– Нет, конечно.
– Но рано или поздно…
– Нет!
– Почему?
– Потому что я уже всегда буду Бэлой, – пожала она плечами.
А звали ее Тамара. А случайного попутчика – Темур, он был ее мужем.
– В доме могли остаться фотографии.
– Нет, я забрала все до одной. И потеряла, когда шли через перевал… Снег вдруг пошел, не знаю откуда, небо было синее, вдруг снег… А Русланчик у меня в тонких пеленках… Но он был такой мужественный, весь в тебя, он даже не плакал ни в первый день, ни ночью, ни потом!
Темур сжал ее руку:
– Я знаю, я всё знаю, молчи!
– И когда я одна осталась, я все шла и о нем вспоминала, какой он все-таки был странный мальчик! Вот ты же детский врач, скажи, есть этому в медицине объяснение? Мальчик голый на морозе не плачет?
Не мог он ей заткнуть рот, мог только сжимать до хруста пальцы.
– Сойдем. Сейчас.
– Тебя ж пристрелят.
Тащил ее за собой по автобусу, расталкивая пассажиров, какая уж тут маскировка!
Вышли на оживленной улице. Сквер рядом, летнее кафе, столики под тентами.
– Господи, куда же мы приехали! – простонала Тамара. – Ты помнишь? Садись-ка вон туда, на свое место, а я напротив тебя!
– На свое уже не получится, – усмехнулся муж, скромно пристраиваясь в тенек под куст магнолии, так ему удобно было, улица просматривалась. Тамара смеялась, следя за его перемещениями:
– Такой был тихий, такой мирный, детей лечил! Кто бы мог подумать, Темур!
Он промолчал, только пожал плечами. Подошел официант, разлил вино в фужеры. Они взяли фужеры, посмотрели друг на друга и выпили не чокаясь. Знали за что.
– Я не мог подумать, – сказал, помолчав, Темур, – что смогу убивать так же хорошо, как лечить, только еще лучше. Я и сейчас думаю, что этого не может быть.
– Я тоже не знала, что я на самом деле Бэла, а не школьная учительница!
Вдруг весело им стало…
– Не знала, что Бэла, но знала классику! А как же ты вычислила, что твой Печорин приведет тебя в твой собственный дом?
– Шестое чувство обостряется на вокзале!
– Бэла пьет?
– И курит! – Она закурила. – Я его выследила, дурачка этого. И дружка его бородатого… по пятам за ними ходила!
– А он думает, что сам тебя нашел?
– А он счастлив!
– Я его понимаю. Не время комплиментов…
– Почему же? Самое время! Скажи!
Он искал слова, она ждала с нетерпением, смущенно подавшись навстречу… Совсем они забылись, молодые еще, полные сил… Нет, так и не нашел Темур слов, выдохнул:
– За тебя!
У Тамары слова были наготове:
– А я за тебя, трусливая собака!
И они сдвинули со звоном фужеры, Темур даже вино пригубил. Но пить не смог. Хоть и ждал он этого, а все равно не ждал.
– Ты сбежал… ты не вернулся за нами, как обещал!
Он покачал головой:
– Нет.
– Эх ты. А я тоже испугалась этой чистки, и мы с Русланчиком… мы отправились в путешествие.
– Да, я видел вас, видел, как вы уходили.
– Как же ты мог нас видеть?
– А я у дома лежал, у забора, – сообщил Темур тусклым голосом. – Я видел вас с Русланчиком, я вам кричал, но тихо кричал… Я же вернулся за вами… Нет, я не вернулся, меня у самого дома… меня ранило! – И он, простонав, схватился за грудь, боль его с прежней силой пронзила.
Тамара перегнулась через столик, стала отдирать от груди руку мужа, увидела под распахнутой сорочкой безобразный зигзаг шрама… Это жизнь их была нарисована у него на груди.
– Я не вернулся, – повторил Темур.
И она это будто только осознала, прошептала с исказившимся лицом:
– Уж лучше бы тебя убило!
И пошла к остановке, а Темур остался в своем хитром тенечке и уже стал совсем невидимым, если смотреть с улицы.
А вечером Тамара сверкнула, пришлось сверкнуть… Опять она была в черном, но серебряные блестки на ее платье обещали легкомыслие. Подобед женщину ни на шаг не отпускал, разве что на шаг в танце, и парочка так весь вечер и протолклась возле оркестра, даже не присев за столик. И в перерывах между танцами они не уходили с площадки, стояли в ожидании, тесно прижавшись, будто вообще уже не могли расцепиться. И Подобед забыл совсем о своей одинокой присядке…
Из сутолоки вынырнул вдруг Валерий:
– Андрейка! Куда ты пропал, Андрейка!
Еще больше погрузнел, опирался на палку.
– Плохо, плохо нам без тебя, друг!
– Некем от жены прикрыться?
Валерий смеялся, тер кулаком потное лицо:
– Андрейка… не держи зла на инвалида! Вот я какой, смотри, с палочкой!
– Что ж с тобой такое?
– Вот не знаю… судьбу, что ли, не за тот ус дернул?
– Бывает… Главное, у тебя другая палочка в порядке, не сомневаюсь!
– Не сомневайся, друг! – радовался, скрываясь в толпе, Валерий.
А Подобед все прижимал, прижимал Тамару к себе… Она, задыхаясь, льстила:
– Ой, как вы хорошо целуетесь, ой!
– Я был телевизионным мастером, между прочим, – отвечал со значением Подобед.
– Вы мастер, мастер!
– Вызывает, допустим, дамочка, и я ей чиню…
– Что?
