дете?! Я сказал – отставить! Убрать свет! Идем скрытно!
Афонин выключил фары. И опять остановился.
– Ну? Что такое? – спросил Костин.
– Ничего такого. Дороги не видно.
Водитель невозмутимо молчал, откинувшись на сиденье. Он был молод, но не по годам серьезен и, видимо, знал себе цену. Лицо с правильными чертами, поджатые губы, длинные баки.
Костин тоже помолчал и произнес спокойно:
– Поезжайте, Афонин. Поезжайте тихонько. Ну? Прямо. Вниз.
– Нет. У меня люди в кузове, – отвечал водитель.
В ту же минуту вспыхнул прожектор, яркий нацеленный луч рассек мглу и пополз, ощупывая проселок.
– Приехали! – сказал Костин и, повернувшись к Афонину, прошептал, вернее, прошипел: – Как? Видно теперь? Видно или нет?
Медленно, но верно луч приближался, скользя по проселку навстречу, выхватывая из темноты придорожный кустарник. Оставались метры, секунды – и тут водитель принял решение: не дожидаясь команды, тронул тягач, осторожно съехал с дороги в низину. В следующее мгновение будто огненное облако проплыло над головой – и снова стало темно…
– Хорошо, Афонин! Теперь вперед.
Все тот же луч, ушедший было вверх по проселку, замер вдруг, а затем в долю секунды переместился на место их недавней стоянки. Та же торопливая рука двинула его вниз, мелькнуло зачехленное дуло пушки, но тягач резко вывернул и, сделав замысловатую петлю, ушел в сторону.
– Что, Афонин? У страха глаза велики? – смеялся Костин.
Водитель лишь неопределенно хмыкнул. В отличие от Костина он был совершенно спокоен.
– Таксист, кто?
– Почему таксист?
– Несговорчивый.
– Нет, не таксист, – сказал Афонин. – А вот насвистывать в машине ни к чему.
– Не понял? Кто свистит? – удивился Костин.
– Вы, кто! Всю дорогу.
– Гм. Интересно.
Подъехали к развилке. Костин достал карту. Включил карманный фонарик.
– Направо. Спускаемся к речке. Слушать команду и выполнять. Не останавливаться. Вы меня слышите?
– Так точно.
– Автобус водите, не иначе. Или трамвай. С остановками!
– Троллейбус.
– Какой маршрут?
– Шестой. Вокзал – обсерватория.
– А что за значок у вас я видел?
– Депутатский.
– Вот как. Депутат?
– Да, райсовета.
– Власть!
Афонин с непроницаемым видом продолжал вести машину. Лейтенант молчал.
Остановились на рассвете. Впереди за деревьями просматривалась светлая гладь воды – была река, и по ней, по всему ее свинцовому зеркалу, как пулями, вздымаясь струйками, решетил дождь.
Костин вышел из кабины. Спустился на берег. Стоял, не замечая дождя.
– Вот тебе и ручей! – услышал он голос за спиной. Сержант Пухов, а за ним уже и Слонов с Султаном подошли к воде.
– Тут же ручей был, нет? – продолжал сержант. – Помнишь, как мы тут через него прыгали? Ну точно! Смотри, как вспухло…
– Дожди, – заметил меланхолически Султан.
Никто из них и не поежился и не сделал попытки укрыться – этот хлещущий дождь они, похоже, воспринимали как должное или вовсе не воспринимали.
– Так что делать будем? Пройдем? – спросил Пухов. – А где тут этот шофер? Давай его сюда!
Слон послушно отправился за Афониным. Сам сержант без слов стал раздеваться, сбросил сапоги, снял и свернул гимнастерку, в одних трусах ступил в воду. За ним, проделав то же самое, полез в воду Султан.
– Там неглубоко вроде, – сказал из воды сержант и поднял вверх руки. – А у тебя как?
– А у меня вот до шеи, – отозвался Султан.
Всю эту сцену наблюдали теперь и новенькие – Афонин со Спиркиным и пришедший с ними Слонов. Тот, впрочем, уже раздевался.
– Не надо, – сказал ему Костин.
– Ничего, за компанию. – Слонов грузно входил в воду.
Новенькие смотрели, не скрывая удивления.
– Ну как, водитель, – кричал из воды сержант. – Пройдем? Не утонем? Вот смотри глубину! Полезай!
Афонин молчал, выражая всем своим видом скептический интерес к происходящему.
Но уже раздевался и новенький – Спиркин. Начал с очков – спрятал их в карман, потом, стоя на одной ноге, чтобы не садиться на мокрую землю, стягивал с себя сапог, потом посмотрел в нерешительности на Костина – стянул и второй сапог. Но Костин сказал не глядя:
– Отставить. Не нужно. – И всем остальным: – Всё. Ясно. Идем в объезд.
И продолжали путь: Костин с Афониным в кабине, остальные в кузове, под брезентовым верхом, за ними – орудие. Из кузова слышались голоса, смех. Афонин невозмутимо вел машину. Костин смотрел на карту.
– Это вы что, служили вместе? – спросил вдруг Афонин.
– Служили, да.
– Я вижу, веселая компания.
– Вас что-нибудь не устраивает, Афонин?
– Да нет, чего же. Только в воду зря лезли, видно же невооруженным глазом – глубина там…
Костин повернулся, посмотрел, промолчал.
К ночи дождь прошел, открылось чистое ночное небо в звездах. Костин стоял, задрав голову, будто что-то искал на звездной карте небосвода, или ждал чего-то, или заметил нечто, ведомое ему одному. Рядом под плащ-палатками спали Пухов и Султан, темнела масса тягача с зачехленным орудием.
