– Грета!
Хромала ко мне, набок заваливаясь, и в коляску следом прыгнула, прямо в объятия. От пуль следы еще шерстью не заросли, к себе ее прижимал.
Затарахтели опять, поехали. Томас все успокоиться не мог:
– Первым делом обоссались! Ну вояки!
Фельдфебель с любопытством наблюдал наши с Гретой объятия.
– А Грета почему? Вот Грета именно?
– Потому что Грета.
– Нет, самый раз ей, не знаю почему.
– Я тоже считаю, – кивал я.
Только в поселок въехали, приказал остановиться. Из коляски выпрыгнув, следы свои разглядывал, в асфальт навсегда впечатанные. Мимо пилотки мелькали, колонна неслась. А мы с Гретой стояли, бег ночной вспоминая, наше знакомство. И я все зачем-то на отпечаток свой наступал, сапог не помещался. Штатский след был.
В парикмахерской, оказалось, работала. И хмыкнула только, увидев меня в офицерской форме, не удивилась. Та самая, шальная Петра соседка. Вежливо из рук фуражку взяла, и я сел в кресло.
– Видишь, я вернулся. Вот он я. Ты как в воду глядела.
Стригла молча. Над ухом ножницы с расческой друг о друга позвякивали.
– А Пётр? Наташа? Ну, рыжая? – спросил я.
Брови над живыми глазами вверх поползли. И я даже усомнился, что были они, жили вообще на свете.
– Язык забыла? А в школе пятерка, хвасталась.
Ножницы в ответ стрекотали бесконечно.
– Бывает, – сказал я.
Мыла мне голову, и я, намыленный, всхлипнул, а она опять хмыкнула. Потом брила меня опасной бритвой. Вытянул шею, подбородок задрал: горло перережет или нет? И она в третий раз уже хмыкнула. Я закрыл глаза.
2014
В субботу
Бегут ноги сами по себе, голова вбок. От огня глаз не оторвать. Там за городом на АЭС пожар гуляет, и вентруба над блоком вдруг свечой во тьме встала! И по улицам напролом – инструктор Кабыш, по газонам, цветам. К горкому партии, ноги знают.
А начальство все равно скорей, всегда впереди. Уже вниз они навстречу по ступенькам, рафик как раз подкатил. Кабыш в последнюю минуту в ряды нестройные втесался.
– Это такое чего?
– Мирный атом, чего. Крыша вон опять у них. Как в позапрошлом.
– Шибко пламя высокое, нет?
– Так битум с керамзитом кровля. Уже обком к нам в гости на огонек.
Не до разговоров, торопятся. Верхушка партийная. Инструктор дверцу предусмотрительно распахнул, при деле был. Еще и прокукарекал вовремя:
– Подарок нам на Первомай! Как подгадали к празднику!
Секретарь из рафика даже высунулся:
– Кабыш, родной! Да как серпом по яйцам!
Дверцу перед ними сам, они же и захлопнули у него перед носом, чуть не прищемили. Внутрь не пустили, нет. И еще не задавили едва, пока на пожар разворачивались, инструктор кузнечиком отскочил.
Лишним постоял и на огонь далекий опять побежал. Может, быстрей даже. На своих двоих по шоссе за начальством вслед. У каждого свой транспорт.
Погасили, пока бежал. Пламя у Кабыша на глазах вниз и вниз сползало, и осталась над блоком вместо свечи труба обгоревшая. И брандспойты огонь уже на крыше в клочья рвали, до конца душили, всё. Канал технологический под луной заблестел, пейзаж сразу вернулся. И выплыл из ночи пруд-охладитель перед АЭС, рыбаки на мощеном берегу, им все нипочем было.
В проходную инструктор влетел, в ворота распахнутые, не останавливался. Пожарные, черные от копоти, возле машин рукава скатывали, сами себе фарами светили. А Кабыш без устали в полутьме по территории все рыскал, пока рафик не разглядел. Тот у корпуса управления в сторонке стоял, к стене незаметно приткнулся. И пустой, конечно, без пассажиров.
И догнал он начальство, по коридорам длинным пометавшись, – из кабинета вышли, никуда не делись, вот они. Но вроде как вдруг размножились, среди своих теперь еще чужие были, и военный даже с ними, генерал. Шли по коридору быстро, молча, и Кабыш скромно в хвост им пристроился.
Но тут свои, за чужими семеня, будто почувствовали и оглядываться стали, знаками недовольными его останавливать, от процессии отрезать. А потом, не вытерпев, один развернулся и в обратную сторону грозно пошел – к Кабышу прямиком, к нему. И это секретарь был.
– Ты здесь чего?
– На пожар.
– Потушили когда, герой?
Да нет, улыбался уже секретарь, зря инструктора напугал. И за плечи даже по-свойски его обнял, повел. Постарше был, но тоже молодой.
– Ладно, Валерка. Я сам до такой степени пересрал с этим атомом мирным, прямо себя не помнил. Это ж такое могло, чего нам головой вообще не понять, да? Невозможно, и лучше человеку не надо вот такое… Кранты, Валерка, до сих пор трясет, чуешь?
– Да.
– А ты вроде спокойный.
– Нет.
Очки у секретаря и впрямь от волнения запотели. Но вел и вел упорно Кабыша по коридору в обратную сторону, на выход, объятие железным было.
