Смотрела сердито, со слезами обиды на глазах.
И тут, как ужаленный, Подобед вскочил с койки, встал, замерев, вспоминая… Пока события проносились в памяти, лицо его менялось и, борясь с печалью, радость верх брала: жив, живой, главное!
Валерий с Ларисой глазам своим не поверили, увидев возле столика Кикотя под ручку с дамой. Но и сам кавалер в последнюю минуту вдруг растерялся, никак не мог выговорить имя дамы, только мычал, жалко улыбаясь. Пока молодежь смущалась, задремавший было тесть поднялся резво и, подскочив к Ольге, уже целовал ей ручки.
Подобед, еще остерегаясь Валерия, к столу не подошел, смотрел со стороны, не ведая, что и самого его ждут сюрпризы. “Эй, благородие!” – уже неслось к нему через зал, и, обернувшись, Подобед увидел Катю, знакомую свою незнакомку!
Она сидела за его пустым столиком, ждала, и теперь сама поспешила навстречу, бросилась на шею:
– Я по тебе соскучилась, благородие!
– Ты, ты! Куда, почему? Я искал, ты пропала! – заговорил Подобед, сглотнув ком в горле. – Я уже думал… да бог знает, что уже думал!
И услышал:
– Длинно, дружок!
Она улыбнулась знакомо, окутав его дымом своей тонкой сигареты, с которой, похоже, не расставалась никогда.
Теперь он был краток:
– Давай на коне, как тогда?
– А рассол, как тогда?
– Сейчас спрошу официанта.
– Как опять длинно! – огорчилась Катя и потянула его в гущу танцующих, но Подобед вдруг схватил ее за руку, развернул лицом к себе.
– Где ты была? – спросил ревниво, глядя в глаза.
Она только усмехнулась, окутываясь таинственно дымом, и ответом ему был поцелуй в губы.
– Женюсь, женюсь на тебе! – выдохнул Подобед.
– А это уж не длинно, слишком даже коротко, благородие! – заметила недовольно Катя: опять он ей не угодил.
И они закружились в танце, худые, гибкие, изламываясь и застывая в мгновенных па, во время которых успевали целоваться.
В центре среди сутолоки Кикоть с ноги на ногу переминался, навечно прижав к себе партнершу руками-рычагами. А ручки Ольги, маленькие, быстрые, уже проникали за ворот его мундира, вниз ползли по спине, и женщина, сердито блестя очками, вставала на цыпочки перед рослым своим партнером.
Валерий с Ларисой, законные супруги, только посмеивались, топчась в сторонке, вдали от страстей. Лариса особенно веселилась, глядя на Подобедовы па, замирания с поцелуями, которые раз от разу затягивались.
– А если это любовь, а, Валерик?
– Ну, прямо! – пробурчал Валерий, но спохватился: – А вообще-то да, похоже на то, на любовь!
– А чего ж Андрейке ее не полюбить? Молодая, красивая… Повезло Андрейке, как считаешь? Вот дают! – не сдержала восторга Лариса: парочка, уже не маскируясь под танцоров, слилась в поцелуе, застыв посреди ресторана.
Валерий с каменным лицом на это смотрел и еще улыбался, поворачиваясь к жене, приходилось подыгрывать. А Лариса уже не смотрела, успокоилась. Подозрения ее таяли и растаяли, всё! И, прислонясь щекой к груди мужа, она обхватила его руками: мой.
– Валерик!
– Я Валерик.
– А что еще новенького?
– А что еще?
– У тебя всегда есть, скажи. Чего я еще не знаю.
– А вот новенькое! – криво улыбнулся Валерий и с силой сдавил грудь жены, Лариса ахнула.
Погодя, когда смогла, проговорила шепотом:
– Так я тебе, Валерик, скажу новенькое, вернее, старенькое, ты послушай… Я беременна. Да.
И легла снова щекой ему на мундир. Медали мужа бряцали, позвякивали у нее под ухом. И чудился опять тихий перезвон новой жизни, но теперь где-то близко совсем, здесь… Да она ведь уже наступила, жизнь. Лариса совсем успокоилась и закрыла глаза.
Вот она, жизнь. Трое друзей, водой не разольешь, и женщины с ними, у каждого своя. Спустившись с набережной, к морю бегут, увязая в песке. Катя туфлю потеряла, с Ольги очки слетели, а у Валерия ветром фуражку сорвало. Лариса босиком бежит, подняв подол платья, с ней дети ее, мальчики. А впереди всех, конечно, Подобед, он уже у воды, волны заливают ему сапоги. Тесть тоже от молодежи не отстает, но вот все же запыхался, сел, привалясь к пляжному грибку.
Стоят вместе, обнявшись. “Качканар, ёлки-моталки! Мы из Качканара”. – Кикоть грозит морю кулаком, и море, темнея в предрассветный час, ревет в ответ. Ольга, без очков, ходит среди друзей, слепо тычась им в плечи, ищет Кикотя.
Лариса рядом с Валерием, лицо в морских брызгах, в слезах. “Такие мы все… такие! Такие хорошие! – Ей не хватает слов, чтоб выразить восторг. – Дружба… дружба, знаешь, что? – таращит она глаза. – Вот Фидель только о ребенке замечтал, а я сразу от тебя забеременела!” – “Да вообще-то… смотри-ка! Да!” – кивает Валерий.
А тесть вдруг кричит им издалека: “Ой, дураки… Какие же вы дураки!” – “Дураки? Чего это дураки?” – удивляется молодежь. “Дураки, дураки!” – стонет-смеется тесть и трет всё глаза, их жалея.
