— Ну хорошо, а чем тебе так не угодил аквариум?
Нико оценил тактичность матери и решил не изводить ее молчанием.
— Аквариум, говоришь?.. Хватит мне того, в котором мы сами живем.
— Ну а рыбки? Они-то в чем виноваты?
— Если честно, мне они неинтересны.
— Маленьким ты очень любил наблюдать за аквариумными рыбками. Помнишь ту смешную историю, когда тебе на попке рыбку нарисовали?
— Мне? Какую еще рыбку?
— Тебе ее нарисовали, чтобы ты мог идти купаться в море. Просто когда ты был маленький, мы ездили в Кастельон и на Майорку. Тебе очень нравилось купаться.
— Это я прекрасно помню. А что за сказочка с рыбой на моей заднице?
Мать стала рассказывать очередную историю из детства сына:
— Все началось с того, что ты терпеть не мог ходить к доктору, который делал тебе уколы — ну, прививки там всякие. Каждый раз, когда приходилось идти к врачу, ты устраивал настоящую истерику. Тебе, видите ли, хотелось только ходить на пляж, валяться в песке и купаться. Ну вот, чтобы обмануть тебя, мы и сказали, что перед тем, как идти на море, нужно обязательно получить разрешение у начальника всех рыб. Да-да, только он, как мы тебя заверяли, дает разрешение купаться и загорать. Если он поймет, что ты здоров и умеешь плавать, то поставит тебе на попку печать в виде рыбы. Это и будет разрешение купаться в море. В общем, ты уже на следующий день только и мечтал о том, как бы поскорее попасть к начальнику всех рыб и подставить ему свою попу, чтобы получить наконец заветную печать.
— Нет, подожди, мне что, педиатр действительно поставил на заднице печать в виде рыбы?
Мать смотрела на сына с умилением.
— Для начала он сделал тебе хороший укол, но ты даже не пикнул. Ты настолько был горд тем, что теперь у тебя на попке есть печать с рыбой, что, когда мы на обратной дороге заглянули в магазин, ты взял да и спустил штанишки прямо перед какой-то зеркальной витриной, чтобы посмотреть, где там она у тебя.
— Нет, ты что, серьезно? Я вправду снял штаны перед посторонними людьми?
Кораль не сдержалась и рассмеялась в полный голос.
— Самое смешное заключается в том, что рыбу ты там действительно увидел и пришел в неописуемый восторг.
— А откуда она там взялась?
— Ну, мы с доктором поговорили, и он аккуратно нарисовал ее тебе ручкой.
— Вот так история! Анекдот, да и только, — со смехом произнес Нико.
Несколько секунд они сидели молча, глядя друг на друга.
— Если честно, мы тогда не в первый раз обманули тебя насчет всяких там рыб. Был и другой случай. Та рыба была настоящей, и ты ее сам поймал. Дело в другом. Должна тебе признаться, что есть ее было бы удовольствием ниже среднего.
— Подожди, какая рыба? Я что, сам рыбу ловил?
Положив ладонь на руку сына, Кораль сказала:
— Тебе было лет восемь или девять, и ты сам поймал маленькую рыбку. Странно, неужели ты не помнишь? Ты ходил на берег моря, подолгу наблюдал за рыболовами, потом стал говорить, что и сам хочешь попробовать половить рыбу.
— Ну и что из этого вышло? Кстати, в чем обман-то был?
— Как-то раз ты ушел на причал и долго крутился около рыболовов. Кто-то предложил тебе запасную удочку. Ты забросил ее и стал ждать. Прошло, наверное, часа два, не меньше, и вдруг тебе удалось вытащить из воды маленькую черную рыбку. Я не знаю, как она называется по-настоящему. Рыбаки величают ее старушкой. В общем, чешуя, шипы да кости. Есть ее попросту невозможно. Но ты-то об этом не задумывался, притащил мне свой трофей, жутко гордился, сиял от счастья. Ну и как, спрашивается, мы могли сказать тебе, что такой улов не представляет никакой практической ценности? Ты твердо заявил, что я должна приготовить ее на ужин. В общем, ни дать ни взять охотник, вернувшийся домой с трофеями. Отец, кстати, всегда говорил, что любой твой успех, пусть даже самый маленький, нужно по достоинству оценить и отметить всей семьей. В общем, пришло время ужина, мы все сели за стол, и я подала тебе твою рыбу. Она, правда, каким-то чудесным образом стала гораздо мягче и сменила цвет с грязно-серого на нежно-розовый. Тебе это, конечно, показалось странным, но ты же не мог не поверить маме, которая сказала, что так всегда бывает с рыбой, которую жарят. На самом деле это, конечно, была совсем другая рыба — кусок филе лосося, который ты, естественно, проглотил в два счета. Никогда не забуду, каким довольным ты выглядел в те мгновения.
Нико рассмеялся. Кораль продолжала смотреть на него и наслаждаться этими прекрасными мгновениями.
«Какое же это счастье, просто сидеть рядом с сыном, говорить с ним и не чувствовать страшного психологического напряжения», — подумала мать.
За последнее время она уже успела забыть, что с Нико можно просто говорить, смеяться и шутить, не задумываясь над каждым сказанным словом.
— Ну и дела! — сказала Кораль, посмотрев на часы. — Мы так с тобой всю ночь и просидели. А как же режим?
