса не разделив:
– А, эта? Да просто по дороге ей, дочь в горшечном цеху, на трамбовке. Сама тоже здесь на заводе работает, а как же.
И тут по прихоти машиниста я пролетел чуть не через весь прицеп к этой женщине. Резкий тормоз ткнул меня в ее лицо, и я правда будто лошади в морду заглянул. А тело ее просто каменным было, я чуть не расплющился об стену.
Выполз следом за коллегами из прицепа полуживой, а Вилли чудесным образом уже встречал нас у ворот цеха.
– Вы все кольца свои по железке выписываете, а я хожу прямо, вот он я! – сообщил он, гордясь собой.
– Под колеса угодишь со своей прямотой, – качая головой, предрекла Грета.
– Это всегда с нами, – отозвался Вилли.
Грета не поняла:
– Что с нами?
– Возможность, – пояснил усач, ничего не прояснив.
А очкарик подмигнул со смыслом, свое в голове было:
– Ориентируетесь, однако!
– Немецкий шпион, однако! – ухмыльнулся в своей манере Вилли.
Во рту у Отто свисток. Я мчусь на его свист вверх со своего подземного этажа. Да стою уже с ним рядом, а он все свистит, глядя на меня. Я выдергиваю у него свисток, и Отто говорит:
– В Йене получилось, а здесь херня. И херня за херней. Объясните.
Вот что он, бедный, высвистывал. И губы без свистка дрожат взволнованно:
– Приехали в рамках сотрудничества, явились не запылились! Вот они мы! Асы! Немецкие технологии хваленые и варки показательные! Анекдот, ну анекдот же, Ханс, с ума сойти! Русские животы надорвали уже, хохочут!
– Скверный анекдот, – не отрицал я.
Отто взял меня под руку, будто повел тихо куда-то, как девушку, но тут же закричал в ухо прямо, оглушил:
– Что такое это? Что? Тараканы в стекле с пауками вдруг, ресторан китайский! Что это, Ханс? С нами что, я вас спрашиваю? Нет, вы мне объясните!
И уже очки свои привычно снимал, хотел, видно, лицо руками прикрыть, слова исчерпав, но я удержал вовремя:
– Не надо, Отто.
Он улыбнулся криво:
– Это я к чему сейчас? Пластинку опять эту заезженную? Да наши вот по телефону только, пять минут назад… И по морде мне, по морде, хорошо, по телефону. Рвут и мечут. Еще, значит, варка одна-другая, и чемоданы пакуем, всё. Под зад ногой называется!
Перерыв как раз был, рабочие по цеху без толку ходили. Стекло в горшках под кожухами остывало между варками.
Отто под руку меня опять взял, о себе напоминая:
– Так делаем чего, друг Ханс?
– Варка одна-другая, – пожал я плечами.
– Еще олух наш бедный спился совсем и мозгами, кажется, всерьез поехал, вы не считаете? – вздохнул Отто.
Олух не заставил себя ждать, тут же и явившись собственной персоной. Но с ним еще девушка юная была.
– Из горшечного цеха леди, – представил Вилли оробевшую спутницу. И хохотнул, конечно: – С горшка прямо снял, а ей биде, по-моему, в самый раз уже!
Отто, не услышав, сообщил мне, и тон приказной был:
– Она сегодня будет у вас на подхвате.
– Кто? – удивился я.
– Вот она, она, – повторил Отто хмурясь. Не иначе был свой уже план действий, вопросы раздражали.
– У меня есть Пётр на подхвате, и мы вполне, по-моему, справляемся, не так ли? – возразил я.
Но и Отто возразил, набрался терпения, как мог:
– Лишний глаз не помешает, Ханс. Вы, разумеется, справляетесь выше всяких похвал, да вы вообще у нас как белка в колесе, но ведь это и плохо? А мне вот важно, чтобы один кто-то всегда находился возле пирометра, то есть даже совсем безотлучно, вы это понимаете? – Нет, сорвался он, зашелся в крике: – Безотлучно, я сказал! Вообще ни на шаг! За температурой чтобы в оба глаза! И сегодня я лично буду засыпать все до одной присадки, вот этими самыми руками, вот лично я и никто другой! – чуть ни визжал уже Отто.
Да, план был у него. И мы молчали.
