– Может, что не так, но я… Я ведь как лучше хочу!
Валерий не выдержал, обернулся – он уже шел к дому:
– А получается? Люди живут, люди, можно сказать, только вздохнули, а ты… – Тут ему, правда, обидно стало, голос задрожал… Махнул рукой. – Эх ты!
– А я, значит, людям дышать не даю? – удивился Подобед.
Но это уже ни к кому не относилось, разве что к нему самому: Валерий дома скрылся, Кикоть в кустарнике, шуршал там, невидимый, листьями… И тогда Подобед, улыбнувшись, тихо сказал сам себе:
– А ведь это от меня рассолом!
Настроение исправилось:
– Дышите, люди, без меня!
И он тоже пошел по пустому двору к калитке.
Потом по улочке на Качканаре ехал. Вот Фиделя дом за забором, там тишина мертвая, молчание… А в Валеркином женщина кричит, бьется, звенит уже посуда, и ребенок плачет… Да, как лучше хотел, как лучше… А получилось?
Расстаться-то они расстались, но, видно, не уйти им уже было друг от друга, ни на каком лихом коне не ускакать. И всего через неделю-другую опять были вместе, все трое: Кикоть с Валерием стояли в мундирах в казачьей шеренге, и Подобед выскочил им навстречу на городскую площадь в конной сотне, поставил Качканара на дыбы перед друзьями, так что копыта взметнулись чуть не над их головами… Потом поехал по кругу, пустив коня рыском, но снова вернулся, чтобы быть у них перед глазами, и начал джигитовку… Потом, выхватив шашку, вместе с другими конниками из ансамбля рубил кустарник вместо вражеских голов… Еще вниз нырял, пролезал под брюхом Качканара и снова прыгал в седло… Еще… Да много чего еще успел он продемонстрировать публике, а особенно, конечно, тем двоим в шеренге, друзьям своим, ради них ведь и старался. Пусть смотрят, видят: ловок, весел, всё нипочем! А сам на друзей не смотрел, нет. Только иной раз скользил по лицам отчужденным взглядом.
Все же не утерпел, сказал соседу, тоже бравому всаднику: “Казак-то пошел! В седло посади, конь если не сбросит, так со смеху помрет!” Громко сказал, чтобы слышно было в шеренге. Ответ не заставил себя ждать: “Воины, страшное дело! Всю зелень в городе порубают, а что останется, кони сожрут!” Тот же голос еще добавил: “Они, глядишь, и город бы без боя взяли, кабы вместо нас со своими шашками!” Голос, известно, чей был, Фиделя. Это он уже наводил хрупкие мосты дружбы. Валерий молчал неприступно.
Нырнув привычно коню под брюхо, Подобед взглянул украдкой на друзей, да только распалась парадная шеренга, жены с детишками облепили казаков, все смешалось… И Лариса там была рядом с Валерием, и тесть, подковыляв к супругам, щурился довольно на солнышке, и никто уже на всадника с его кульбитами не смотрел. Подобед увидел их всех вверх ногами, пока висел на Качканаре вниз головой.
С площади зашли в ресторан, сидели в тесном, переполненном зале. Все Белошейкины, включая и двух уже черных от загара мальчиков, Кикоть с ними, как всегда, в гордом одиночестве… Оркестр наяривал, официант, один на всех, сновал туда-сюда с подносом. И выпили они, а теперь еще выпили, и все сразу упростилось.
– Зря, ребятки, вы его обижаете, дружка своего! – прямо сказала Лариса.
– Ага, его обидишь! – ухмыльнулся тесть.
– Всё в сторонке его держите, ребятки… Нехорошо!
Подобеда это касалось, его замысловатой сторонки. Ведь тут, конечно, в ресторане он был, сидел в отдалении, демонстрируя независимость, шампанское из фужера пил!
– Позовем, как? – дрогнул Кикоть. – Подвинемся, что ли… места хватит!
– Так зачем? Пусть он на мое сядет, – предложил Валерий.
– А ты тогда куда?
– А я тогда в сторонку.
Все остались на своих местах. Но младший сынок не понял, побежал было звать третьего друга, и Валерий на ходу ухватил его ухо, больно вдруг очень ухватил… Мальчик взревел на весь зал, а отец его с горя еще выпил и сказал уже совсем просто:
– Он нас с Фиделем все равно рано-поздно уделает.
– Как это?
– Так это. Ты как баба чувствовать должна, бояться.
– А что ж в нем такого страшного-то, в Андрейке вашем? Он красавчик!
– Уделает красавчик. И всё. И точка.
Кикоть только махнул на Валерия рукой:
– Ну, хватил!
Подобед вдруг повернулся, посмотрел на них издалека, будто желая возразить… И встал, двинулся в глубь зала. Через мгновение он там уже вприсядку ходил возле оркестра.
Лариса только головой качала. Ничего не упростилось, как ни упрощали, наоборот! Речи непонятные, слова пьяные, тяжелые… А ведь все, казалось, она уже поняла, и в этой жизни всему нашлось объяснение. И мундир не удивил на муже-электросварщике, и следы ранений у него на теле в мягком свете торшера примелькались… Но только разгадала все загадки, а уже опять кружилась голова от новых, которых, видно, было и не счесть… Вот к их столику официант подошел, носатый, с щеточкой усов, поднос притащил с закусками, разложил все ловко, бутылку новую откупорил, по рюмкам разлил… Официант как официант, а на самом деле? Вот кто он?
– Ну, с праздничком, Борода! И ты мое поздравление прими, Валерик!
