— А почему этого не мог сделать сам Крум? — не понял Ванадзинь.
— Потому, что пьяница не заглядывает дальше своего носа, а Крум только сейчас стал трезвенником, — объяснил Козлов. — Впрочем, как говорится, утро вечера мудренее.
Это было единственное утверждение, к которому я охотно присоединился.
— За дело, друзья! — напомнил полковник. — Совершенно ясно, что мы имеем дело с человеком из окружения профессора, знающим его телефон, имя жены, знакомым с подчиненным институту заводом. Надо быть вдвойне осторожным, так как он, возможно, следит за Маркулем. Мы не вправе вспугнуть его, наша задача — задержать его с поличным.
— Элементарно, — пожал плечами Козлов. — Положим в портфель капсулу с несмываемой краской. Когда он станет открывать, краска обдаст его с ног до головы. Надо только предупредить профессора, чтобы сам он не дотрагивался до замка.
— А кто это сделает? — Полковник задумчиво обвел нас взглядом. — Приглашать Маркуля сюда — легкомысленно, идти к нему тоже рискованно. А что, если мы позовем на помощь товарища журналиста?
— Об этом нечего и говорить! — воскликнул Ванадзинь.
Я почувствовал, как загорелись мои уши. Нашел удобный случай выставить меня посмешищем!.. Но последующие слова его доказали только, что у страха глаза велики.
— Крум видел его в моем кабинете! А я по-прежнему считаю, что мы не должны сбрасывать Крума со счетов.
— С той поры, как изобрели телефон, такие проблемы перестали существовать. — Козлов снова показал, сколь велика роль опыта. — Я представляю себе завтрашний день примерно так: профессор велит своей секретарше вызвать такси, чтобы поехать в сберкассу. Возьмет большой портфель и сядет в машину. В ней уже будет подготовленный нами портфель, а за рулем, на всякий случай — Силинь. В сберкассе профессор заполнит чек; надо надеяться, что у него на книжке осталось хоть что-то. Оттуда направится прямиком на экспериментальный завод и оставит наш портфель в условленном месте. Нам понадобится лишь предварительно изучить местность — где и как лучше всего поставить ловушку.
— Если не ошибаюсь, там всегда многолюдно, — наконец-то и я смог блеснуть информированностью: недавно я был на заводе по заданию редакции. — У ворот остановка троллейбуса и стоянка такси.
— Элегантно! — обрадовался Козлов. — Значит, наши машины никому не бросятся в глаза. Если разрешите, товарищ полковник, я съезжу, когда там кончится первая смена, а потом доложу вам.
Полковник Дрейманис разрешил. Участники оперативного совещания поспешно распрощались. У всех троих было еще много дел, и только я вдруг почувствовал себя никому не нужным, словно выпавшим из коллектива.
Дома меня ожидал сюрприз: ключ не входил в замок, и я понял, что в квартире кто-то есть. Мысль о взломщиках я сразу же отбросил: скорее уж Силинь вернулся с похорон и решил в очередной раз подшутить. Неделя, проведенная в милиции, настолько испортила меня, что вариант с женой мне даже не пришел в голову.
Дверь открыл внук. За время отсутствия он похудел, но загорел и, кажется, подрос.
— Ты хоть жив, — прохладно проговорила жена и не подставила губы для обычного приветственного поцелуя.
Следственный опыт, приобретенный мной за последние дни, на сей раз пригодился. Не моргнув и глазом, я сделал вид, что не заметил кофейную чашку с губной помадой Аспы на краешке, которую жена, словно вещественное доказательство обвинения, выставила на середину кухонного стола.
— Если бы ты знала, что тут было! — охладить ревность сейчас могло одно лишь любопытство, и я сознательно приукрасил свой рассказ. — Хотел написать репортаж, но получается целый роман. Ты что, действительно не слыхала, что в Риге насилуют женщин, убивают юношей, и я…
— Ты, насколько можно судить, прекрасно обходишься уговорами, кофе и коньяком! — и жена указала на пустую бутылку на подоконнике.
— Ну, как не стыдно говорить такое! Тут у нас была устроена конспиративная квартира.
— Где никто не поднимал трубки: я звонила тебе каждое утро и каждый вечер. Я так переволновалась, ты же обещал приехать навестить, — на этот раз в ее голосе звучали более мирные нотки.
— Не знаю даже, вправе ли я рассказать тебе все…
Этот отлично нацеленный удар окончательно пробил броню недоверия. Жена нахлобучила мальчишке на голову шапку и подтолкнула его к дверям.
— Иди, детка, поиграй во дворе, нам с дедушкой надо поговорить.
Мой рассказ превратился в настоящую инсценировку, потому что в самый напряженный момент — я как раз добрался до профессорского звонка, — дверь распахнулась и в квартиру вошли Аспа и Силинь. Неприкрытая нежность их друг к другу развеяла остатки подозрений моей жены. К тому же возник повод отведать привезенные из деревни домашний хлеб и мясо, открыть банки с грибами и ягодами.
Только поздно вечером я вспомнил о своем долге литератора и попытался представить, что чувствует сейчас преступник и как он готовится к событиям завтрашнего дня, ради которых он насиловал и убивал.