Костин двинулся в глубь леса. Сдавленный голос остановил его:
– Стой, кто идет?
– Свои. Карабин, – сказал Костин, отзываясь на отклик Слонова.
– Кустанай! Ты чего не спишь?
– Проверяю вашего брата, – сказал Костин.
– Пить хочется до смерти, – признался Слон. – Всю дорогу пью, пью, никак не утолю, с чего бы это?
– На, попей. Родниковая. – Костин протянул ему флягу. – Ну как, вытащим ее завтра на руках?
– Ты о чем? Пушку-то? А тягач?
– Шум от тягача.
– Ну вытащим, значит, – сказал Слон. – Куда денемся? Ты при часах? Сколько там?
– Три.
– Часы пропил, представляешь, – пожаловался Слон. – Что это?
Далеко в небе взметнулась ракета.
– Это не нам, – сказал Костин. – Ладно, стой. Скоро сменим…
Другой часовой сидел на поляне при лунном свете на пеньке. Блестели очки – это был Спиркин. Костин подошел к нему, поднял с травы автомат.
– Это вы? – вяло произнес Спиркин. – Добрый вечер.
– Вот именно. Сейчас я вам пулю в лоб – и будет добрый вечер! – усмехнулся Костин. – Я же у вас оружие отобрал.
– Ну зачем уж так, – сказал мирно Спиркин. – Вы что курите?
– Трубку. – Костин стоял над ним. – А почему здесь? Где ваше место?
– Там. – Спиркин показал.
– Боитесь темноты?
– Боюсь, – признался Спиркин.
– Ну? И что мне с вами делать?
– Пулю в лоб.
– Вояка! – пробурчал Костин.
– Да.
– Работаете где?
– Горпроект… я архитектор. А мы с вами встречались, между прочим, – сообщил Спиркин, поднимаясь с пенька. – У Вали Тихоновой.
На Валю Тихонову Костин не отреагировал.
– Я действительно с темнотой… того, не в ладах. Это не трусость, это имеет свое название. Как боязнь высоты.
– Не знаю, не слышал.
– Герман Иванович!
– Товарищ лейтенант, – поправил Костин.
– Герман Иванович, – настоял на своем Спиркин. – Вот я наблюдаю за вами уже который день. Я понимаю. Условия, приближенные к боевым. Но зачем уж так приближать? Вы что, находите в этом удовольствие?
Костин молчал.
– А вы не думаете, – продолжал Спиркин, – что, если бы вас сейчас увидели ваши знакомые или коллеги, они бы, наверное, удивились. Нет? Выглядите странно, вы уж поверьте…
– Мне это безразлично.
Спиркин смотрел с любопытством.
– Что, нравится воевать?
– Да. Нравится. – Костин протянул ему автомат, показал рукой. – Туда, Спиркин. На место.
Спиркин нехотя двинулся в темноту.
Костин услышал за спиной громкий тяжелый вздох. Обернулся, увидел сержанта Пухова в лунном свете.
– Что, Пухов?
– Так… Все думаю – вдруг Родина-мать позовет? – сказал сержант. – Вдруг какая заварушка, всех нас, допустим, в ружье поголовно! Между нами, я не исключаю. Так ты на него посмотри, вот на этого… – Иван Корнилович кивнул вслед Спиркину. – Защитник, ёлки-палки! Солдат отечества! А ведь это наша пятая колонна – посмотри, сколько их таких развелось!..
Как бы в подтверждение слов сержанта Спиркин споткнулся в темноте, затрещал сучьями.
– Вот! – начал было Пухов, но вдруг замолчал, замер: донесся мерный нарастающий гул мощных моторов.
Выбежали на опушку заспанные Афонин с Султаном, за ними Слон. Гул нарастал, танки были рядом.
– Ложись! – скомандовал Костин, и они упали на траву.
Два танка с грохотом прошли мимо, полоснув светом кустарник. А они всё лежали на опушке, замерев, слыша уже не грохот, а еле различимый шум шагов. Шаги приближались… И вот затрещал кустарник, в бледном свете возникли фигуры с автоматами наперевес…
И тут Слон, вскочив, прыгнул и повис на плечах замыкающего. Оба повалились на землю. Султан тоже было вскочил, готовый броситься врукопашную, но тут услышал смех…
– Свои! – сказал с облегчением Пухов.
Ранним утром они вытолкнули пушку из леса, покатили к пригорку. Катили под уклон бесшумно и быстро, стремясь разогнаться перед пригорком, но, лишь начался подъем, пушка встала, и они, рыча от напряжения, толкали ее рывками, пока не выдохлись.
Сели на траву. Сидели, ослепленные утренним солнцем, нестерпимо ярким после долгого лесного сумрака, потом разом поднялись и, решительно поплевав на ладони, снова взялись, подналегли… Подналегли и сдвинули пушку, отвоевав у пригорка еще метр-другой, и еще метров пять оставалось, но эти крутые метры – они сейчас поняли ясно – им было не одолеть. И Султан со Слоном опять опустились на траву, а Крокодилыч, присев на станину, снял сапог, начал перематывать портянку. А Спиркин все стоял, глядя на Костина: капитуляция?! Спиркин смотрел на Костина, а Герман Костин, задрав голову, смотрел в небо, где вспыхнули одна за другой две сигнальные ракеты. И он скомандовал:
– Встать! Пушку на прямую наводку! Взялись!
И они встали и взялись, потому что при отсутствии выхода выход был один-единственный: толкать! Толкать на этот проклятый стратегический пригорок. Но встали не все, Султан по-прежнему лежал, не сидел уже – лежал! – на траве, прикрыв глаза.