Бежали по перрону, сквозь толчею, сквозь переполненные залы ожидания, по оживленной привокзальной площади. Погоня Плюмбума забавляла, он кричал:
– Жадность фраера сгубила! Держи его, держи! Коля-Николай, государственный преступник! Стой, доходяга, стой!
Так он гнал, веселясь, мужчину до самого сквера, а в сквере, пустом и мрачном в подступавших сумерках, беглец остановился, обернулся, дожидаясь своего преследователя.
Плюмбум подошел к нему без опаски.
– А ну вынь руку из кармана. Чего у тебя там? Бабкина мелочь? Ну вот. Сразу в карман! Вообще, Коля, брось эти штучки. Все равно теперь никуда от меня не денешься. Физически ты не сильнее меня. И я тебя всегда доклюю, понял?
Мужчина опешил от этого напора. Он стоял в оцепенении перед мальчишкой, пожирая его взглядом.
– Всё, успокоились, – сказал Плюмбум.
– Успокоились, – согласился мужчина.
– Почему в плаще?
– Закаляюсь.
– Алкаш?
– Сразу “алкаш”!
– Труженик и примерный семьянин.
– Да, мне нужно домой, – сказал мужчина.
– Иди!
Шли по улице. Плюмбум не отпускал “объект”, шагал рядом.
Мужчина не выдержал:
– Слушай, пацан, ты чего? Чего надо?
– Есть интерес.
– Ну? В чем дело-то?
– Ты иди. Не обращай на меня внимания.
Мужчина постоял и снова пошел, окончательно сбитый с толку.
Свернули во двор.
– Вон мой дом, – сказал мужчина.
– Хорошо. Вижу. Иди.
– Может, ты двинутый? Ты, вообще, откуда, кто?
– Санитар. Родной город от мрази чищу.
Мужчина засмеялся, покрутил пальцем у виска:
– И сколько ж тебе лет, санитар?
– Сорок.
– Ого, ровесники. Карлик, что ли?
– Грубишь?
– Нет времени тебе уши надрать.
– Иди, иди, – произнес миролюбиво Плюмбум. – Привет семье.
Мужчина скрылся в подъезде. Плюмбум не спеша пересек двор. На детской площадке он оседлал качели. “Гнать, держать, вертеть, обидеть, видеть, слышать, ненавидеть…” – бормоча себе под нос, повторял он урок. Раскачиваясь, не терял из виду подъезд. Когда, озираясь, мужчина вышел наружу, Плюмбум закричал ему весело:
– Погрелся, доходяга? Давай сюда!
Мужчина приблизился с опаской.
– Ты раньше кем был?
– Я не был, я есть, – сказал мужчина.
– Сомневаюсь.
– Ну, временные трудности.
– Житейский переплет. Алименты не плачу, потому что не работаю?
Качели скрипели, Плюмбум раскачивался от души. Разглагольствовал он тоже от души. Мужчина смотрел на него, посмеивался.
– А логово твое где, Олег?
– Ты меня называл Колей.
– Не важно. Где логово, в котором ты с дружками?
– Это что еще за логово, ты о чем?
– Ну, такое укромное место. Где вы пьете, а потом спите. Подъезд? Подвал? Котельная? Мы туда пойдем. Я буду твоим дружком. Как?
– Договорились, – сказал Коля-Олег.
– Только без этих твоих детских хитростей, понял? – продолжал Плюмбум. – Без уловочек. Я обращаюсь к остаткам серьезного человека, если ты когда-нибудь им был. Запомни: я тебя насквозь вижу, мысли читаю. Ты подумать не успел, а я все знаю, какая тебе сейчас глупость в голову придет…
– Договорились, – успокоил Коля-Олег.
Все так же посмеиваясь, он отошел к забору и, выломав штакетину, бросился к качелям. Но Плюмбум будто и впрямь предвидел события: увернулся, спорхнул на противника с высоты, толкнув ногами в грудь. От этого удара, вполне сокрушительного, мужчина упал навзничь, деревяшка вывалилась у него из рук.
– Вставай, притвора, – сказал Плюмбум.
Его противник все лежал, не шевелился.
– Может, я тебя убил, а? Эй!
Плюмбум испугался, стал тормошить мужчину. Замер. Встал. Снова замер. И побежал.
Тут мужчине надоело, он легко поднялся, начал стряхивать снег. Смеялся, кричал вслед:
– Куда? Куда, двинутый? Давай сюда. Пойдем отметим это дело!
Он своего добился: подвал, трубы котельной, захмелевший Коля-Олег в тусклом свете, мятые лица его дружков. Над головой была громада здания, они тихо, как мыши, сидели в его недрах, слыша шум другой жизни, обрывки музыки. Где-то играл оркестр, Коля-Олег вдруг начинал мычать, подхватывая мелодию, двое дружков равнодушно ему подпевали. Плюмбум оживлялся, с удовольствием подтягивал тонким голосом: вот она, тайная, невидимая жизнь, темная средь бела дня, вот ее герои. Вот они! Он своего добился!
Потом в полумраке долго карабкались по лестнице черного хода, спотыкаясь, поддерживая друг друга, – этаж, еще этаж, громче музыка – и вот ударил в глаза свет, открылся зал с люстрами, паркетным полом. Они стояли на колосниках, глядя вниз украдкой: в танцевальном зале Дома культуры шли занятия, дамы и кавалеры в вечерних туалетах разучивали па.
Седой, он же Зарубин Роман Иванович, работал в скромном учреждении, в плановом отделе, в должности также не бог весть какой. Очки, подтяжки и нарукавники подчеркивали сугубо мирный характер его дневных занятий. Он удивленно поднял взгляд, когда в рабочей комнате, где он сидел не один, а среди таких же сотрудников, появился возбужденный юноша, жестами требуя немедленного свидания.
