Шли по перрону вдоль поезда. Мария тащила за руку карапуза. Плюмбум нес чемодан.
У вагона стали прощаться. Плюмбум вдруг сказал:
– Подожди… А ведь этот поезд… он совсем в другую сторону!
– А мне в другую сторону, – сказала Мария. – В другую.
– Как? А Симферополь?
– Нет-нет.
– В чем дело? Ничего не понимаю, – удивился Плюмбум.
– Ну, обстоятельства. Все переменилось.
– Вот так вдруг… В один день?
– Именно в один день.
Мария поцеловала Плюмбума, забрала у него свой чемодан.
– Странно! – сказал Плюмбум.
– Прощай, мой повелитель.
– Прощай, золотая рыбка! – пробормотал Плюмбум, недоумевая все больше и волнуясь, а Мария с карапузом тем временем скрылись в вагоне.
Потом они появились в окне внутри вагона. Плюмбум подошел, встал перед Марией. Она смотрела на него с улыбкой, без выражения.
Поезд тронулся, и тут Мария сделала странный жест, очень короткий. Скрестив пальцы, показала: решетка! Плюмбум по инерции повторил жест, снова получилась решетка…
Он все понял. И сказал негромко, будто Мария должна была слышать за стеклом:
– Это не я!
Мария смотрела без выражения. Поезд набирал ход. Плюмбум шел все быстрее, потом побежал.
– Не я, не я! – твердил он. – Его не должны были… в тюрьму! Не я твоего Шарика!..
– Ты, – явственно прошептали за стеклом губы Марии. – Ты.
Карапуз напоследок показал язык…
Перрон кончился, Плюмбум затормозил на краю.
Поезд умчался.
Потом он бежал по коридору штаба. Толкнул дверь, вошел.
Седой сидел за столом под портретом, углубившись в бумаги. Он мельком взглянул на Плюмбума, ничего не отразилось на его лице. Плюмбум тоже молчал, застыв посреди кабинета.
– Вы что-то хотели сказать, Чутко? – наконец проговорил Седой, не отрываясь от бумаг.
– Нет. Ничего, – отозвался Плюмбум.
– А я вам хотел сказать. По вашей информации приняты своевременные меры. Лица, подозреваемые в злоупо-треблениях, задержаны. Так что поработали не зря, спасибо вам… – Седой опять посмотрел на Плюмбума, который все не уходил. – Что-нибудь не ясно?
Три лодки подплывали к берегу в предрассветной мгле. На берегу в камышах их поджидали люди в ватниках, куртках, вязаных шапочках и шарфах. Разные люди с одинаковым выражением терпеливого ожидания на лицах.
Лодки причалили. Высадившихся на берег мгновенно обступили плотным кольцом. Вспыхнули факелы. Бодрый голос сказал в мегафон:
– С добрым утром, товарищи браконьеры!
Дальше все пошло своим чередом. Извлекли из лодок сети, вынесли на берег и немалый ночной улов.
Потом случилась неожиданность, но во имя таких неожиданностей и устраивали ночные засады эти предусмотрительно одетые люди, вполне еще молодые и спортивные.
Трое или четверо задержанных вырвались из кольца, побежали к лесу. За ними с готовностью, можно сказать, с удовольствием устремились батальонцы.
Среди преследователей, растворившихся в сумраке чащи, был и Плюмбум, твердивший, как всегда в таких случаях, свое “гнать, держать…”. И он гнал, и он держал! Долго гнал атлетически сложенного браконьера, мощно, с треском прокладывавшего свой путь сквозь чащу, а потом он его и держал – прыгнул, схватил за ноги, повалил и держал! Впрочем, держал недолго, потому что противник легко отбросил его в сторону, но Плюмбум снова на него прыгнул… Они повозились немного, пока в синем предутреннем свете не разглядели друг друга: отец – сына, сын – отца.
Отец был в восторге.
– Сыну!
– Отцу! – отвечал Плюмбум в том же духе.
После легкой заминки отец придумал:
– Грибникам!
– Браконьерам! Ты браконьер, отец?
– Конечно!
– Идем, я буду тебя допрашивать.
– Вперед! – с энтузиазмом согласился отец.
Вышли из леса.
– Ого, пацан, какого лося свалил! – позавидовал кто-то то ли в телогрейке, то ли в куртке.
В дальнейшем разговор происходил в комнате штаба. Они сидели за столом друг против друга, отец и сын.
– А бывает такое, чтобы сын отца допрашивал? – смеялся отец.
– Бывает, конечно.
– Нереально, Руська.
– Фамилия, имя, отчество.
– Но я могу тебе дать отвод как близкому родственнику!
– Фамилия, имя, отчество.
Отец перестал улыбаться.
– А может, мне это вообще мерещится? Это ты, Руська? Дай руку… Ты!
– Фамилия, имя, отчество.
– Чутко моя фамилия, – отвечал отец. – Чутко Виктор Сергеевич. Тысяча девятьсот сорок второго года рождения. Женат. Имею сына семнадцати лет. Не судим. Пиши, пиши!
– Пишу.
– Руська! Я давно за тобой наблюдаю. Оперотряд! Ты что, хочешь стать милиционером? Я помню, в детстве ты хотел стать милиционером, потом подался в пожарные. Правда, это было давно, в первом классе… Что ты все пишешь?
Плюмбум молча писал.
– А может, тебе нравится власть? Смотри, это опасно! Вчера в “Известиях” была статья, я специально отложил, ты прочти. О том, какая опасная штука власть, когда человек еще не созрел морально. Или ты считаешь, что ты созрел? Может, ты видел в жизни столько зла? Но где и откуда, я не понимаю!
