Он планировал оставить ее тебе.
Он планировал умереть.
С самого начала.
И с буквального начала тоже, если учесть, что первый комментарий с отметкой времени был датирован следующим днем после нашей встречи. Келлан начал писать в восьмом классе. Возможно, он и не закончил бы тогда, но то, что он так рано начал рукопись…
Из своих любимых авторов я мало помнила тех, кто написал свои первые книги примерно в этом же возрасте.
С.Э. Хинтон и «Аутсайдеры».
Мэтью Грегори Льюис и «Монах».
Кристофер Паолини и «Эрагон».
Мэри Шелли и «Франкенштейн».
Келлан Маркетти был блестящ и никогда не позволял себе блистать.
Я судорожно сглотнула, отказываясь понимать, что это значит. Мне нужно было относиться к этому прагматично. Так, как если бы я была агентом, а это книга автора, которого я представляла.
Хорошо, что текст выглядел полностью законченным. Триста сорок шесть страниц одинарным интервалом. Готовым к редактированию. Плохо, что я была знакома с процессом редактирования, но никогда не делала этого сама.
Я перелистнула на первую страницу и обратила внимание на заметку на полях, в которой говорилось: «ДИКС, СНАЧАЛА ПРОЧТИ ЭТО!» Что ж, я так и сделала.
Дикс,
Большинство заметок от меня. Остальные – от претенциозного придурка из Лиги Плюща, у которого слишком много свободного времени и чрезмерно высокое мнение о себе (читай: мое будущее, если я не покончил с собой, значит, мир избежал пули). По сути, я потратил чертову уйму времени и усилий, подавая документы в Гарвард на специальные курсы, разрабатывая программу творческого письма, которую, как я знал, никогда не завершу, и все это для того, чтобы заставить профессора Мудака прочитать «Милый Яд» и сказать мне, что я не смог справиться с потерей. Бери от этого все, что пожелаешь.
– К
P.S. Этот мудак узнал, что я поступил в Гарвард, и в десяти секундах от того, чтобы купить мне новенькую машину (вероятно, «Приус», потому что он наслаждается моими вечными страданиями), и я мог ездить на учебу.
Кусочки головоломки встали на свои места. Келлану нужна была обратная связь по его книге. На самом деле он не хотел поступать в Гарвард. Знал, что так далеко не зайдет.
Я задавалась вопросом, имел ли Тейт хоть малейшее представление о том, чем занимался его брат, но это казалось маловероятным.
Мне потребовалась одна глава, чтобы понять, что книга хороша.
И я имею в виду, «Несовершенства» хороши.
Просто… Вау.
Еще четыре главы я вникала в суть книги. Еще две главы мирилась с тем, что не смогу ее закончить.
По крайней мере, не сегодня.
Не с боязнью тронуться умом.
И еще одна глава потребовалась, чтобы понять, насколько меня обманули.
Келлан – тот, который любил панк, носил килт, вечно бунтовал, слишком крутой для школы Келлан – написал историю любви.
Историю любви между мной и им.
Историю любви, которой никогда не было.
Историю любви, которой никогда не будет.
И в этом признании он принес извинения за все, через что заставил меня пройти.
Я перечитывала каждую строчку, благоговейно прикасаясь к рукописи, как будто она может ожить и вернуть Келлана.
Я с удручающей ясностью осознал, что она вовсе не была ядом. Она была противоядием. Но дозы не хватило.
Я водила кончиками пальцев по губам. Тем же губам, которые пожирал Тейт. Я вспомнила, как Келлан впервые назвал меня Ядом. Он поцеловал меня, сунул пенни мне в карман и беззаботно улыбнулся, пообещав снова увидеться в следующем году.
Стало трудно дышать. Я вытерла лицо рукавом, смахивая слезы, которые жгли мне глаза, и продолжила читать, делая паузу, когда строчка задевала меня так сильно, что у меня стучали зубы.
Самоубийство – это война двух страхов: страха смерти и страха перед тем, что толкает вас к ней. Всегда побеждает более сильная сторона. И если вы проиграете, наказание – смерть.
Я захлопнула рукопись. Засунула ее обратно под кровать. Свернулась калачиком на ковре. Заорала. Мои плечи затряслись от сил, приложенных на то, чтобы не развалиться на части. Дрожь пробежала по моему телу. Мне казалось, что органы поочередно выпадут из тела, если я не буду держать себя в руках.
Щека болела от ковра. Я почуяла его запах, старость и чрезмерное использование. Было так легко провалиться в небытие. В конце концов, мы были хорошо знакомы.
Слезы пропитали рукав моего свитера. Я снова вытерла глаза, размазав тушь.
В коридоре послышался стук удара ботинка о вешалку, отмечая возвращение Лии, но я не могла перестать плакать. Послышались глухие шаги. Она остановилась перед моей дверью. Я уставилась на тень внизу, ожидая увидеть, как она поступит.
Лия, должно быть, простояла там несколько минут, пока я шмыгала носом, плакала, рыдала, а потом направилась в свою комнату. Мгновение спустя я услышала, как захлопнулась дверь.
Перевернувшись на спину, я мысленно повторила строчку из «Милого Яда». Фразу, которая вывела меня из себя.
