Гость будто и не слышал. Будто его здесь и не было.
Кикоть даже волновался:
– Может, ты это… язык наш плохо знаешь? Не понимаешь, что мы тебе говорим?
– Ага, они все, чуть что, плохо понимают, а когда надо, тогда очень хорошо! – заметил Подобед.
– Слышишь, ты сядь, покури, что ли? – разрешил Кикоть и смотрел, сядет гость или нет.
Сел, закурил. Дыма колечко пустил.
– Вон шрамина на груди у тебя, а ручонки-то… прямо холеные! – сказал Кикоть. – Это как же ты ухитрился?
– В перчатках, – пожал плечами гость.
– Вот ты какой!
– Да, да.
– О, заговорил! – обрадовался Подобед. А еще больше обрадовался, когда в комнату Тамара с подносом вошла, чай принесла. – Догадалась! Ай, сервис!
– Что еще? – спросил уже сам гость нетерпеливо.
– Ты Андрейку хотел убить, что еще, – сказал Кикоть.
– А если б убил? Ты б меня убил?
– Да! – подумав, отвечал Кикоть.
– Так вот он убил моего друга, такого же, – сказал гость. – В поезде, в ресторане. Вас двое, и нас тоже двое было.
– Ах так… Ну, понял тебя, – кивнул Кикоть. – А если… если это не он?
– А кто же? Проводник видел его с пистолетом.
– А если… если, допустим, не пистолет это, пугач?
– Тогда, значит, пугачи стреляют, – равнодушно отозвался гость. – Еще что?
Тут донесся с улицы шум мотора, машина подъехала. Подобед выскочил из комнаты, но сразу вернулся:
– Нет!
– Не они?
– К Валерке гости.
Кикоть объяснил:
– А еще, значит, приедут сейчас, заберут тебя, так вот. Мы ж с Андрейкой не спецслужба, правильно? Вот пусть, подумали, эти ребята сами с тобой возятся, голову ломают, что ты за птица такая… в перчатках!
– Да-да, – сказал гость и пустил еще колечко дыма. И сидел как сидел, кровь уже не капала, струйкой стекала на сорочку. Но ему было все равно.
И тут Тамара к нему подошла. О ней забыли, а она в комнате оставалась и теперь подошла к гостю, стала платком вытирать кровь с лица. Это был уже непредусмотренный сервис, Подобед застыл в удивлении, и Кикоть хмыкнул озадаченно.
– Русский я знаю лучше вас, русских, – проговорил гость без связи, – у меня жена была учительницей литературы.
Лицо Темура смягчалось под ладонями Тамары, теряя ожесточенность, а она, прощаясь, стирала с его щек вместе с кровью слезы. А потом еще и чаем его стала поить, как маленького, поднеся к губам чашку.
– Ну, это уж он обойдется! – запротестовал Подобед.
– Слишком уж, да! – поддержал его Кикоть.
А Тамара все стояла возле мужа, а потом вдруг отпрянула.
– Я его не знаю! Кто он? Я не знаю этого человека! Не знаю!
Темур закивал одобрительно, а Тамара уже плакала:
– Не знаю я, кто он! Не знаю его!
И не для Кикотя с Подобедом она плакала… Правда не хотела его знать: попрощавшись, уже не знала. И Темур только прикрыл глаза в знак согласия.
Но вот мотор опять заурчал на улице, теперь близко совсем, возле дома. И дверцы уже захлопали.
– Всё, милый, с вещами на выход! – скомандовал Кикоть.
И тут к нему Подобед подскочил:
– Дай мне его, дай! Он же мой! Дай очкарика!
– Насовсем, что ли?
Шептал страстно, рассеивая сомнения:
– Насовсем! Дай, дай! Мой он!
И Кикоть махнул рукой:
– А возьми!
– И его дай! – Это Андрейка уже пистолет требовал.
– А возьми! – без прежнего энтузиазма отозвался Кикоть, но трофейный пистолет отдал.
