Но даже московская красавица не отвлекла Милюкова от общественно-политических задач. Летом 1905 года он предпринял агитационную поездку по провинциальным городам с целью добиться сближения либералов и тех, кого он называл революционерами, имея в виду те группы социал-демократов и части умеренных народников, полностью не примкнувшей к эсерам, которые, придерживаясь социалистических взглядов, отодвигали социалистическую революцию в будущее, когда для нее созреют объективные условия.
Особенно бурные споры развернулись в Курске, а затем в Харькове, где они продолжались целыми ночами. Милюкову так и не удалось убедить слушателей в утопичности их представлений о грядущем социалистическом рае.
Самому Милюкову в качестве политического деятеля это первое агитационное турне принесло ощутимую пользу. Аудитория была непредсказуемой и в смысле политической подготовки, и в отношении догматики и пристрастий. Постепенно вырабатывались некоторые довольно элементарные правила, которыми можно было овладеть только на практике. Довольно быстро он научился, не напрягая голоса, говорить громко, не переходя на крик (хотя для постановки соответствующей ораторской дикции понадобились немалые усилия). Он убедился, что даже при логичной и доступной речи повышение голоса создает у не очень подготовленной аудитории впечатление неубедительности оратора, слушатели теряют интерес и даже начинают расходиться. Второе правило давалось Павлу Николаевичу, привыкшему к интеллектуальной профессорской и студенческой аудитории, труднее. Лишь с большим трудом он научился приноравливаться к самой неподготовленной, подчас даже малограмотной части слушателей, одновременно сохраняя интерес наиболее образованной. Приходилось балансировать между логическими доводами и эмоциями, демонстрирующими, что оратор — не бесстрастный аналитик, а политический борец, которого до глубины души волнует каждая высказанная им мысль. И всё же Милюков признавался, что эмоциональные выступления давались ему значительно труднее спокойных, логически выверенных. Во время летней поездки в провинцию он всё более четко выстраивал линию своих рассуждений от простого к сложному, стремясь, чтобы эта линия постоянно сохранялась в сознании слушателей.
Что же касается содержания выступлений во время этого тура, а затем в Москве и Питере, то они носили примирительный, компромиссный характер. Милюков стремился убедить представителей либерального и социалистического течений, что на данном этапе перед ними стоят общие задачи, что пока все оппозиционеры являются попутчиками или даже союзниками, догматические доктринальные споры следует прекратить, а неизбежное соперничество отложить до тех времен, когда будет достигнута общая цель — создание в России конституционного строя.
Слушатели на местах, как правило, сочувственно относились к этой тактике. Однако высшие органы социалистов-революционеров и особенно социал-демократов не уставали разоблачать либеральную демократию, обвиняя ее в служении царизму и стремлении не допустить углубления революции.
Связующим звеном между социалистами и либералами оставались формировавшиеся профессиональные союзы. На них сосредоточилось внимание Милюкова после его летней поездки, во время которой он убедился, что революция в России действительно началась, ибо его выступления проходили без полицейского вмешательства — в крупных городах России явочным порядком была введена свобода слова.
Достигнутое требовалось закреплять организационно — созданием политических партий, важным шагом к чему Милюков и некоторые связанные с ним либеральные деятели считали образование профсоюзов. Требовалось оказывать давление на царское правительство, чтобы оно приняло законоположения о признании политических и профессиональных организаций.
Опору своей работе на этом этапе Милюков видел в Союзе союзов, объединявшем профессиональные организации различных групп интеллигенции. На руководство возникавшими профсоюзами промышленных и железнодорожных рабочих он пока не посягал, видя, что в них прочно закрепляются социал-демократы как большевистского, так и меньшевистского направлений.
Учредительный съезд Союза союзов открылся в Москве 24–26 мая 1905 года, через десять дней после тягчайшего поражения 2-й тихоокеанской эскадры русского флота в решающем сражении Русско-японской войны в Цусимском проливе. Большинство кораблей, имевших непоправимые повреждения, затопили японцы или собственные экипажи, часть капитулировала, а некоторые были интернированы в нейтральных портах. Из тридцати восьми кораблей эскадры в дальнейшем могли участвовать в военных действиях всего четыре. Международным последствием цусимской катастрофы было резкое падение престижа Российской империи, а внутриполитическим — падение авторитета Николая II и царской администрации в целом.
Накануне съезда Милюков в Петербурге участвовал в общественных протестах в связи с Цусимой. Приехав в Москву, он стал свидетелем демонстраций противоположного толка — патриотических, выражавших горячую поддержку царю и русскому оружию. В такой противоречивой обстановке проходил съезд Союза союзов.