— По-моему, режим — это не самое главное в жизни, — совершенно по-взрослому заявил ей в ответ Николас. — Ты рисовала, я наблюдал за тобой, а потом мы очень хорошо поболтали. По-моему, ночь была потрачена не напрасно. Ну а выспаться мы еще успеем.
— Ночь была потрачена не напрасно, — задумчиво повторила она. — Господи, сынок, если бы ты всегда был таким, как сегодня.
Глава одиннадцатаяЭтический кодекс шахматиста
Уже за полночь Хулио Омедас вошел в душное, сумрачное помещение клуба «Джаз перфект». В этом заведении его привлекала не столько сама музыка, сколько странная манера танцевать, принятая среди завсегдатаев клуба.
Спрашивается, как танцевать под джаз-фьюжн?
«Отвечаем, — сказал бы Хулио. — Сами посмотрите на этих людей. Они движутся плавно и достаточно медленно, словно преодолевая сопротивление какой-то плотной среды, например воды. Посмотрите, как они поворачивают и наклоняют голову, какие волнообразные движения делают руками, и вы увидите перед собой морскую черепаху, конвульсивно шевелящую конечностями в такт какому-то внутреннему, одной ей ведомому ритму. Вот вам и танец под джаз-фьюжн, ни больше ни меньше».
Здесь, в этом клубе, гости не столько танцевали, сколько черепашились. Это слово, отсутствующее в каком бы то ни было словаре, придумал сам Хулио, чем внутренне очень гордился. Впрочем, его всегда занимало, как люди воспринимают ту музыку, в которой ритм — это не застывшая и безупречная в своей непоколебимости структура, а, наоборот, нечто сбивчивое, плавное и изменчивое, то, что нужно ловить, угадывать и тонко чувствовать.
«Никогда в жизни не стану танцевать под такую музыку», — подумал он.
Вечером, по окончании рабочего дня, Инес прислала ему эсэмэску, сообщила, что собирается заглянуть в «Джаз перфект». Омедас никогда не отвечал на телефонные сообщения, включая и те, что присылала ему она. Дело было даже не столько в лени, сколько в почти суеверном нежелании лишать себя возможности общаться с людьми если не непосредственно, то по крайней мере напрямую, слушая их голоса.
Если к нему приставали с расспросами или упреками по поводу упорного молчания в ответ на присланные сообщения, то Хулио просил списать это на его личную навязчивую идею или очаровательную особенность характера. Тем не менее на этот раз он все же соизволил отправить Инес короткий ответ: «ОК, приду». В силу отсутствия практики отправка сообщения заняла у него не меньше пяти минут — так тяжело ему дался набор коротенького текста на крохотной телефонной клавиатуре.
С Инес же он хотел встретиться хотя бы для того, чтобы поговорить с человеком, понимающим его. В последнее время он чувствовал себя все более одиноким. Внутренние сомнения и профессиональные неудачи вконец загнали его в царство мрачных мыслей и унылого настроения.
Войдя в клуб, он увидел Инес, ни много ни мало флиртующую с каким-то мужчиной. Во всяком случае, Хулио так показалось. Глаза Инес сверкали, она загадочно улыбалась. Омедас не пришел в восторг при виде этой картины. Он уже собрался было развернуться и уйти, но она заметила его и окликнула. Потом Инес представила мужчин друг другу:
— Луис, мой друг и завсегдатай этого клуба. Хулио, мой начальник.
Омедас выразил свое несогласие с такой оценкой собственной персоны и сказал, что расценивает себя не как начальника, а как коллегу Инес. Та с довольным видом улыбалась. Этот мини-спектакль разыгрывался ими уже не впервые, практически всякий раз, когда им вдвоем приходилось представляться каким-либо новым знакомым.
Луис не черепашился. Парень он был приятный, высокий, с красивым густым голосом. Его единственным недостатком, в чем очень быстро убедился Хулио, были глубочайшие познания в области джаза. Он, например, наперечет знал всех исполнителей каждой из этих дурацких композиций, которые сменяли в клубе одна другую. Разговор зашел о джазе, и Хулио почувствовал себя не в своей тарелке. Стоило беседе выйти за узкий круг пяти-шести классиков, знакомых ему, — Дюка, Джанго, Паркера, Коулмена… — и он совершенно терял почву под ногами, понятия не имел, о чем и о ком шла речь.
На Инес была блузка с большим вырезом, облегающая юбка, чулки. К немалому удивлению Хулио, она даже подвела помадой губы. Некоторое время Омедас вполуха слушал разговор, а сам при этом поглядывал вокруг, наблюдая за окружающими. Особый интерес на этот раз у него вызвал здоровенный диджей, который в минуты покоя, сменив одну пластинку на другую, не то пританцовывал, не то переминался с ноги на ногу в тесной будке, в которой едва-едва помещался.
Хулио не без грусти признался себе, что в присутствии других мужчин Инес вела себя куда более раскованно и явно чувствовала себя легче, чем с ним наедине. Луис перечислял какие-то джазовые композиции, часть из которых была ей знакома. Комментарии Инес состояли сплошь из эпитетов в превосходной степени. «Гениально», «потрясающе», «невероятно»…
Через некоторое время Хулио стало скучно. Он испытал даже что-то вроде досады.
«Разве можно так вести себя в присутствии человека, которому нет дела до ваших восторгов по поводу гениальных джазовых музыкантов?»