В Киеве он оказался впервые, и ему всё здесь нравилось: и днепровские кручи, и сохранившиеся древние сооружения, и даже новые знакомые, среди которых было немало решительных защитников украинской национальной самостоятельности, требовавших для украинского народа по крайней мере культурно-национальной автономии. Милюков понимал, что такие настроения оправданны, имеют глубокие исторические корни, и поддерживал их, правда, с определенными оговорками.
Уже в это время, на рубеже веков, он не исключал возможности федеративной перестройки Российского государства, хотя ближе ему была идея единой и неделимой России. В необходимости федерализации его убеждал, в частности, профессор Харьковского университета Дмитрий Иванович Багалей, ученый широкого профиля, с которым Павел Николаевич с удовольствием возобновил знакомство на киевском съезде. Интересными были встречи и с Викентием Вячеславовичем Хвойкой — чехом, но патриотом Украины, который провел в 1890-х годах серию археологических раскопок в городской черте Киева и Поднепровье, являлся одним из основателей Киевского городского музея древностей и искусств. На съезде Павел Николаевич встретился со своим болгарским другом Шишмановым, познакомился с украинским ученым и журналистом, начинающим национальным политическим деятелем Николаем Прокоповичем Василенко. Втроем они посетили дом-музей гетмана Запорожского войска в XVIII веке Михаила Степановича Ханенко{222}.
Однако Милюкову необходимо было думать о постоянном месте жительства, имея в виду, что, скорее всего, его не пустят в Москву. Коллеги и киевские знакомые посоветовали обратиться в Министерство внутренних дел с просьбой разрешить ему постоянно проживать в столице.
Вопреки обычной российской бюрократической медлительности ответ был получен скоро — просителю разрешалось прибыть в Петербург, чтобы ходатайствовать о дальнейшем жительстве в Северной столице. По всей видимости, власти полагали, что Милюков утратил свой либеральный пафос и будет теперь более законопослушным. В то же время сановный и чиновничий Петербург должен был послужить той средой, в которой его оппозиционные настроения, если они еще сохранились, окончательно выветрятся. Близкое будущее покажет, что эти расчеты были безосновательными.
Во всяком случае, из Киева Павел Николаевич с разрешения Министерства внутренних дел направился в Петербург, где снял приличествующую ученому и известному публицисту квартиру. Вскоре приехали жена и дети, отдыхавшие в Крыму, а затем прибыла и обширная библиотека, кочевавшая за семейством в последние годы. В ноябре Милюков получил уведомление Департамента полиции, что ему разрешается жить в Петербурге и окрестностях, но запрещается постоянное местожительство в Москве.
Милюков сознавал, что изгнание превратило его в глазах общественности в политического деятеля либерального направления, и именно в этом качестве, в отличие от правительственных кругов, восприняла его возвращение в Россию столичная передовая публика.
Почти сразу он был принят в члены Литературного фонда, который возглавляли авторитетные общественные деятели К. К. Арсеньев, Н. К. Михайловский, Н. Ф. Анненский — плеяда ярких и своеобразных личностей.
Константин Константинович Арсеньев — адвокат, земский деятель, литературный критик и историк литературы, активно выступал за демократическую реформу земского управления и за введение в России свободы слова и веротерпимости{223}. Экономист Николай Федорович Анненский был ранее связан с революционными народниками и подвергался арестам. К 1890-м годам, сохранив народнические взгляды, он стал известен своими глубокими статистическими изысканиями, результаты которых публиковал в журналах и отдельными изданиями{224}. Но наиболее весомым было имя Николая Константиновича Михайловского — философа, социолога и литературоведа, теоретика народничества, который в свое время был близок с Н. А. Некрасовым и М. Е. Салтыковым-Щедриным, а с 1892 года вместе с В. Г. Короленко редактировал журнал «Русское богатство». Он разработал теорию свободного выбора «идеала», обосновывавшую возможность изменить общественное развитие и в конечном итоге социальное устройство в направлении, избранном передовой интеллигенцией. Высшим мерилом прогресса и исходным пунктом любого исследования в области гуманитарных наук Михайловский считал отдельную личность, разрабатывал концепцию «героя и толпы», объяснявшую механизм коллективного действия склонностью человека к подражанию, полагал, что психологическое воздействие личности зависит от восприятия массы и любой человек, а не только выдающаяся личность, может, оказавшись впереди толпы, сыграть важную роль в определенных событиях{225}.