Потом разомкнули объятия, кто куда по берегу разбрелись, солнышко взошло… Море, светлея до прозрачности, перестало реветь, зажурчало, и Кикоть уже плескался в волнах, махал Ольге, она сидела у воды, ждала его… Мальчики Белошейкины, и после бессонной ночи не зная устали, носились взад-вперед по песку, мелькали в высоком кустарнике и куда-то совсем пропадали, и Лариса беспокойно привставала на лежаке. Там, по набережной, где кончался спуск на берег, окопы были, с войны остались, и мальчики туда прыгали, исчезая, только звенели их голоса. Еще Подобеда голос долетал, он там тоже, видно, с ними резвился… Лариса больше не вставала, она уже спала, сморило солнышко. Губы ее приоткрылись, рука разжалась, отпустила руку Валерия…
Его-то солнышко не сморило, не могло сморить. Потому что сейчас как раз и настал момент, самый что ни на есть подходящий: Лара спит, Андрейка с пацанами гоняет, а Катя… а она уже одна в сторонке прохаживается, его дожидаясь!
И Валерий момент не упустил, конечно. Подбежал к ней, а Катя вроде и не ждала, удивилась:
– Ты чего?
– Как, я чего?
– Ой, Валерка, потолстел!
– Ты зато как спичка… Нет, спичку сломать можно, а ты как… Ты выскальзываешь!
Опять сигаретка, опять дымом окуталась.
– Как кто я?
– Как змея, вот!
Пожала плечами, улыбаясь. Не то, не то, горячась, он говорит, другие слова нужны.
– Они тут с моря десант пытались… Ну, мы им!.. Окопы, видишь?
Опять не то! Да что с ним? Вон Лара уже на лежаке зашевелилась… Нет, на живот перевернулась, спит…
– Хоть бы подошла за весь вечер-то!
Смеется:
– Так ведь конспирация, Валерка!
– Чего-то ты уж это слишком, нет? Ох, играешь хорошо!
– Я не играю.
– Да? А с ним когда, с благородием… нет, что ли?
Пожала плечами:
– Нет.
– Так! Значит, со мной играешь?
– И с тобой нет, а зачем? – удивилась Катя. – С тобой-то зачем?
Она пошла по песку среди редких кустов, он догнал.
– Непонятно ни черта, Катюха.
– Нормально.
– Запутались мы, а?
Нет, не желала она распутываться, как раньше, смотрела мимо, не замечая его подмигиваний, ничего вообще не замечая. Тогда он схватил ее, спросил в упор:
– Ты вернулась, так? Уехала и вернулась!
– Вернулась.
– Ты не смогла!
– Я не смогла!
Он прокричал шепотом:
– Без меня, без меня не смогла!
Она вырвалась, сказала с досадой, разглядывая сломанный ноготь:
– Да ты тут ни при чем!
– А кто при чем?
– А вот он, благородие! – И пожала плечами рассеянно, ноготь ее только занимал, одно было огорчение. – Бла-го-ро-дие! – пропела по складам, все держа перед глазами руку. Так и пошла опять, забыв о Валерии.
Он засмеялся:
– Не верю я! Андрейка? Ты? Вы? Не верю!
Катя обернулась:
– Валерка!
– Я Валерка.
– Ты не мешай нам! – И погрозила ему пальцем. Уходила, мелькала среди кустов, он смотрел вслед. Из жизни его уходила. Уже ушла, всё.
Расстались. А он снова побежал, ее настиг:
– Катюха, Катюха!
Она шла как шла, он рядом семенил, в лицо заглядывал. И время вспять поворачивал, судьбу ломал:
– Нет! Слышишь? Нет, нет!
Всё, больше не было слов. И он последнее сделал, что мог: обняв ее тонкую талию, вместе с ней в окоп спрыгнул… Тесно там было, зато уж никуда друг от друга не деться, и Катя, очнувшись, только встрепенулась запоздало:
– Ах ты… Вот, значит, ты как? Ты… Ты что же придумал? Ах, гад!
Она стояла к нему спиной, ловила зубами его руки, пыталась кусать. Еще говорила:
– Ну, скот, скот! У него жена беременна, а он? Не смей, пусти! Ларка твоя, я же вижу! Ты скот, скотина!
Вспомнила жену, и это только удесятерило его силы. А короткую ее юбчонку и задирать не надо было… Она успела прошептать:
– Валерка, ты убьешь меня, всё во мне убьешь!
Он сделал, что мог, уже самое последнее. А что он еще мог? Она вытянулась, став еще выше, затрепетала.
– Будь ты проклят, Валерка!
– Ты тоже от меня забеременеешь, ты тоже! – хрипел он.
– Ни за что! Нет!
– Ты тоже!
– Ты теперь будешь мне платить! Платить, гад!
Сквернословя, проклиная, Катя поворачивалась к Валерию щекой, искала губами его губы, а потом уже только всхлипывала, и он тоже всхлипнул от наплыва чувств. Нет, еще любила она его, любила, не могло все уйти без следа, что-то осталось… И он сейчас забирал у Кати, что осталось, торопился, сам любя.
Шаги они не услышали, легкие шаги по окопному ходу… Издалека к ним Подобед крался, ведь так на войне и ходят, крадучись. Шел по окопному лабиринту, скрываясь от мальчиков Белошейкиных, и вот пришел, выглянув с опаской из-за угла. Увидел Валерия с Катей, лица их были совсем близко от его лица. И обратно побежал.
Из окопа он неудачно выскочил, прямо на мальчиков напоролся, те сразу закричали, затрататакали, сжимая в руках воображаемые автоматы. Каждый по очереди в него выпустил, не меньше, и он, конечно, упал, сраженный, ткнулся лицом в траву.
Мальчики праздновали победу:
– Готов, наповал! Как я его!