Жабоид потянул меня за руку, и шагов через сорок мы вышли к ручью — тонкая полоска воды, сочившаяся из-под каменной россыпи и растворявшаяся где-то дальше в глубине пещеры. На стене справа разрослась колония геликтитов[17], похожих на поселение гигантских морских ежей в передаче «В мире животных». Я бы остерёгся подходить к ним близко, ежовые шипы на вид казались очень острыми, и при неосторожном обращении могли серьёзно поранить. Но жабоид знал дорогу и, ловко маневрируя, провёл меня между шипами.
Минуя ежей, мы оказались в небольшом каменном кармане шагов пять в ширину и с десяток в длину. На полу по центру я разглядел следы старого кострища, видимо жабоид останавливался здесь не впервые, а у дальней стены лежала куча тряпья. Запах стоял такой, что впору моего соседа Толика добрым словом вспомнить. Жабоид на запах не обратил внимания; он развязал вещмешок, достал консервы, хлеб. Собирается здесь ужинать?
Да, Дмитрий Анатольевич собирался здесь ужинать, и ночевать, видимо, тоже. Из жестяной подставки и таблетки сухого горючего он соорудил горелку, поставил на неё кружку, налил воды из фляжки. Потом нарезал хлеб, вскрыл банки. Что ж, запах запахом, а голод не тётка.
— По-твоему, Фархунд может быть где-нибудь здесь? — пережёвывая нечто похожее на свинину, спросил я. — Сомневаюсь, что мы его здесь найдём.
— Нам не нужно его искать.
— Для чего мы тогда сюда шли? Чтобы консервов поесть?
— Нам нужно выгнать его из коридоров. Пройдём по Окраине, он нас почувствует, испугается и выйдет наружу, а там уже Василиса с тёткой Костромой его возьмут.
— Вот как, просто пройти. А кроме него нас больше никто не почувствует?
Словно в ответ на мой вопрос тряпьё у стены зашевелилось и из него выползло нечто. Я едва не подавился. Хорошо, что Протекта лежала рядом, тянуться не надо. Я вскинул дробовик к плечу…
— Не бойся, не тронет, — удержал меня жабоид.
— Кто это? — прошептал я.
— Азбит.
Описать то, что к нам подползало, было сложно, легче пристрелить. Не-до-человек-не-до-животное, бурого цвета, когтистое. В общем, видели Голлума? Ну так вот он красавчик в сравнении с этим существом.
— Они не опасны? — всё ещё не снимая ладонь с Протекты, спросил я.
— Очень опасны. Видел бы ты, как они двигаются. По вертикали, по горизонтали. Взгляд не успевает за ними.
— А этот инвалид что ли? Едва лапами перебирает.
— Этот наш, — и добавил со вздохом. — Миша Свиньин. Мы с ним в этой коморке часто бывали. Он теперь здесь живёт.
Азбит подкрался к Дмитрию Анатольевичу и со вздохом положил голову ему на колени. В глазах отразились остатки разума. Жабоид погладил его, почесал за ухом, совсем как собаку. Неужели и меня он так же будет почёсывать?
— А чем он питается?
— А кого поймает, тем и питается. Если интересно, пошвыряйся в тряпье, увидишь, чьи кости там лежат.
Мне не было интересно. Единственное, что сейчас меня что-то интересовало, это как избежать подобной участи.
Глава двадцать вторая,где мы уходим в омут с головой
Азбит смотрел на меня.
Я открыл глаза, увидел склонённую надо мной готическую маску и почувствовал страх — липкий, как мёд; он ползал по телу жирными клопами и сосал из меня жизнь…
Или… не клопы — это азбит ковырялся в моём мозгу, проверяя, что в нём есть. Своею волей азбит подавлял мою волю, и я понимал, что не могу пошевелиться, не могу взять Протекту и всадить в него заряд дроби…
Свой, свой, свой — шевельнулась в голове чужая мысль. Он телепат. Они телепаты! Ты слышишь меня? Слышишь?
Ручей твой путь, ручей твой путь…
Ручей? Мой путь пролегает по ручью? Вдоль ручья? Куда он меня приведёт?
Приведёт, приведёт…
Азбит облизнул бледные губы и отошёл. Он сказал всё, что хотел сказать. Жду — был его последний посыл.
Я поднялся. Жабоид спал, свернувшись калачиком, а я смотрел на азбита и не знал, что думать. Оказывается, азбиты не такие уж безумцы, как рисовала их Василиса. У них есть разум, только он находится на ином уровне и подвластен другим законам, не тем, которым подвластны люди. Они — другие, и может быть, они лучше, может быть, когда придёт моё время, мне понравится быть азбитом.
Я вложил в горелку новую таблетку горючего, налил воды в кружку. Хочу чаю. Лучше, конечно, водки, но водки нет. Тогда чаю. Покрепче. Я заварил сразу два пакетика. Надо обдумать, обмозговать, переварить своё открытие. Сказать об этом жабоиду? Не буду. Ему знать не обязательно, ему знать не обязательно…
Я ли это подумал?…
Дмитрий Анатольевич проснулся минут через сорок. Я по-прежнему сидел возле горелки и тянул из кружки чай. Он уже остыл, но я продолжал пить его маленькими осторожными глотками, как будто боялся обжечься. Не глядя на меня, жабоид сходил к ручью, вернулся мокрый и довольный, сразу потянулся за консервами.
— Вода ледяная, — сказал он, делясь впечатлением от утреннего моциона.