Девушка стояла, замерев, с круглыми от страха глазами.
– Маленькая моя, прости меня, я не в форме сегодня, – даже всхлипнул вдруг Отто. И стал девушке, как мог, жестами объяснять, что дальше будет, на горшки под кожухами кивать. А как он мог: вот пальца два показал, мол, вторичная намечается варка. И потом еще горшкам долго грозил, выкатывая глаза, что главная будет эта варка, главная самая! Девушка кивала в ответ и улыбалась уже.
Вилли заметил, как всегда двусмысленно:
– Юная леди не так наивна, не заблуждайтесь. Она во всех на свете процессах искушена, в том числе даже стекловарения.
Голос мой вдруг произнес отчетливо:
– Мерзости несешь, пользуясь, что человек не понимает?
На беду свою, девушка кивнула опять, приведя Вилли в полный восторг.
– Видишь, понимает и даже хорошо очень, у меня на такое глаз!
И тут я бросился на него с кулаками:
– Ты сейчас его потеряешь!
Я сам не ждал от себя такой прыти, целясь и впрямь в глаз. Вилли играючи отразил мой наскок и удивился:
– Ханс, Ханс, бог с тобой, ты чего это?
Отто взревел:
– Вон! Все пошли отсюда! Вон все, сказал!
Девушка шарахнулась от него, бросившись наутек. И мы с Вилли следом за ней двинулись, что же оставалось.
– Ханс, останьтесь, – услышал я сзади зов Отто, и Вилли на это рассмеялся сдавленно.
Я вернулся. Отто молчал, на меня не глядя. Стоял, прикрыв глаза, шевеля губами. Я понял, что он молится. И тоже зашептал, но, жмурясь, все следил, когда он закончит.
Отто обернулся с усмешкой:
– Вы не ответили на вопрос, Ханс.
– Какой же?
– Этот. Почему не так всё?
– Нет ответа, – сказал я.
– Черт возьми, неудачная какая-то весна.
Я пожал плечами.
– Может, там, на небесах, что-то, как думаете?
– Не в нашу пользу, – кивнул я, чтобы кивнуть. Он меня замучил.
Мы оба задрали головы и вместо небес увидели крышу цеха.
– Пойдем, – сказал Отто.
– Куда?
– Не знаю. Отсюда. Пока горшки стынут.
Цех проветривался между варками, и огромные двери будто как раз для нас распахнуты были.
– Русских позови, – приказал Отто.
Может, с полдюжины их, сколько, и такие же, конечно, люди они печи. С кровью в жилах с нами одной, стеклянной. И напарник мой Пётр с женой среди них. И девушка еще эта, Отто мне навязанная, тут она как тут, в ряды уже наши влилась. Русские – не русские, вперемешку все на солнышке греемся, хлещем немецкий лимонад перед авралом большим.
И денек редкий вдруг такой, незабываемый, спасибо Отто. Минуты просто райские на берегу пруда в зоне индустриальной. На траве пикник среди отвратительно коптящих труб, бывает разве? Русские сосут из диковинных бутылок, из горлышек прямо, нам же бокалы несправедливо предоставлены. Отто исправляет положение, и мы, его примеру следуя, тотчас галантно передаем бокалы женщинам. Ветерок шальной халаты их рабочие задирает, и визжат они радостно, белье уродливое руками отчаянно прикрывают. И в унисон визжат вокруг рельсы под вагонетками с глиной, грузовики рычат на подъемах, и живет жизнью своей завод, никуда не делся. Это мы бригадой целой делись, далеко с лимонадом куда-то запропастились.
Пётр мой заерзал беспокойно, показывает, мол, на печь ему пора, труба уже зовет. И я трудовой его порыв на нет свожу: сиди, Пётр, грейся, работа не волк, да когда еще будет такое? И всё жестами мы это, жестами, доходчивее оказались всех слов наших. И сидит Пётр, глаз с меня теперь не спускает, ожидая команды. Он возраста одного со мной, под сорок, зрелый мужик уже, с лицом правильным и открытым, доверие одно только внушающим. Но ведь и неясность в лице этом, не простота там своя тихая, и вроде уклончивость даже, если хорошо приглядеться. Честно скажу, я сам на себя сейчас смотрю.