И прошли они мимо пожарных опять к проходной, жизнь обратно отматывая. И секретарь все шаг ускорял. Но вздыхал уже с облегчением:
– Отбой, Валерка, всё. Бак, конечно, жахнул у них, СУЗ этот аварийный, не без того. И рады малость плюнули, как водится. Но реактор нормально, главное. Реактор, понимаешь ты, нет?
Чуть не бежал уже секретарь, Кабыша за собой тащил. Еще на ходу подбадривал:
– Ты это… Ты поспи иди, а утром ко мне на свежака, с праздниками надо шевелиться или как? Кросс, концерт там, мероприятия, чего у нас после митинга, надумал?
– В общих чертах.
– Ничего не отменяется.
– Да ясное дело.
– Наоборот. Вроде теперь реабилитироваться за атомщиков должны, это тоже понятно?
– Утром как штык! – не сомневался Кабыш.
Секретарь сам его за ворота вывел, только там отпустил.
– На трибуне на праздник со мной встанешь, заметано?
– Спасибо, Сергей Петрович.
– Под трибуной свое отходил, считаю.
– Да.
– Отбегал! – засмеялся секретарь, шутку приберег. – Кросс три километра за начальством… Рекордсмен, ёлки!
Кабыш тоже смеялся.
– Ну, чего не идешь? Иди. Можешь даже шагом.
Расходясь, они еще обернулись разом друг на дружку. И Сергей Петрович пальцем на всякий случай погрозил.
Пошел, вернулся – и прежним своим маршрутом, за секретарем, конечно, по пятам, спину его из виду не теряя. А когда терял, все равно шага не сбавлял, будто след невидимый уже был для него по всей АЭС прочерчен.
По коридорам Кабыш, по лестницам вверх-вниз нюхом волчьим до конца самого – и в укрытие станции попал, в бункер. Дальше не было пути, тупик, а ему дальше и не надо было. Дверь потянул тяжелую и внутрь проскользнул, всё.
Сразу и не понял, куда нос сунул, и пожалеть не успел.
– Город спасать! Эвакуировать! Сейчас прямо!
– Так Москва! Их отмашка! Не дают, нет!
– И чего нам, значит? Вот чего нам?
– Ждать комиссию. Самим не рыпаться.
– Стронций в воздухе, плутоний с цезием прямиком в щитовидки, букет! Диффузия на большие расстояния… на город! Это как?
– А пострадавшие на блоке аж бурые все, загар ночью, как из Сочи, смертники… дозы летальные… и не рыпаемся?
– И панику не сеем, главное. Панику!
– Бак рванул СУЗ, версия? И реактор цел? И фон нормальный с ядерным загаром? Так всю субботу и будем?
– А как еще? Ну как? У Москвы когда на поводке?
– Дышать, есть, пить… жить нельзя! Да вообще, может, Хиросима!
– Ну-ка, истерику отставить!
– Знаем только мы, понятно? Только мы знаем. Вот которые здесь!
А хода назад у Кабыша не было, всё. Ушел бы, как вошел, исчез скорей, да только руки, ноги – вдруг паралич. Так и стоял, глаза вытаращив.
– На хер все мероприятия отменить, загнать народ по домам!
– Суббота, выходной. Жизнь отменить?
И голос наконец раздался громкий. Чуть не шепотом между собой начальники, а тут голос:
– Ты еще Нагасаки скажи!
В сторонке там человек сидел, сразу не разглядеть. И встал, когда время пришло, и первого же из компании выдернул, кто под руку попался:
– Был там? Наверх поднимался? На блок?
– Никак нет!
– Сам видел? Глазами своими? Что реактор разрушен, ты видел или нет?
Секретарь ему как раз попался, Кабыша лукавый наставник:
– Признаки налицо все!
– На лице все! На роже у тебя! Наверх марш! Доложишь! На блок! Пошел!
Среди своих и чужих человек, видно, главный самый был. Со стола бумаги взял, листал спокойно.
– На двести пятьдесят рентген зашкал? А чем вы это, собственно… что за такие приборы детские? Нормальных приборов нет на станции?
Подчиненные оправдывались:
– Непроектная авария.
– И чего?
– И склад завалило.
Главный человек встал посреди бункера и молчал. И сам себе под нос сказал в тишине, улыбка даже проскользнула:
– А такого не может быть. Не может. Он не взрывается. Надежность стопроцентная. Реактор безаварийный, суки.
И всё, пошло-поехало. Бумаги в ярости швырнул, по полу разлетелись. Схватил кого-то, и опять секретарь ему под руку, трясти стал:
– Безаварийный! Безаварийный! Безаварийный!
Душу вытрясал. И как спичку поднес – все друг на дружку сразу в отчаянии бросились, себя не помнили, кричали, и генерал, за кобуру без толку хватаясь, компанию растаскивал, с ног сбился.
Главный самый, толстое тело переломив, стоял уже, за сердце держась. И вдруг человека увидел перед собой на полу, очнулся:
– Кто?
Кабыш за бумагами на карачках ползал. Поднимать сразу бросился, рефлекс сработал.
– Кто, кто такой?
Все тоже очнулись вслед за начальником, возню прекратили и дышали тяжело: чего такое это было?! Секретарь, полуживой, очки разбитые с полу по частям собирал.
– Да свой, наш это… его в дверь, он в окно, падло! Нашего горкома инструктор!
Главный начальник на Кабыша смотрел:
– Варежку ты это… завяжи теперь, всё! Чего мы здесь сейчас такое!
Нежелательный свидетель все глаза таращил сам не свой, попал как кур в ощип.