Подобед, не теряя темпа, наставил дуло на гостя:
– В окно! Быстро!
Тот кивнул с готовностью, вроде даже обрадовавшись скорой развязке. И они с Подобедом сиганули один за другим в окно.
Пришлось тут же в кустах залечь, потому что мимо как раз эти ребята проходили с фонариками. Казак и с ним в штатском двое. Приехали за гостем, а он под пистолетом лежал лицом в траву.
– Только пикни, гад, – все так же страстно шептал Подобед. – Думал – что? Еще, может, откупишься? А я им тебя не отдам, понял?
Потом по улице бежали, Подобед гнал гостя, тыкал в спину стволом:
– Быстрее, быстрее!
Опять голоса донеслись, мотор заревел, видно, ребята сердились, что добыча из-под носа ушла. Проехали мимо, светя фарами, Подобед едва успел своего спутника к забору толкнуть.
– Это ты зря, парень, – сказал тот.
Очки, оказывается, с него слетели, разбились. Он их поднял, снова бросил:
– Всё, слепой.
– Теперь какая тебе разница?
– Тоже верно. Ну что? Куда?
– Идти можешь? Или совсем слепой?
– Ну, как-нибудь. А далеко идти?
– Тебя звать как?
– Темур.
– Ты иди, иди пока, Темур. Она твоя жена?
– Да.
– Я догадался, – сказал Подобед.
Тихо стало, ребята давно умчались. Луна светила. Темур вдруг обернулся, останавливаясь:
– Ты, парень, кто такой, кто?
– Да никто. Нас тут трое. Мы из Качканара.
– А я тоже… тоже догадался! – сказал Темур. – Это ты меня увел, от этих ребят спас.
– Так гуляй, раз догадался.
– Да?
– На все четыре! – Подобед засмеялся, спрятал пистолет.
Темур все стоял, смотрел на него. И радости не было на лице, огорченно даже смотрел.
– Но это ничего не меняет, парень, – пробормотал он. – Ты не понимаешь… не понимаешь! Это не меняет!
– Иди, ладно. Иди.
– Подожди, парень. Ты убил.
– Мокрушника.
– Мокрушника, да.
– Теперь тебя, что ли, надо? – сказал Подобед. – А я не могу… Ты-то меня не смог, не убил… Сам-то!
– Не получилось.
– А без разницы. Вот он я, живой.
– Ты хороший парень.
– И друга моего ты не убил… О чем, вообще, речь? – рассуждал Подобед. – И оба мы с тобой живые, оба догадливые… и спать охота! И чего еще сказать, не знаю!
Темур улыбнулся:
– Хороший… хороший парень! – Он все смотрел на Подобеда, чуть им не любовался.
Тот в ответ кивнул скромно:
– За все время один нашелся, правду сказал!
И пошел, возвращаясь к дому, оставив Темура посреди дороги в ночи.
– Ну? И чего ты этим козлам сказал, чего врал?
– Недовольны были. Сказал, убежал он, чего еще.
– Поверили?
– Нет, конечно. Решили, шлепнули. Как в воду глядели.
Кикоть друга во дворе поджидал, на скамеечке. И вообще-то последнее время не спалось, а уж сейчас тем более. Поневоле приходилось бодрствовать!
– Да не шлепнул я его, нет. Отпустил, – сказал Подобед.
– Так я и не сомневался! – пожал плечами Кикоть.
– Так я и не собирался!
– Так я тебе потому и оружие дал! Настоящее! – Кикоть смеялся, стирал слезы с глаз. – С ума с тобой сойду, Андрейка!
Подобед вдруг обиделся:
– А чего это ты не сомневался, интересно?
– А ты в жену его влюбился, пока храпел!
– А вот и ошибочка! Я бы шлепнул, если б влюбился… Нет, это не любовь, другое, – сказал Подобед. – А где она, Тамара-то? Окно, смотри, погашено…
– Ушла, ушла, всё, дом родной покинула! – сообщил Кикоть.