Сколько он не выходил из дому? Этого он не знал, потому что не считал дней. Не ходил и на работу. И, даст бог, никогда больше не пойдет. Надо только дождаться утра. А потом дотерпеть до вечера. Но страшно болела голова. Нет, правду говоря, пока еще только ныла. Давление постепенно поднималось, словно кто-то накачивал ему в мозг воздух. Все больше и больше, пока голову не начнет разрывать на части. От одной лишь мысли об этом сжималось сердце. Надо найти кран и открыть, тогда снова станет хорошо. Он сможет свободно вздохнуть и нормально соображать. Все встанет на свои места, возникнет внутреннее равновесие. Исчезнет тревога, будоражащая сознание и заставляющая злиться по мелочам. Душа наполнится желанным теплом, оно проникнет во все поры. Как в ту ночь в лесу, когда он выстрелил в своего преследователя. Вместе с пулей вылетела и болезнь, перешла в другого. В тот миг враг превратился в друга. Хоть бы он снова встал и навек унес с собой его беду…
Он понимал, что это пустые мечты. Поэтому даже не подошел. Он не сомневался, что попал в сердце. Не зря же месяцами, годами тренировался в стрельбе. С того дня, когда в подвале покойной тещи, в сундуке, нашел завернутый в промасленную бумагу пистолет. Когда кончились привезенные тестем патроны, он раздобыл другие. Но пули застревали. Уговорить слесаря не удалось, пришлось самому подпиливать и подгонять. Тут же в погребе, куда после смерти старого майора никто не заходил. Родила бы жена сына, тогда они пропадали бы внизу вдвоем. А так он ходил туда один. Так и подохнет, когда нагрянет припадок посильнее. Уже дважды он приходил в себя после обморока на сыром полу подвала. Но об этом вспоминать не следует. Такие мысли только ухудшают самочувствие и приближают начало кризиса.
Да и зачем ломать ноющую голову, о чем? О завтрашнем дне? До него надо еще дожить — без врачей, которые могут упрятать в больницу. И без новых жертвоприношений, из-за которых можно угодить в тюрьму. Раньше, когда он не знал другого выхода, он бил жену. Однажды почти задушил дочь подушкой — ее нытье терзало барабанные перепонки, доводя до безумия. Теперь семья от него ушла. Жена нашла работу в районном городке и уехала. Забрала с собой все, и даже, приезжая в командировку, ночует в другом месте. Оставила только стол со стульями, раскладушку и всякий хлам в погребе. Хорошо хоть, что не взяла телефон. Вряд ли у него хватило бы сил добраться до автомата и оттуда позвонить профессору. Разговор принес облегчение. Растерянность старого кретина оказалась чудодейственным лекарством. Взволнованное дыхание, доносившееся с другого конца провода, ослабило сжимавший голову обруч. Завтра старик прибежит, это как дважды два. С деньгами. И можно будет, наконец, наладить старый трофейный мотоцикл, уже бог знает сколько лет ржавеющий в подвале. Не понадобится больше трястись в автобусе или электричке, где он всегда чувствует себя словно в западне. Уже по дороге в лес отстанут ядовитые шипы, терзающие мозг. Но сейчас, куда кинуться сейчас, чтобы спастись от безжалостной боли?
Мысли путались. Самое страшное было в том, что он знал средство, но боялся применить его. Последними остатками здравого смысла он приказал себе не выходить из квартиры и не вызывать «скорую помощь». Этих людей он избегал. Двух раз в больнице хватит ему на всю жизнь. В первый раз был смысл стараться: лучше месяц в больнице, чем еще целый год в армии, где пришлось избить сержанта, чтобы вырваться в лес. Во второй раз его упрятала туда жена, которую ему не удалось сделать достаточно покорной, и ее любовники мстили ему, как могли, — инсулиновыми шоками и другими адскими ухищрениями. Уже из-за одного этого не следовало выходить на улицу: если он свалится там, непременно примчится карета, с белыми дьяволами.
Беспокойство ломилось наружу. Левая щека дергалась. Он так стиснул зубы, что челюсти свело судорогой. Он принялся без конца расстегивать и застегивать рубашку — чтобы только перестали дрожать руки. Чем занять их? Как задержать бесцельно блуждающий взгляд? Как остановить кружащиеся каруселью стены?
Он доковылял до стола. Не открывая глаз, дрожащими пальцами нащупал в ящике рисовальный блокнот, акварельные краски, кисточку. А что если поможет увлечение юности?.. Наугад выдавил из тюбика длинную змейку краски и лишь тогда решился взглянуть. Черная. Тем лучше! Не имеет значения, что в тот день и река, и небо были голубыми — то был самый черный день в его жизни… Черная краска ложилась на бумагу неоднородными пятнами, серела там, где оказалось больше слюны, и чернела, словно вар, там, где кисточка скользила по сухим местам.
Следующий тюбик он выбрал уже сознательно. Возник коричневый треугольник с вытянутой вверх вершиной, черточка мачты, склонившаяся почти горизонтально: тонущий корабль. Все яснее становилось содержание картины: бледная пена — поверхность разбушевавшейся реки, мрачные пятна — штормовые облака, желтые квадраты — безнадежно пустынный берег. Кисточка двигалась все уверенней. Получились даже искаженные страхом лица тонущих, их простертые руки. На переднем