— Ледяная? — переспросил я.
— В ручье, — пояснил он. — Я умывался.
— Ах, в ручье… Конечно…
Я всё ещё находился под мысленным давлением азбита.
— Игнатиус, случилось чего-то? — участливо спросил жабоид. — Если хочешь, можем вернуться.
— Всё нормально, — отказался я. — Спал плохо. Не привык на камнях спать.
В голове у жабоида сверкнула мысль: скоро привыкнешь. Я увидел её, — буквально, считал с мозга, как надпись с монитора. Яркая фосфорицирующая надпись тёмно-бирюзового цвета. Но сказал Дмитрий Анатольевич другое.
— Ничего, такое бывает. Когда первый раз.
Я не стал тыкать его мордой в неискренность. Многие люди говорят не то, что думают, я сам такой же. Но когда ты знаешь, что они думают… становится малость не по себе.
Позавтракав, мы собрали вещи и двинулись к выходу. Я ещё раз глянул на азбита. Он выглядел абсолютно безучастным, даже не посмотрел в мою сторону. Ему ни до чего не было дела, он просто сидел, глубоко вдыхая ртом прохладный воздух пещеры, и, кажется, дремал.
Когда мы пробрались меж ежовых колючек и вышли к ручью, я спросил:
— Куда теперь?
Дмитрий Анатольевич некоторое время оглядывался, словно искал приметы, которые могли указать наш дальнейший путь и только потом ответил:
— Сходим туда, где вчера свет видели. Там должно быть что-то интересное.
— Откуда информация?
— Не будут законники просто так в коридорах орать. Они не дураки, им лишнее внимание ни к чему.
Логика в словах Дмитрия Анатольевича присутствовала, но азбит советовал другой путь.
— Надо идти вдоль ручья.
— Зачем? В той стороне самая жуть Заповедья. Я туда даже под автоматом не пойду.
— Надо, — настойчиво повторил я.
Дмитрий Анатольевич собрался возразить, а я приготовился дать ему отпор, но ни он, ни я не успели вступить в перепалку.
— Прав ты, Жабин, нечего там делать, — раздался голос со стороны — сухой, с надломинкой. У Фархунда совсем другой голос.
С двух сторон вспыхнули фонари, и мы оказались как артисты на арене под перекрёстным огнём. Я развернул Протекту на свет, но бейсбольная бита ударила по руке, а следом второй удар обрушился на спину. Я вскрикнул, упал на колени. Нога в сапоге отшвырнула дробовик в сторону, а горло сдавила когтистая лапа, где каждый коготь был размером с кинжал.
— Не дёргайся.
Взяли нас профессионально. Это не Фархунд, нет, и, конечно, не гномы. Грубые пальцы содрали с глаз очки, и теперь ничего, кроме круга света и тьмы за ним, я не видел. Жабоид находился где-то сзади, и по глухому пыхтению я понимал, что он не в лучшем положении.
Всё тот же голос сказал:
— Вот и встретились, Жабин. А я говорил тебе, тварь болотная, сойдутся наши тропиночки. Ну, и кто прав оказался?
Я попробовал повернуть голову, чтобы посмотреть на жабоида, но когти на моём горле сжались сильнее, и я решил не рисковать.
— Это ты что ли, Вакула, бормотаешь? — достаточно бодрым тоном произнёс Дмитрий Анатольевич. Не ожидал я от него подобного в такой ситауции, да ещё и язвить вздумал. Видимо, конец нам пришёл, раз он страх потерял. — Не знал, что ты в чистильщики подался. Думал, сдох ты в каком-нибудь овраге.
— Смеёшься? Смейся. Послушаю я, какую ты песнь затянешь, когда с тебя живого шкуру сдирать начнут.
— Какой ты грозный, Вакула, стал. Осмелел. Ну да Василиса один бес узнает, что ты со мной сделал… Берегись тогда.
— Что мне твоя Василиса, если мне господином сам Баюн! Защитит он меня.
— Ой ли? Как бы господину твоему тоже не прилетело…
По этому разговору я догадался, что жабоид и некий Вакула не очень хорошо друг к другу относятся. Получалось, в прошлом у них были тёрки, кикимору, верно, не поделили, а нынче встретились на тёмной дорожке и давай угрозами сыпать. Только я-то здесь при каких делах? Ко мне кикиморы по ночам во снах не являются. А этот, который мне горло сжал, того и гляди последний кислород перекроет.
— Слышь, мужики, — прохрипел я, — вы базлать заканчивайте. Мне дышать уже нечем.
Тот, который Вакула, скрипнул:
— Осип, полегче. Придушишь этого новика ненароком, самим перед Баюном отвечать придётся.
Хватка ослабла, значит, нужны мы, значит, шкуру живьём с нас сдирать не будут. Пока не будут. Ну хоть это радует.
— Ладно, поговорили, — сказал Вакула. — В наручники обоих.
Один фонарь вдруг погас, я практически полностью оказался в темноте. Хрустнула под ногой каменная крошка, плеснулась вода.
— Эй, без шуток! Включи фонарь.
Я почувствовал, что меня никто не держит; когти, только что сжимавшие горло, разжались, и снова плеснулась вода, только на этот раз громче, как будто что-то тяжёлое бросили в ручей. Рядом грохнул выстрел и пошёл гулять по пещере многократным эхом. Грохнул второй выстрел, третий. С ума они посходили? От разгулявшегося грома уши мои лопнули, а в голове взорвалось назидание: Ручей твой путь, ручей твой путь