И еще кое-что их связывает, только Конёк и не догадывается, что он уши и глаза Кирыча, ни больше ни меньше!
Вот догнал его тренер на своей тарахтелке. “Ну, как успехи?” И Конёк ему с восторгом все выкладывает про транзистор, карту географическую в крупном масштабе… Про успехи в английском и заплывы в северных морях, и про ласты, в которых ноги, как у лягушки, – и это не забыл. “Помоги достать, Кирыч!”
Герман Ивану Кирычу интересен, он на новичка не случайно с самого начала глаз положил. И вот – полная информация, будто он сам с Германа показания на допросе снял. Только при чем допрос, какой? Кирыч со своей тарахтелки и не слезал… И вообще, о боксе речь, нет разве?
“Удар, говоришь, прошел? Защиту его хитрую пробил? Ну, то ли еще будет, лиха беда начало! Ты не расслабляйся, главное, старайся от него ни в чем не отстать, ведь хороший для тебя пример! Буквально каждый его шаг повторяй! Плавает – и ты с ним давай закаляйся! Как сталь, именно! Всё лучше, чем чашечки в угаре хлопать и с барышней на берегу кувыркаться, у которой дома ребенок. Я не прав?”
В общем, опять Кирыч воспитанника к Герману приставляет, хоть никакой он не следователь, конечно, и с органами не связан. Но – бдительность! Когда маскируется человек изо всех сил, а все равно белая ворона, это как? В городе возле самой границы?
“А английский – хорошо, как сейчас без языка? Может, Конёк, ты и впрямь этот… полиглот, кто тебя знает?”
Лара с Риммой на кухню заходят – не лисами прокрадываются, не за котлетками. Встали и, переглянувшись, разговор начинают.
– А что ты не бреешься, интересно? Усы заводишь? – спрашивает Лара.
– Есть возражения?
– Нет, почему же.
– Посмотрим. Уберу, если что.
– Если что?
– Если вашим величествам не понравится!
– А откуда это “если что”? – вступает Римма.
А Лара подхватывает, сговорились:
– И брюки откуда? Разве у тебя такие были?
– Таких не было.
– Улицы подметать!
Они знают, откуда… Германа невзлюбили, хоть ни разу не видели. Римма продолжает допрос:
– А может, он уголовник какой?
– Кто?
– Сам знаешь. Отсидел срок, а теперь…
– Какой такой срок? Из чего это видно?
Вдруг Лару осенило, на лице ужас:
– Послушай-ка, а что это он к тебе так прилип?
– Так это я к нему прилип.
– Тебе только так кажется. Может, он это… Ну знаешь, когда мужчина к мужчине пристает, как их…
– Как их?
– Ну, эти…
– Пидарасы, что ли?
– Вот-вот!
– Ларка, я тебя сейчас стукну!
– Давай-давай! Можешь даже приемом. Он тебя ведь приемам научил, нет разве? Этот твой утопленник!
Нет, все-таки взяли по котлетке, успокоились… Уходят.
Но это всё ля-ля, со скуки разговоры. А вечером сестрам не до утопленника – Лара на крыльцо из дома выходит, Римма ее провожает, осматривает придирчиво. Еще догнала, платье поправляет, последний штрих…
Пацан вслед тоже на крыльцо выскочил, Валерка, остолбенел: куда это мама нарядная такая?
А мама едет с другой мамой знакомиться – вон Конёк уж у калитки на велосипеде ждет.
– Май диа мазер! Май фьючер вайф! Май диа вимен, ай лав ю боус!
Это Конёк женщин друг другу представил, как умел, а он уже умел, научился. И даже в любви им поклялся. Еще в разговорник посмотрел, хотел что-то добавить, но раздумал, не всё сразу.
Сели за стол, пирожки едят. Лара волнуется, мама волнуется, кто первое слово скажет? Никто не говорит… Уже по одному пирожку съели, по другому – и всё молча. Лара за третьим тянется, и мама тоже хочет взять, вдруг аппетит – и тут руки их встретились над тарелкой, пальцы переплелись… И обе уже смеются, смеются, а потом слезы с глаз стирают, ладошками загораживаясь.
В общем, без слов обошлись.
Мама сама Ларе предложила: “Оставайся, поздно уже, вообще, навсегда оставайся. И сынка своего сюда давай, к нам, я как подгадала, на пенсию вышла… Будем жить!”
А Конёк, смущенный, все в разговорник свой смотрел, прислушиваясь чутко.
Нет, поехали, конечно, на ночь глядя, фару зажгли… Лара на раме сидела, притихшая.
– Какая мама у тебя хорошая!
– И ты хорошая, Лара! И я неплохой!
И по колдобинам во тьме ехать весело, когда жизнь впереди! Лара сказала тихо:
– Только не выйдет ничего у нас с тобой, Конёк!
Он не расслышал или сделал вид.
Заплыв Германа. В никуда, в море открытое. Вдруг голос сзади, и кто-то ему машет! Опять Конёк этот, кто же еще! Надо, значит, обратно поворачивать, жалко парня – ведь следом будет плыть, пока не утонет, он такой… Нет, не отделаться от него ни на суше, ни на море – везде Конёк!
Серьезный разговор на суше, пока одеваются.
– Ты еще не понял, кто я?
– Нет.
– Что я засекреченный и за мной ходить нельзя?
– Совсем нельзя?
– Совсем.
– Я так и думал, что у тебя задание.
– И тренер твой думал?
– Не знаю. Об этом не говорили. Мы с ним о боксе.
– Смотри. Ни слова никому.
– Могила.
– Ласты, ласты где обещанные? Не приплыли еще?
– За мной ласты.
– Поверим. А что там за судно стоит?
– Это не судно, плавбаза. Там моя Лара обслуживает иностранцев, у нее допуск.