– А ты прими наше, Нос! Внутрь, внутрь прими!
– Мне мой бог не позволяет.
– Да он как раз зажмурился.
– Уверены?
– Сам только рюмку хлопнул. Твой вместе с нашим.
– За что ж они?
– За что! Да за мир, ёлки-моталки!
Нос выпил, еще постоял у стола. Спросил Кикотя:
– А где ж борода, Борода?
– Мир, мир, Нос! Прощай, борода! И оружие!
– Я твою бороду в прицел видел, клянусь, – сказал Нос.
– Жаль, я нос твой не разглядел!
– Кто б вам тогда водочку разливал? – засмеялся официант, опять берясь за бутылку.
Кикоть поймал его палец:
– Сегодня полгода празднуем, сколько уже времени прошло, а мозоль-то от курка до сих пор… Очень, видно, старался?
Лицо официанта дрогнуло, глаза заблестели.
– Да! – прошептал он.
– Зря, Нос!
– Нет!
– Так вот же мы сидим перед тобой, враги твои…
– На здоровье.
– Зря, Нос, мы все старались… и я, и Валерка вот…
Щеточка усов все дрожала.
– Нет, нет!
И руки у него сейчас тряслись, никак с бутылкой не мог управиться этот официант. Лил мимо, горлышко звенело, тыкаясь в рюмки. Сказал:
– Наши дети все равно опять встретятся, как мы.
– У меня нет детей, – отозвался Кикоть.
– Сделай, пока не поздно. Можешь еще?
– Надо попробовать.
– Ты постарайся, Борода, это точно зря не будет, – сказал серьезно Нос. И опять повеселел. – А мы с Валериком пока бизнесом займемся… Вот договорились уже кабак этот на пару взять, не раздумал, Валерик?
– Раздумал! – отвечал Валерий. – Что ж брать, когда и брать нечего? Смотри… От кабака-то нашего… только одни рожки да ножки!
А там, в углу, страсти разгорались, сцепился кто-то с кем-то, уже стол перевернули, звенела разбитая посуда… Привычные ко всему оркестранты продолжали играть, но, видно, и они в конце концов смутились, приумолкли, и в тишине слышны стали только дурные голоса дерущихся. Уж не страсти это были – тяжелая драка по ресторану ползла, сметая, круша всё на своем пути.
Валерий вскочил с места, но Лариса крепкой своей рукой его ухватила:
– Сиди.
И тесть подмигнул хитро:
– Дешевле купишь, бизнесмен, не рыпайся!
Валерий посидел, вглядываясь в толкотню в углу, и опять вскочил, сбросив руку жены. Теперь его было не остановить, что-то он там рассмотрел в углу и туда бежал, рассекая толпу. Коренастого он сразу от Андрейки оторвал, придушив сзади, второго мужика сбил с ног Кикоть, он уж рядом был, тут как тут. Еще и третий подскочил, взмахнул кулачищем и тоже лег к дружкам на пол, это уж Подобед сам постарался…
Вот и всё. Значит, трое их было против одного Андрейки, и уже они все лежали… Нет, поднимались опять потихоньку, но это не важно, концерт окончен! Вернее, опять начинается: музыканты взяли гармошки с балалайками и заиграли.
И тут откуда ни возьмись еще один подбежал, свеженький, и, подпрыгнув, въехал ногой Подобеду в лицо… И все сначала началось. Побитые тоже ожили, запрыгали… Вообще, они все какие-то очень прыгучие были, враги Андрейки, прямо кузнечики, и вроде даже посмеивались, когда летали по ресторану… Но Валерию все равно было, какие они, он сейчас только свеженького этого видел, последнего, и не успокоился, пока его не приземлил, прижав к стене:
– Убью!
Свеженький хрипел задушенно, но при этом почему-то улыбался, вроде как дурака валял:
– Ой, не надо!
Валерию было не до тонкостей.
– Ты его ударил, ударил?
– Да!
– Ты ударил его… этого человека? – торжественно, не ожидая ответа, переспросил Валерий и нанес удар прямо в улыбку, стер кулаком с лица собеседника.
Нет, тот еще хорохорился, шутил:
– Так ногой я его, не кулаком!
Валерий не стал перестраиваться, опять занес кулак. Свеженький успел выкрикнуть, уже оправдываясь:
– Я же его, его, не тебя!
– Лучше б меня, – сказал Валерий и опустил кулак.
Все же не ударил, что-то помешало. Вот это новое, плаксивое выражение на лице мужика.
– А он сам просил, его просьба! Мы с ним в ансамбле!
– Как это? – не понял Валерий.
Свеженький вроде опять улыбнулся:
– Он тебе кто?
– Ну, кто? Как сказать… Брат, брательник, – отвечал Валерий. – Так о чем он тебя просил, я не понял?
– Побейте меня, ребята, просил, только не сильно, а как за меня вступятся, сразу ноги делайте… Вот, сделали!
– А зачем? – спросил Валерий.
– Мы за бутылку.
– Нет, зачем… он?
– Не знаю. Твой брательник.
– Нет, ты скажи зачем? – все твердил Валерий, и недавний противник его разозлился:
– Да вот чтоб ты мне рожу разбил, наверно! – Он сплюнул кровь и, оттолкнув Валерия, пошел к выходу. Следом и дружки-коллеги его, вся троица, двинулись обиженные.
– Ясно, – сказал Валерий и засмеялся. Тут к нему Кикоть с Подобедом подошли.
Виновник торжества обнял друзей.
– Если бы не вы! – хотел еще что-то сказать, не смог, даже слезы на глазах выступили.