Раз в год, на украденный час, я позволяю себе быть ядом. Токсином. Тем, что отравляет ее. Но, поддавшись минутному эгоизму, я оттолкнул ее. С тех пор я сожалел об этом каждый день.
Впервые я увидела Келлана.
То, что заставляло его дышать и истекать кровью.
Я.
Глава пятьдесят вторая
Итак, именно это и называли спиралью.
Шаг первый: весь день огрызайтесь на секретаршу вплоть до того, что застаете ее в комнате отдыха в слезах, запихивающей в горло батончик «Сникерс» и одновременно сердито пишущей своим друзьям смс, чтобы рассказать им, какой придурок ее босс. Кстати, вы впервые увидели, как она ела углеводы. Даже тогда вы не обращаете на это внимания, потому что альтернатива – сострадание – находится за пределами ваших сегодняшних возможностей.
Шаг второй: сообщите пол ребенка паре, которая хотела сделать это сюрпризом, потому что не можете держать себя в руках. Паре, которая потратила более десяти лет и перенесла несколько попыток ЭКО. Когда они разрыдаются, но решат оставить вас в качестве своего врача, потому что лучшего им не найти, предложите им ваучер на бесплатное посещение, как будто их дизайнерская фамилия Мэйфлауэр указывает на то, что они им воспользуются.
Шаг третий: опоздайте на кесарево сечение, не зовите медсестер, которых знаете много лет, по имени, и уходите, как только операция закончится, едва удостоив новых родителей поздравлением. Требуйте, чтобы ваш партнер по практике контролировал остальную часть ухода за пациенткой весь оставшийся день, потому что вы не доверяете себе и опасаетесь совершить ошибку.
Контроль, контроль, гребаный контроль.
Я осознал реальность записки Кела, как только Чарли приехала ко мне домой. Но я отмел все это, заставив себя не думать. Что привело к эффектным последствиям.
В частности, это обернулось против меня ровно через два дня после того, как я поцеловал Шарлотту в библиотеке. Все случилось утром, пока я пил кофе по дороге на работу. Я пролил его в лифте и остаток дня ходил с пятном цвета дерьма, а тот факт, что мой младший брат написал своего рода предсмертное письмо, только сильнее давил мне на мозг.
К полудню от головной боли черепушка раскалывалась, и за одно утро я принял больше неверных решений, чем за всю свою жизнь. Но это были обратимые плохие решения. Они были не того невыполнимого масштаба, который преследовал бы меня всю оставшуюся жизнь, из них у меня было лишь одно.
Неспособность улавливать сигналы от Келлана.
Потому я сказал себе, что это не имеет большого значения, и продолжил день, ведя себя как огромный, рассеянный мудак, которому могло бы грозить увольнение. Хорошо, что я работал на себя, иначе остался бы без зарплаты. Хотя такими темпами моя репутация резко упала, и никто не хотел делить со мной комнату.
Я их не виню.
Когда я попросил Сильвию освободить оставшуюся часть моего расписания, она подскочила к клавиатуре с облегчением ясным, как августовское гавайское небо.
Когда я вернулся домой, Терри там не было. Если подумать, он отсутствовал уже несколько дней. Но я не мог заставить себя хотя бы наполовину обеспокоиться этим.
На самом деле я наслаждался тишиной.
В тишине я мирно себя ненавидел.
Я сел на кровать. Уставился в потолок. Обдумывал, стоит ли зайти в комнату Кела, и решил этого не делать.
Примерно через час, когда я был в общем-то бесполезен, я позвонил Шарлотте Ричардс во второй раз за все время, и не с тем умыслом, которым воспользовался, чтобы получить ее номер от Рейган.
Она ответила на последнем гудке, ничего не сказав.
Я тоже ничего не сказал.
Мы сидели и слушали дыхание друг друга, но ни один из нас не сделал первый шаг. Я почувствовал себя грязным. Больным ублюдком.
Судя по тому, что она получила от Келлана последнее послание, а мы с Терри – нет, он был в нее влюблен. Не говоря уже о том, что он назвал Чарли тем же именем, что и книгу.
Я поцеловал твою школьную пассию, Кел.
Я хочу сделать это снова.
Я хочу сделать больше.
Черт, отстой. Полный отстой. Я заслуживаю всех тех плохих слов, что ты говорил и чувствовал по отношению ко мне.
Теперь я знал, каково быть вором, и мне было неприятно. Я вообще не чувствовал, что чего-то добился. Но знал, почему молчал. Однако мне была не понятна причина ее молчания. Особенно с учетом того, на чем мы остановились в библиотеке.
Я не выдержал первым:
– У меня вопрос, мисс Ричардс.
– Я… – ее голос дрогнул. Он звучал так, будто Чарли плакала, а она не казалась мне плаксой. – Не могу обещать, что отвечу, доктор Маркетти.
– Это по поводу предсмертного письма.
– Тогда я точно не могу гарантировать ответ.
– Значит, это предсмертное письмо.
– Я никогда этого не говорила, – Чарли прочистила горло, и я услышал шуршание бумаги. Большого количества бумаги, судя по тому, сколько времени ей потребовалось, чтобы успокоиться. – Не принимайте мои слова на веру. Обратите внимание на его слова. Келлан писал в послании, что это не предсмертное письмо.