– Это каких таких?
– Банкеты когда совместные, наши моряки с ихними встречаются. Лару привлекают, она на хорошем счету.
– Лара – официантка, которая с довеском?
– С ребенком. Нехорошо сказал. Шейм оф ю!
– Иностранцы на своем боте или за ними посылают?
– На своем, марку держат. А что, к тебе теперь и подойти нельзя?
– Сам подойду, связь односторонняя.
– Понятное дело.
Пошел, рядом велосипед катит. Оборачивается.
– Какое задание, не спрашиваю.
И сам палец к губам прикладывает: тсс! Ушел.
В тот же день, и часа не прошло, Лара с Риммой на кухню к Коньку влетают.
– Там товарищ сильно капризничает, чай ему не такой, прямо с ног уже сбились! И грубит!
Конёк догадался:
– Чай-анализ?
Знает он, конечно, этого чаевника… Ужас какой привередливый!
В зале Герман за столиком, сейчас опять спросит: “Ласты где обещанные, еще не приплыли? Или уплыли уже?”
Нет, не про ласты речь. Так просто Герман зашел, без причины, вот чайку попить. И на Конька посмотреть при исполнении. Интересуется: “А где ж твоя девушка, которая любимая девушка, познакомь!”
Конёк одной рукой Лару обнимает, другой Римку и выставляет перед Германом: мол, одна из двух моя!
Тот и про чай забыл, смотрит: две одинаковые хохотушки в фартуках и наколках и Конёк в поварском колпаке между ними, вот и догадайся попробуй! Выбирает Римму, а Лариса кричит: “Ошибочка!” И поскорей Конька к себе прижимает, свою собственность, хоть никто не отнимает.
Это таким образом Конёк Герману показал: та, которая у него на шее не висит, свободна! И улыбается хитро, подмигивает, видя, как сквозь суровость и у Германа на лице улыбка проступает.
Конёк рад: а то что ж он все один да один? И Римка одна, когда у сестры счастье? Хорошо, что Герман зашел чайку попить, удачно получилось.
Теперь вместе они: две сестры в эстафете бегут, а Конёк с Германом на пустой трибуне сидят, болеют за них, каждый за свою. Они тоже как братья, оба в усиках, не отличишь.
Сестры пробежали, не переодеваясь, к братьям на скамейку присели, не могут отдышаться. Конёк от избытка чувств вскакивает, вдруг всю компанию обнимает, стискивая головами.
В кино пошли. Журнал “Новости дня”, фестивальный выпуск. Иностранные гости в автобусах, толпы людей на московских улицах… Поль Робсон поет. Лара в бок Конька толкнула: “Ты!” Герман с Римкой не поняли, чего они смеются.
Потом до чего дошло: на полянке в парке в футбол играли, двое на двое, парами. Все детской кучей-малой закончилось, взрослые люди на траву повалились!
Ну и без огорчений не обошлось: там же, в парке, Конёк не смог вслед за Германом с парашютной вышки прыгнуть. Залез уже, инструктор в спину подталкивает, а он никак, шаг последний не может сделать, вдруг окаменел. Герман машет: прыгай! Лара тоже машет: спускайся! А Римка спокойно стоит, интересно ей, что дальше будет?
С вышки слез, на лице отчаяние. Но они его быстро уговорили: не струсил, при чем трусость – не захотел, раздумал!
И последнее, что в парке было, – Герман с Коньком на аттракционе катались, а сестры внизу ждали с запрокинутыми головами, глядя, как братья над ними пролетают с криками. И вдруг они побежали, пока аттракцион работает и Герман с Коньком в своих самолетах. Потом долго их пришлось искать, на аллеях высматривать… Догнали все-таки: что бы это значило, лисички-сестрички, хотели, что ли, от нас скрыться? Нет. А что? Но Лара с Римкой сами не знают что, смеются…
И вот Герман всю компанию в гости к себе зовет в общежитие: “Заходите вечерком!”
Но Ларе он не понравился, вот беда. И так-то не жаловала, а как увидела, прямо вдруг в ярость впала: ни в какие гости! И улыбочка не такая, и взгляд, и смех нехороший, и вообще, что у этого Германа на уме?
Да вот Римка у него на уме, что!
А Лара на себя не похожа, от злости даже Конька кулаком в плечо ткнула, чтоб усики эти противные сбрил, чтоб к утру никаких усиков не было, или всё, прощай! Или – или, вот так! А если этот чаевник еще в ресторан придет, она его обслуживать не будет! Да она его вообще… пусть только придет попробует!
Римма молча кивает, вроде согласна… А потом вдруг жалобно: “Пойдем, Ларка!”
Потому что у Германа Римма на уме, а у нее кто? Герман!
Он познакомил Германа с двумя одинаковыми девушками, не близнецами, но очень похожими, и они весь день гуляли в парке, а вечером пришли в общежитие. И был уверен, что Герман, конечно, начнет ухаживать за Риммой, от любви свободной, но ничего подобного не случилось, то есть случилось как раз обратное: Герман оказывал внимание его Ларе! Что ж он в ней нашел, ведь девушки были одинаковые?!
Лара своей сестры Риммы только тем интересней, что обслуживает на плавбазе банкеты с иностранцами. Вот про это весь вечер Герман ее пытает: бот все-таки наш или они на своем причаливают? И что за грузчик такой при Ларе, который ее на плавбазу сопровождает, чтобы мешки да ящики с продуктами ворочать, а сам на ногах не стоит, пьяный? И Лара вместо мужика должна надрываться изо всех своих слабых сил! Что ж, Герман, пожалуй, с верхотуры своей спрыгнет по случаю такой несправедливости. В грузчики он пойдет, в грузчики! Шутка.