Плюмбум поднял глаза, промолчал.
– Ты меня слышишь, Руська? Смотри, какой у тебя почерк замечательный, ты уже с первого класса пишешь, как взрослый, ты вообще очень способный парень, учителя говорят, что ты…
– Вот здесь, пожалуйста, – сказал Плюмбум.
– Что?
– Распишитесь.
– Вот даже как, – усмехнулся отец.
– “С моих слов записано верно”. Подпись и число. Вам на первый раз выпишут штраф, оплатите в сберкассе.
– “Оплатите” или “оплотите” – как правильно?
– “Оплатите”.
– Видишь, какой ты молодец. А пошел в сыщики. А может, это у тебя пройдет?
– Вот здесь, пожалуйста. Распишитесь.
– Матери не будем говорить, да? Давай условимся с тобой. Что ее огорчать, правда? Матери – ни слова. Ты – обо мне, а я – о тебе. По рукам?
– Ага, – сказал Плюмбум.
– Я могу быть свободен?..
Стояли в арке двора.
– Вот в тот подъезд он, во второй слева.
– Давно?
– Ну, час назад. Я теперь кто? Твой агент? – Глаза Сони светились восторгом. – Ты хоть объясни, во имя чего всё это? Я тут третий день торчу по твоей милости.
– Тише, тише. Не кричи.
– А кто кричит?
– Ты!
Плюмбуму было не до разговоров. Он обдумывал план действий.
Решил.
– Ты оставайся, за мной не ходи!
И пошел через двор к подъезду.
В темном парадном он занял место под лестницей, застыл, прислушиваясь. Но конспирация была нарушена: хлопнула дверь, в подъезд влетела Соня:
– Что за такая непонятная затея? Ловить своего приятеля?
– Потом, потом, тише, – сказал Плюмбум.
– Опять потом!
– Объясню я, объясню. Молчи.
Они долго стояли в темноте. На сей раз Соня решила подстегнуть судьбу – сама обняла Плюмбума. “Люблю тебя все больше и больше!” – прошептала она, но он не ответил, не шелохнулся. Ему было не до разговоров.
Когда тот, кого он ждал столь терпеливо и сосредоточенно, появился на лестнице, Плюмбум вышел навстречу с улыбкой.
– Иди сюда, старина. Дай я тебя обниму!
И, как при первой встрече, просвистел ненавистный мотивчик. На этот раз паренек ему ответил, тоже засвистел с ухмылкой на лице. А потом бросился вверх по лестнице.
Плюмбум бежал, слыша за спиной шаги Сони, бежал вверх изо всех сил, пока не кончилась лестница, пока не уперся в стену на верхнем этаже. Здесь никого не было, но, выглянув в распахнутое окно, он увидел “приятеля” уже на другой лестнице, пожарной. Плюмбум на нее, не колеблясь, перебрался с карниза. Того, кого он преследовал, это только позабавило. Паренек снова, рассмеявшись, просвистел мотивчик и с ловкостью кошки перелез на крышу.
На крыше Плюмбуму опять пришлось искать “приятеля”. Наконец он его увидел. Паренек стоял, привалившись спиной к кирпичной трубе. Он ухмыльнулся и показал Плюмбуму нож.
Плюмбум к нему пошел не задумываясь.
– Давным-давно маг твой уплыл, я ж пустой, дурочка! – сказал “приятель” уже без улыбки.
– Как я соскучился по тебе, старина! – отвечал ему Плюмбум, раскрывая объятия.
И тут услышал:
– Русик!
– Соня! – прокричал он в ответ.
Паренек не понял действий противника, растерялся.
Похоже, это была хитрая тактика, его хотели выманить, оторвать от трубы. Так он воспринял неожиданный маневр Плюмбума, когда тот сошел на край крыши и встал, глядя вниз. Но маневр что-то затягивался, и паренек тоже спустился к краю, любопытство пересилило страх. Он спустился и посмотрел.
Внизу на асфальте лежала Соня, казавшаяся совсем маленькой. Девочка-кукла, небрежно брошенная, с откинутой головой и расставленными ногами.
1985
Время танцора
К Валерию Белошейкину приехала семья. Первой степенно на перрон жена Лариса сошла, а уж за ней два бледных северных мальчика спрыгнули, побежали к Валерию, повисли на нем. А потом еще и тесть из вагона, кряхтя, выбрался, тоже явился не запылился… Валерий, радуясь, оглядел родной свой выводок, средь бела дня вдруг вылупившийся, закричал:
– Все, что ли, нет? Или еще там кто? Может, еще кошка Мурка?
– Мурка пока что повременить решила, – отвечала со значением Лариса. – Еще посмотрю, говорит, на этого Валеру, какое у него там поведение!
– Отличное, какое еще поведение… На пять! – рапортовал Валерий. – Ну, может, с минусом.
– Минус, случаем, не в юбке ходит коротенькой, мини?
– Это тоже Мурка интересуется? Какая любопытная кошка.
Лариса пообещала:
– Минус мы с тобой вместе исправим, не бойся. Я тебе помогу, если что. И станешь ты у меня круглым отличником, милый.
Она улыбалась, касаясь скользкой темы, зорко в Валерия всматривалась. Но только прижал он ее к себе после разлуки, сразу обмякла, потупилась беспомощно, молодея и смущаясь мужа, как чужого.
А тесть, старый уже человек, в сторонке стоял, волнуясь, смотрел слезящимися глазками на далекие отроги хребтов, вдыхал шумно целебный ветерок, а потом и ногами на цыпочках засеменил, заплясал лезгинку. И “асса!” звонко прокричал, выставляя, как положено, локоть.