– Телевизор, что? – сердился Подобед, потому что женщина его только словами ласкала, а губки-то у самой были каменно сжаты, и лицо выражало одну сплошную муку.
Опять Валерий налетел, уже пьяный:
– Андрейка, а зря ты мундир-то скинул! Чего я тут придумал, Андрейка, вот послушай… У меня ж теперь на вокзале ресторан, понял? Так ты это… ты давай туда ко мне подскакивай, но чтоб в мундире, понял, с медалями!
Подобед отворачивался, Валерий нетерпеливо прыгал вокруг да палкой пытался его достать:
– Ты чего, Андрейка? Турист ко мне валом валит, иностранец, они там ля-ля, то сё, а ты им вдруг как дашь… вприсядочку! Как дашь!
– А не выйдет уже вприсядочку, – сказал Подобед.
Валерий не слышал.
– Выйдет, получится! Хвост, главное, пистолетом, понял, пугачом! – Смеясь, выронив свою палку, он сам не выдержал, пустился в пляс. Присев, засучил ногами. – Так вот, опля! – И неловкий, грузный, на пол упал, пропадая в толчее.
А Подобед опять мучил женщину своими ласками, целовал ее вытянутую шею, плечи, и Тамара уже дрожала, замерев, глаза ее были прикрыты. И он скоро пожалел, что с ней связался, потому что партнерша его разразилась вдруг бурными рыданиями, слезы покатились по ее щекам. Обольститель отпрянул в смятении, но женщина теперь сама его не отпускала, плача, страдая, осыпала его поцелуями, шептала ласково на незнакомом языке… Подобед, испуганный, ни слов ее не понимал, ни страданий с поцелуями, и только погладил с опаской, когда она успокоенно положила голову ему на плечо.
А вообще, рыдания на глазах публики были кстати, даже очень кстати, ведь Подобед весь вечер на публику и работал. Вернее, он работал на Катю, демонстрируя ей их с Тамарой страсти. Так и протоптался все время перед ее столиком, пока она там одну за одной курила свои сигареты. И вот Катя уже уходила, и тут Тамара как раз ответила ему бурной взаимностью, удачно совпало.
Катя, конечно, не могла пройти мимо парочки:
– Ну, благородие!
Впечатлена была увиденным, даже большой палец подняла вверх: даешь!
– А я теперь не благородие, – сказал Подобед.
– Кто же ты?
– Вот наоборот. Неблагородие.
И он улыбнулся вежливо, а Катя, оценив игру слов, головой покачала:
– Жаль, если так, дружок.
Уходя, еще подмигнула ему:
– То, то! То, что тебе нужно!
Тамару имела в виду, благословила. Очень искренне… Еще обернулась даже, показала опять свой проклятый палец!
– Что случилось? – спросила другая женщина, поднимая голову с его плеча. О ней, другой, Подобед забыл, а она рядом была, прижималась к нему.
– Ноги гудят, а так ничего, – сказал Подобед.
Та ушла, а эта, с которой зря весь вечер протанцевал, еще и вздыхала:
– Я вам уже не нравлюсь?
– Почему? Нравишься. Очень.
Еще, осмелев, и дразнила:
– Это из-за ног у вас желание пропало?
– Не пропало. Большое желание, красавица.
Смеялась, прижимаясь:
– Разве? Оно было большое, а сейчас совсем куда-то… пропало!
И глаза горели негасимым огнем обиды. И все оборачивалась, хоть женщины с сигареткой давно и след простыл.
– Это ты меня затанцевала! – запоздало пролепетал Подобед. – Пойдем, что ли, как?
Она оказалась еще и властной, не пустила, поймав за рукав:
– А музыка? Музыка пускай доиграет!
– Пускай, – не осмелился возразить Подобед и даже спросил льстиво, он ее уже боялся: – Музыка понравилась?
Женщина, пьянея от свободы, рассмеялась в ответ и подняла вверх большой палец: во!
Поняли они друг друга. Подобед тоже засмеялся.
И, смеясь, поймал палец своей пятерней, она вскрикнула от боли. Извивалась рядом, а он все держал ее руку, все улыбался: “Я неблагородие, шлюха!” Она кивала, принимая адресованные не ей упреки: “Да, да!” – “Я любил тебя, любил!” – “Простите меня!”
Подобед пошел, не оборачиваясь. И Тамара поспешила за ним, опять став покорной. Если она и играла, то очень искренне. А может, она раньше играла, когда была учительницей. А сейчас бежала за ним рабыней, ненавидя и желая догнать. Шептала преданно: “Ишак, ишак!” И уже догоняла.
И ночью лежала без сна, смирившись со своей долей, когда он храпел оскорбительно, отвернувшись к стенке. И даже если б знала, что глаза его на самом деле открыты, все равно бы и пикнуть не посмела. Ведь и смирение ее было настоящим!
– Чудеса! – опять удивлялся Кикоть, слыша за стенкой храп. Ольга лежала с ним рядом, спала. – Ну, Андрейка… А обещал!
– Что ж он тебе такое обещал? – раздался под ухом бессонный голос Ольги.
– А не храпеть! – с трудом нашелся Кикоть и, избегая вопросов, поскорей сам всхрапнул, только еще для правдоподобия глаза прикрыл.
Утром Тамара встала раньше Подобеда, накрывала завтрак в столовой, торопилась. Когда он пришел, у нее все уже было готово, даже кофе дымился соблазнительно. Она сама радовалась, слыша за спиной его шаги:
– Готово, готово! Пожалуйста! Доброе утро!