– Ну что, молодой человек? – спросил Седой, положив руку на плечо Плюмбума и таким образом поскорей выводя его в коридор. – Что случилось, какие проблемы?
– Я невидимок достал! – выпалил Плюмбум.
– Кого, поясните?
– Ну, бродяжек этих, которых чистите. Я же знаю, слышал.
– Вы не оставляете нас своими заботами, молодой человек.
Они стояли в коридоре. Мирный человек в подтяжках и нарукавниках улыбался, кивал проходящим мимо сотрудникам.
– От меня трудно отделаться, – сказал Плюмбум.
– Да уж! – заметил Седой с усмешкой, на этот раз не такой строгой.
И, почувствовав слабину, Плюмбум слега нажал:
– Их можно брать в любой день!
– Прямо так уж в любой? Не сбегут?
– Никогда в жизни!
– Уверены?
– Не бойтесь, они в надежном месте. Мы даже подружились! – похвастался Плюмбум. – Вот сейчас за пивом меня послали. Я им пиво несу!..
Колю-Олега вместе с двумя дружками вывели из котельной. Задержанные не проявляли беспокойства и тем более агрессивных намерений – вместе с батальонцами одной компанией шли прогулочным шагом к газику. Видно, не внове им были эти вынужденные прогулки и переезды, перемены мест и обстоятельств. Кому-то садиться в поезд, кому-то в газик – каждому свое.
Увидев Плюмбума в зеленом “москвиче”, Коля-Олег подошел, постучал в окошко. Плюмбум опустил стекло.
– Ты чего здесь? – удивился Коля-Олег.
– Тебя провожаю.
– А машина?
– Машина оперативная.
– Тебя тоже взяли, двинутый?
– Куда взяли?
– Туда же, куда и нас.
– Нет, нам в разные стороны, – сказал Плюмбум.
Коля-Олег наконец понял.
– Так ты что…
– Да, да, да!
– Тоже, значит, оперативник?
– С сегодняшнего дня.
– Так это ты нас, что ли, в путь-дорожку? Ты? – тыча в стекло, повторял Коля-Олег. – Ты? Ты? – повторял, словно заикаясь.
– Я, я, – чуть поддразнивая его, отвечал Плюмбум. – Я тебя выдал, братец. Я! – вдруг прокричал он, выходя из себя.
Колю-Олега уже подталкивали в спину дружинники. Но он очень хотел еще что-то сказать напоследок. И сказал беззаботно, махнув рукой:
– Ну, ладно, чего ж… Может, оно и к лучшему!
И еще помахал Плюмбуму на прощание.
Прошло время, он, конечно, изменился. Выше ростом не стал, да и тренировки пока не укрепили фигуру, но выглядел все же посолидней, по-другому ходил, особой такой походкой, чуть раскачиваясь, поглядывая по сторонам, и было в этих взглядах уже другое выражение, очень какое-то спокойное.
Сейчас, впрочем, это выражение скрывали дешевые темные очки, которые Плюмбум время от времени поправлял на носу. А под носом на губе у него пробивались усы, довольно пока неубедительные. Тем не менее говорил он веско.
– Вот ты зачем мне сейчас пепельницу придвинул? Ведь знаешь, что не курю. Зачем этот подхалимаж на людях?
– Сервис, – отвечал бармен. Разговор происходил в баре, Плюмбум сидел за стойкой в числе других посетителей.
– Ты этим сервисом меня нарочно светишь, ясно. А? Вашим и нашим? На два фронта?
– Вашим, вашим, – успокаивал Плюмбума средних лет бармен.
– А ваши – наши?
– Это как?
– Видишь, то-то и оно, совсем ты запутался! Вообще что-то я давно от тебя не слышал ничего толкового, – продолжал Плюмбум свистящим шепотом, погрозив бармену пальцем. – Столько вокруг швали – и ничего. Сачкуешь? Ты работай, не стой возле меня. Можешь сотворить мне пока гоголь-моголь.
Бармен отошел ненадолго, вернулся.
– За неимением ничего лучшего ты сам всегда интересен, – сказал Плюмбум. – Валюткой больше не балуешься? Ладно. Все равно не верю. Значит, я опять насчет этих духариков, которые всякую иностранщину на майки лепят, эти словечки не наши, поганые…
– Были ж здесь в среду двое. Я вашим ребятам указывал.
– Ты укажи, где у них это все хозяйство, где они лепят по сотне штук в день… Ты вот это выясни, цены тебе не будет!
Плюмбум замолчал, стал поглощать гоголь-моголь. Спросил погодя:
– Ну? А моя просьба?
– Да вроде мелькнула твоя машина. В Каменске на толчке.
– Что ж ты молчишь?!
Плюмбум оставил гоголь-моголь, даже в волнении очки снял.
– Задрипанный такой кассетник, на крышке царапина.
– Да мне не кассетник, не кассетник!
– Так ведь ты их толком не описал, ну, внешние приметы, то, се, гадаем на кофейной гуще…
– Не их, а его. Его.
– Так он что, один был? – удивился бармен.
– Именно. Один. Наглостью взял. Я не ожидал. Я на скамейке сидел с этим кассетником. Была у меня одна вещь любимая, я, когда ее слушал, обо всем забывал, с ума сходил. А он подошел и забрал! Пацан вроде меня. Особых примет не назову, но увижу – вспомню обязательно!
– Как – забрал? А ты?
– Забрал. Знаешь, как забирают сильные у слабых. – И показал жестом. – Вот так и забрал. Я был слабее. Но я себе дал слово…