Ранее эта организация формально имела только информационные функции, а решения ее бюро вступали в силу лишь после утверждения их отдельными профсоюзами. Теперь предстояло определить, в каких пределах Союз союзов может действовать как единая централизованная организация.
Милюков был избран председателем заседаний и на протяжении всего съезда многократно выступал{296}. Союз союзов, по существу, превращался из объединения профессиональных организаций в политическую формацию. Участники съезда единодушно проголосовали за главную задачу: «Борьба за политическое освобождение России на началах демократизма». Вслед за этим часть делегатов, стоявших на левых позициях, потребовала конкретизации этого положения, и в результате была принята формулировка: «Необходимость немедленного созыва Учредительного собрания народных представителей, избираемых всеобщим, прямым и тайным голосованием».
Часть делегатов потребовала включить это требование в адрес, с которым к царю должны были отправиться все участники съезда — больше двухсот человек. Милюкову и другим относительно умеренным делегатам удалось несколько смягчить накал страстей: слова о характере избранного народного представительства заменили более обтекаемыми «избранные равно и без различий всеми подданными нашими». Было решено также, что к царю отправится избранная делегация{297}.
Правда, вслед за этим съезд вообще отказался от направления к царю делегации и, следовательно, адреса — Милюков убедил в этом делегатов, получив, вероятно, достоверные сведения из придворных кругов, что делегация принята не будет и возникнет безвыходная коллизия. Более того, среди делегатов стали распространяться слухи, что власти готовятся к разгону съезда, не исключая применения военной силы. Вместо предполагавшегося адреса было решено подготовить обращение к народу и обществу, текст которого по поручению съезда составил Милюков.
Это был первый официальный политический документ, написанный им в качестве участника революции, и носил он резкий характер: «Надежда, что нас услышат, теперь отнята. Мы должны действовать, как кто умеет и может по своим политическим убеждениям… Все средства теперь законны против страшной угрозы, заключающейся в самом факте дальнейшего существования настоящего правительства… Мы обращаемся… ко всему, что есть в народе живого и способного отозваться на грубый удар, — и мы говорим: всеми силами, всеми мерами добивайтесь немедленного устранения захватившей власть разбойничьей шайки и поставьте на ее место Учредительное собрание… чтобы оно могло как можно скорее покончить с войной и с господствующим до сих пор политическим режимом»{298}.
Судя по всему, это был самый острый документ, написанный П. Н. Милюковым за всю его политическую карьеру, явно навеянный не столько трезвыми раздумьями, обычно свойственными ему, а эмоциями, раздражением, предположением, что власти собираются насильно ликвидировать возникший на волне революции общественный орган.
Позже Павел Николаевич, не осуждая свой текст с крайне резкими выражениями, всё же пытался оправдаться, заявляя, что выражение «разбойничья шайка» относилось к предпринимателям, наживавшимся на войне. На самом деле из контекста видно, что оно явно было адресовано императору и правительству.
В эти дни Милюков выступал с острыми речами, в которых провозглашал, что «ныне хороши все средства», ибо таково «подлинное выражение всеобщих чувств»{299}.
На самом деле правительство не собиралось разгонять съезд Союза союзов — разумеется, не в силу готовности к введению в стране демократических норм, а опасаясь остаться в изоляции.
Поворот Милюкова влево был не просто временным, а скорее всего кажущимся. Правда, и после съезда он полагал, что «единый фронт» с социалистами может быть сохранен, хотя оценивал их сугубо критически, видя, однако, существенное различие между социал-демократами и эсерами. В начале июня он писал П. Б. Струве: «С[оциал]-демократы] помогли своими глупостями и расколами, а с[оциалисты]-р[еволюционеры] ведут себя разумно и не мешают делу»{300}.
Основная часть союза хотя и не тяготела к революционным акциям, с симпатией относилась к призывам социал-демократов и эсеров к массовым забастовкам, бойкоту Булыгинской думы и т. п. Более того, очередной съезд Союза союзов, состоявшийся 1–3 июля в Петербурге, а затем в финском городе Териоки, принял, несмотря на возражения Милюкова, решение не участвовать в выборах в совещательную Думу.
Правда, к удовлетворению Павла Николаевича, представители союзов профессоров, писателей и учителей средней школы поддержали его мнение о необходимости принять участие в выборах, чтобы затем добиваться превращения Думы в законодательный орган. Тем временем в ходе революции влияние социалистических партий нарастало, расширялось руководимое ими забастовочное движение, стачки становились политическими, выдвигались всё более радикальные лозунги, раздавались призывы к всеобщей забастовке. Во многих губерниях, особенно в черноземных, вспыхивали кресть