Горят! – спохватывается Конёк и убегает. Ничего, конечно, не горит, он без дела на кухне стоит, от планов передыхая.
Кирыч к дому подъезжает, и, странное дело, тарахтелка его не заглохла, работает хоть бы что. Сразу Коньку вопрос прямой в лоб:
– Где он?
– Кто?
– Он. Знаешь.
– Да.
– Что – да?
– Знаю. Поехали, покажу.
– Издеваешься?
– Поехали, поехали!
Конёк велосипед выводит:
– Догоняй, Кирыч!
Налег на педали, Кирыч его не отпускает, за спиной тарахтит. В лес заехали, останавливаются… Конёк показывает:
– Там.
– Где?
– По тропинке иди, не ошибешься.
– А ты?
– А я тебя навел.
– Понятно. Оставайся, – разрешает Кирыч и с дороги в лес идет.
– Кто еще в шалаше прятался, Кирыч?
Наставник обернулся, погрозил Коньку. И за деревьями скрылся.
А Конёк – сразу к тарахтелке. Свинтил с бака крышку, велосипед перевернул – и потек в травку бензин, потек!
Отъехав, на ходу обернулся: Кирыч на лесной дороге со своей тарахтелкой, которая теперь не тарахтелка… Куда ж он теперь на хромой-то ноге? Жалко инвалида.
Домой когда приехал, такую картину застал: Герман перед мамой его на коленях, уткнулся ей в живот и плачет! Мама на стуле сидит и голову его гладит, утешая, у самой слезы на глазах!
Да что ж это такое? А такое, что Герман пьян. Как свинья!
Конёк слышит: “Запутался… Что мне делать?”
Что еще говорит, не разобрать, язык у Германа заплетается. А как увидел Конька, началось.
– Какой сын у вас! Таких… таких нет на свете!
Хвалит Конька, кричит… Насилу спать уложили, кое-как до койки дотащив.
Среди ночи будит Конька, трезвый.
– Поговорим?
– Спи, ладно. Со мной тоже раньше бывало. Спи.
Лег, опять Конька тормошит:
– Друг!
– Не налью, не проси.
Не выпить ему – поговорить!
Что рассказывает? Так, ничего особенного: отбывал в Кустанае, сел ни за что, за драку, а на самом деле – за длинный язык, острил много и не к месту, главное…
Спи, друг, ложись спокойно, каждый второй через зону прошел, нашел чем удивить… Я вот тоже… на нарах побывал, один добрый человек снял!
Нет, не ложится, опять над ухом: о каком-то Валерке, с которым сидел, тот был политический. Бокс, английский и много другого чего – от Валерки… Да всё от него, на мир по-другому взглянул, глаза открылись! И вот они бежать сговорились, потому что ведь все равно новые срока добавят! Умирать, так с музыкой!
В общем, чем кончилось: Валерка его утром не разбудил, пожалел. Один, без Германа попытался. Ну и под конвой угодил, под пулю. Всё.
– Он стоял надо мной. А я притворялся, что сплю. И он знал, что я притворяюсь. Вот так, друг.
Конёк спросил:
– А как же…
– Что?
– Как же с нар… к звездам?
– А самый раз, друг!
– Так анкета испорчена.
– Наоборот. У тех, кто перестрадал, преимущество.
Конёк покачал головой недоверчиво. Герман понял, что переборщил.
– Тебе-то что волноваться? У тебя чисто.
– Да.
– И полетишь.
– Думаешь?
– Обязательно. Не сейчас, так потом. Новая эра открывается, друг!
Конёк хрюкнул, засыпая. Сказка его убаюкала.
А Герман уже не лег. Наоборот, чемоданчик свой взял. Подошел еще, над Коньком постоял… Разбудить – и парень с ним сейчас поплывет, он с Германом хоть на край света!
Не стал, к двери тихонько пошел. Конёк посапывал непритворно – он правда спал.
Плыл, плыл… К французу или англичанину, который весь в огнях. Лучи прожекторов подползали – нырял.
Судно было еще далеко, а берег – еще дальше.
Герман не сразу понял эту игру нарядных огней на палубе – они вроде как уже близко были, но не приближались, хоть он изо всех сил старался. Не сразу понял, что судно двинулось, тихонько пошло – туда, к наметившемуся уже в рассветной мгле горизонту.
Ясно стало, что корабль от него уходит, а Герман плыл и плыл без надежды.
Уезжали с Риммой. Стоят на перроне, уже в вагон пора, всё. Вдруг Конёк колокольчик забытый слышит – Лара бежит, смеется, машет: поезд, подожди!
Успела, с сестрой на прощание обнялась, с Коньком…
Вдруг сказала, как раньше:
– Римка, в вагон, ну-ка!
– А он?
– Получишь свое сокровище! Еще вам надоест… До Москвы трое суток!
Римма ушла, а Конёк сказал:
– А мы не в Москву, кто тебе сказал, что в Москву?
– А куда? – испугалась Лара.
– В Кустанай.
– Ты что?
– К звездам.
– А, Конёк, ты пьяный!
– Нет.
– А чего такой?
– Ладно, Лара. Мы в Москву.
Вдруг замолчали, стоят и молчат. А поезд двинулся.
Он сказал:
– Всё. Я еще вернусь.
– Не вернешься, Конёк, нет.
Пошел к двери, она догнала.
– Конёк, милый, родной… Я только тебя буду помнить, только тебя… Валерка вырастет, я ему расскажу, какой ты был…
– Валерка?