Народником Милюков не стал — он, как и ранее, отстаивал позитивистский подход к действительности, никак не мог согласиться с тем, что наиболее прогрессивным классом России, которому принадлежит будущее, является крестьянство. Однако общение с легальными народниками (их вскоре стали называть либеральными народниками), а затем и с легальными марксистами, которые, в отличие от Михайловского, отстаивали прогрессивность быстрого капиталистического развития России, продолжало обогащать его духовно. В то же время он воспринимал социалистические построения как утопию, препятствующую объективному взгляду на перспективы развития страны, которые ему виделись не только и даже не столько в экономической эволюции по примеру передовых европейских стран, сколько в постепенном расширении участия населения в решении государственных дел вначале на местном, а затем и на общероссийском уровне.
Контакты Милюкова с либеральными народниками были зафиксированы Петербургским охранным отделением, но совершенно неверно истолкованы. Возникли даже подозрения, что Милюков может быть связан с террористическими организациями. Возможно, с целью проверки этой версии были предприняты довольно неуклюжие действия{226}. Однажды по рекомендации какой-то знакомой к нему явился на тайное свидание господин «довольно отвратного вида». Павел Николаевич принял его в спальне со всеми доступными ему средствами конспирации. Посетитель спросил, не знает ли он распорядка дня сенатора Петра Николаевича Дурново и нет ли у него фотографии Дурново. Объект был избран не случайно — в течение почти десяти лет он возглавлял Департамент полиции и вынужден был покинуть пост в результате сексуального скандала. Он пользовался самой дурной репутацией не только в революционных, но и в либеральных кругах.
Решив, что речь идет о провокации (мы полагаем, что имело место прощупывание, проверка реакции), Павел Николаевич сухо ответил, что о расписании сенатора никак не может знать, а фотокарточку Дурново, вероятно, можно купить в любом художественном магазине. Посетитель удалился, недовольный результатом.
Милюков писал в воспоминаниях, что через годы, когда был разоблачен провокатор Азеф, он узнал в нем своего посетителя. Быть может, это соответствовало действительности — или всё же взыграла фантазия. Вряд ли полицейский осведомитель (с 1893 года), который в 1899-м стал членом Союза социалистов-революционеров, а в 1903-м — руководителем Боевой организации эсеров, мог просто так, без маскировки, даже не загримировавшись, явиться в дом к известному общественному деятелю. Скорее всего, Милюков, хотя он и был опытным историком и политиком, отлично разбиравшимся в способах политического сыска, провокаций, компрометации общественных деятелей, поддался общему чувству недоумения и негодования, узнав, что один и тот же человек возглавлял кровавые акции против царских сановников и выдавал полиции руководителей подпольных организаций.
В то же время в некоторых полицейско-цензурных документах Милюков характеризовался теперь как проповедник экономического материализма, близкого к марксизму. Полицейские чиновники стремились уложить взгляды поднадзорных в некую схему, но Милюков оказывался за ее пределами. У властей, однако, хватало ума, чтобы понять: к насильственному свержению существующего строя он явно не стремился.
Поселившись в Петербурге, Милюков должен был позаботиться о хлебе насущном. Он уже привык существовать на гонорары, но они не являлись надежным источником дохода. Надо было иметь постоянный заработок. Дальнейшая педагогическая карьера исключалась, так как распоряжение о запрещении ему преподавать в учебных заведениях империи оставалось в силе. Поэтому, когда вскоре после приезда в Петербург он получил одно за другим два предложения штатной работы с постоянным заработком, то принял оба, тем более что они соответствовали его интересам и уже сложившемуся роду занятий. С явной гордостью 4 ноября Павел Николаевич писал в Софию Ивану Шишманову, что за ним «начали ухаживать сразу несколько редакций»{227}.
Первое предложение исходило от публициста Сергея Николаевича Южакова, члена редколлегии популярного журнала «Русское богатство», в котором он вел отдел иностранной политики. Как раз в это время Южаков занялся созданием русифицированной версии немецкого энциклопедического словаря Мейера — предполагалось частично переводить его материалы, частично дополнять их, включать новые статьи для привлечения русских читателей, о чем существовала договоренность с германскими издателями.
Александра Аркадьевна Давыдова, издательница выходившего с 1892 года «ежемесячного литературного и научно-популярного журнала для самообразования» «Мир Божий», предложила Милюкову стал редактором журнала наряду с Ангелом Ивановичем Богдановичем, причем заниматься в основном отделом критики и библиографии. Ему был положен приличный по тем временам оклад — 100 рублей в месяц, а за каждый отредактированный и написанный материал предусматривались отдельные выплаты.