– С ним, значит!
– С ним не с ним, а с собакой точно. Собаку взяла.
– А кто ж тебе сказал про дом? Что дом родной?
– А вот собака и сказала! – смеялся Кикоть, глядя на растерянное лицо своего друга. – Ну, Андрейка? Что еще есть такое, чего мы не знаем?
– Это я с тобой с ума сойду, Фиделито!
– Есть, есть такое! – сам себе со вздохом отвечал Кикоть. – Не знаю вот, когда меня Ольга погонит… на днях или прямо сейчас! Совсем ее замучил… Идем к тебе?
А что ж было не пойти, если окно погашено, если один из них опять стал холостой?
Только вошли в комнату, Кикоть сказал:
– Давай, давай! Сегодня надо!
– Чего?
– А то не знаешь! Табачок давай, зелье проклятое!
Курили опять одну на двоих… Огонек прыгал из рук в руки.
– А мне хотелось его шлепнуть, – сказал Подобед. – Не хотелось, а потом вдруг захотелось, вдруг очень! Нет, не смог. Не могу.
Кикоть удивился:
– Так… А в поезде кто ж, интересно? В поезде, в ресторане?
– В поезде – да! А ты это откуда? Тебя ж там не было!
Посмеялись…
– Да был я там, был, – вздохнул Кикоть. И спросил недовольно: – Ну, ангелы-то? К ангелам, говорил… Где они, куда попрятались? Наоборот, зараза, только спать больше хочется! – И он повалился, где сидел, Подобед едва успел косячок у него из рук выхватить…
– Так спи, Фиделито, ты чего? И хорошо! – радовался хозяин, помогая другу устроиться на диване, где обычно сам спал. И стелил себе в углу, а Кикоть сопел за спиной, и уже не одиноко было.
Услышал вдруг:
– Андрейка! – Кикоть, привстав на диване, смотрел на него, улыбался. Взгляд был ясный. – Андрейка! – снова позвал он, будто хотел что-то сказать, и, казалось, он вот-вот скажет… Нет, упал опять на подушку, сон его теперь уж наповал сразил.
И утром все не просыпался, все же ночи-то позади бессонные были… Лежал, отвернувшись к окну, ветерок шевелил на голове волосы. Подобед со своей койки его раз-другой окликнул, потом и громко позвал, Кикоть даже не пошевелился. Это уж он притворялся, явно! И Подобед, приняв игру, подкрался к другу на цыпочках, но так и остался на цыпочках, увидев у него на лбу кровавую дыру.
В открытое окно роем пчелы залетали, жужжали, навещая припозднившегося хозяина.
Ольга сидела в столовой, ждала, завтрак был накрыт. Подобед встал на пороге, сказал с блуждающей улыбкой:
– Там! Там!
Она подняла голову:
– Что – там?
– Ко мне слепой приходил. Слепые, понимаешь, разгуливают!
– Странно.
– Там, там! – зашептал опять Подобед, и Ольга будто тоже заулыбалась, встала.
– Это ко мне, не к Фиделю… Это он ко мне!
Всё, больше не было слов, и Подобед пятился, пятился, а Ольга уже шла на него, и сердитое ее лицо непривычно искажала улыбка.
И когда по улице, оглядываясь, бежал, женщина все следовала за ним упрямо, шла и шла, и фигурка ее посреди пустой дороги уже совсем была маленькой, невидимой почти.
Вприсядку ходил в ресторане. Опять на нем мундир был, усы топорщились. Ноги в сапогах сами по себе выплясывали, выделывали кренделя, лицо безразличным оставалось – все же работа, не в охотку… Но и без души другие души смущал, слезы восторга выжимал из глаз: стонала публика, на его кульбиты глядя. И всегда пьяный кто-то во весь голос радостно орал, и толстый Валерий из угла палку свою вскидывал: даешь!