– Сынок мой, да! Расскажу, когда вырастет!
Он на ступенях стоял, Лара бежала, рядом была, близко.
– Конёк! – вдруг позвала еле слышно.
И отстала, всё. Поезд набирал ход.
Ехали. Дорога долгая. В купе соседи менялись, а Римма с Коньком всё ехали.
Дверь отъезжает, парень в шинели стоит, новый сосед.
– Разрешите?
– А заходи! – приглашает Конёк. – Летчик?
– Пока еще курсант.
– Всё впереди.
– А как же.
– В дверях не стой – или туда, или сюда!
– Сюда! – улыбается курсант и заходит в купе.
Римма Коньку знак делает, уже между ними знаки, и он за ней в коридор выходит.
– Час пробил, Виктор!
– Который?
– Который не на часах.
– Непонятно.
– Иди за мной.
Пошла по коридору, Конёк следом… Она его подбадривает:
– Иди, иди.
Так и пришли в вагон-ресторан.
– Садись. Отметим.
– Сел. Что за событие?
– Что мы вместе, разве не событие?
– Да.
– Вялое “да”, но мы другое отметим.
Подошел официант, Римма заказала шампанское.
– Час, который не на часах, – это твой час! – объясняет Римма. – Всё, настал, вот он! Я тебе обещала сказать… Ты сам меня просил, нет? В лесу, помнишь?
– А, в лесу… Ну, конечно, конечно.
– Твой час, Виктор!
– Здорово.
Официант поставил на стол фужеры. Римма выпила до дна, Конёк только пригубил.
– Что это ты?
– Не пьем, если ты успела заметить.
– Как хотите. А мы выпьем по такому случаю.
И она взяла у официанта еще фужер.
– Я… я ведь за тебя!
Пила медленно, прикрыв глаза, словно молясь за Конька.
Он взял ее за руку.
– Римка!
– А?
– Прости меня.
– Принято.
Чокнулись, выпили по-человечески.
Уже в купе он в окно посмотрел и заметил, как раз была остановка:
– О, яблочки! Бабушки! К югу едем!
Римма поняла.
– За яблочками иду.
Отослав жену, Конёк дверь поскорей задвинул и спросил курсанта:
– Когда полетим?
– Уже летаем.
– Туда?
Летчик. Лицо открытое, симпатичное… Нет, не понимает!
– Когда ты сядешь в ракету и полетишь?
Понял, он сообразительный.
– Прогноз Циолковского?
– Германа.
– Не знаю такого ученого.
– Он не ученый. Но уже полетел.
Римма с яблочками вернулась. Грызли втроем, в окошко смотрели. Еще дед с верхней полки слез, его тоже угостили.
Конёк все не отставал от курсанта, прямо приклеился.
– Ну? А ты?
Тот веселый был.
– Скоро, очень скоро, если по Герману!
– Давай!
Курсант смутился:
– Да что вы! Даже в мечтах такого нет… Я еще на серьезных самолетах не летал! Вот в Мурманск еду по распределению, ночью пересадка.
Ночью он с полки спрыгнул, бесшумно одевался… Дверь за собой аккуратно задвинул.
Конёк тоже в коридор вышел.
– Подожди.
Курсант обернулся, ладный, подтянутый.
– Имя твое на всякий случай. Вдруг ты правда… по Герману – к звездам?
– Юрий.
– Полностью!
– Гагарин. А вас как?
– Не важно. Конёк.
Курсант козырнул и пошел. Поезд уже тормозил.
Конёк опять его остановил.
– Подожди. Шнурок у тебя!
Курсант опять смутился, даже покраснел.
– Эх, шнурок… Он у меня все время, причем на правом ботинке! Спасибо!
И, нагнувшись, стал завязывать.
Потом шнурок у него все равно развяжется. На ковровой дорожке после приземления… Шнурок, мелочь, и ведь отражено в хронике!
2003
Парад планетСудьба явилась бритоголовым солдатом-первогодком, в сумерках вышедшим навстречу из подъезда. Паренек приблизился без слов, с папироской в зубах. Герман Иванович так же молча извлек из пиджака зажигалку, щелкнул. Получилось само собой – щелкнул машинально и забыл, вошел в свой подъезд. Поднялся в лифте на шестой этаж. Начал отпирать дверь. А она вдруг сама распахнулась, жена с порога сказала:
– Тут повестка, Гера. Из военкомата.
– Новости.
Он больше ничего не сказал, разулся молча в прихожей и проследовал в комнату. Здесь сразу опустился в кресло, вытянул ноги.
– Ну, покажи. Что там такое?
Жена принесла повестку. Он надел очки.
– А почему край оторван? Ты расписалась, что ли?
– Понимаешь, получилось неожиданно, я сразу не сообразила…
Он встал и включил телевизор. И снова сел. Жена не уходила, все стояла за спиной.
– Какие-нибудь сборы опять?
– Скорей всего.
– Ты же ездил в прошлом году.
– В позапрошлом.
– Что это они тебя дергают?
– Не знаю.
– По-моему, ты смотришь телевизор.
– Да. Не стой за спиной.
– А может, наоборот? Решили снять с учета?
– Может быть.
– Ох, как мне это все не нравится! – сказала жена.
– Что не нравится?
– Войны бы не было.
– А-а, – протянул Герман. – А мне не нравится, когда трогают мои вещи.
– Какие твои вещи?
– Фотоаппарат почему на подоконнике?
– Ну, Славик, наверное.
– Был ведь разговор.