и высокотиражную газету — утренние «Биржевые новости». По решению ЦК ее сразу же переименовали — сначала в «Свободный народ», а потом в «Народную свободу»{338}.
Как сообщалось в первом номере, «с 1 декабря в Санкт-Петербурге выходит большая политическая и литературная газета «Свободный народ», издаваемая С. М. Проппером при постоянном участии многих деятелей конституционно-демократической партии под редакцией П. Н. Милюкова и И. В. Гессена»{339}. Не был объявлен еще один постоянный сотрудник газеты — Максим Ипполитович Ганфман, профессиональный журналист, мастер репортажа и организации прессы. Через много лет по поводу его шестидесятилетия Милюков писал: «Из нас только Ганфман был настоящим газетчиком, знал досконально весь газетный и журнальный мир — не только с лица, но и с изнанки, — будучи в то же время скрупулезно верным демократом и кристально честным человеком. Он был для нас незаменим. Имел собственные убеждения, более левые, чем наши. Он намеренно отходил в тень, уступая место для нашей, тогда уже партийной, проповеди»{340}.
Милюков считал Ганфмана своим учителем в журналистике, которая с этого времени начала становиться его профессией. В его воспоминаниях говорится: «Это была тяжелая школа, но она послужила для меня посвящением в журналисты; это третье звание прибавилось к прошлым двум, историка и политика»{341}. Действительно, в первые дни выпуска газеты Павел занимался и набором, и версткой, и корректурой, не говоря уже о том, что по очереди с Гессеном, а иногда и Ганфманом писал передовые статьи и по мере необходимости заполнял пустые места репликами по поводу материалов, помещенных в других изданиях, или краткими заметками на текущие темы.
Газета выходила всего два дня. В первом же номере появился материал Гессена (написанный фактически совместно с Милюковым) «Министерство графа Витте», где сурово осуждалась деятельность правительства. В статье говорилось: «Умирающий режим одинаково бессилен в своих попытках реформы. Мы пережили банкротство системы Плеве; мы переживаем банкротство системы Витте. И та и другая системы сослужили революции хорошую службу: они довершили дезорганизацию «обреченного» режима, приблизили час неминуемой и роковой расплаты… России нужны иные люди, Россию спасут иные силы». В качестве приложения к номеру продавалась программа партии кадетов, утвержденная учредительным съездом.
Во втором номере был опубликован написанный Л. Д. Троцким финансовый манифест Петербургского совета рабочих депутатов, предрекавший финансовое банкротство царизма и призывавший отказываться от уплаты налогов, изымать вклады из банков и т. п.{342}
Это было уже слишком! Власти перешли в контрнаступление. 2 декабря были опубликованы правила наказаний за участие в забастовках, а вслед за этим объявлено о закрытии всех газет, опубликовавших финансовый манифест, в том числе и «Свободного народа».
Но всего через две недели начала выходить новая кадетская газета, в названии которой лишь изменился порядок слов, но были та же редакция и сотрудники. 9 декабря в «Народной свободе» появилась передовая статья Милюкова о Московском вооруженном восстании. При ее подготовке автор оказался в нелегком положении: не отвергая в принципе восстания как средства борьбы, был вынужден констатировать обреченность изолированного вооруженного выступления (в других городах они были еще слабее и еще легче подавлены). Вот как определял Милюков свою личную позицию, которая воспринималась позицией его партии: «Мы хорошо понимаем и вполне признаём верховное право революции как фактора, создающего грядущее право в открытой борьбе с историческим правом отжившего уже ныне политического строя. Но мы не обоготворяем революции, не делаем из нее фетиша и также хорошо помним, что революция есть только метод, способ борьбы, а не цель сама по себе. Этот метод… плох, если он вредит тому делу, которому хочет служить. И цели, и приемы русского революционного движения должны быть предметом серьезной и независимой общественной критики».
Милюков был крайне осторожен в оценках. Он полагал, что организаторы восстания переоценивают свои силы, и был убежден, что само вооруженное антиправительственное выступление носит авантюрный характер: за «игрушечными сооружениями», которые называли громким словом «баррикады», удержаться против регулярных воинских частей невозможно (позже Павел Николаевич с горечью вспоминал, что подавление восстания привело к разрушению целого квартала и гибели сотен случайных прохожих, «попавших под такой же случайный обстрел»). Он признавал, что Московское восстание, «легкомысленно затеянное и заранее проигранное, проложило между нами (кадетами и революционными социал-демократами. — Г. Ч., Л. Д.) непроходимую грань»{343}.
В результате синусоида революции, повернувшая вниз, повлекла за собой закрытие «Народной свободы»{344}. После долгих и нелегких переговоров Проппер аннулировал договор с кадетами и восстановил издание утренней «Биржевки».
Тем не менее название «Народная свобода» неожиданно осталось в истории: по первому печатному органу кадетов стали именовать партией народной свободы, а затем, начиная со II съезда, это словосочетание закрепилось в партийных документах в качестве второго наименования партии.
А. В. Тыркова-Вильямс трактует двойное название партии следующим образом: «Это была выдумка горожан, потерявших чутье к русскому слову или никогда его не имевших. Во всяком случае с таким громоздким нерусским названием «подойти к массам» было нелегко. Магия слова многое значит, не только в поэзии, но и в политике. Правда, название «партия народной свободы» всё-таки как-то самочинно сохранялось, иногда употреблялось, а длинное нерусское название скоро было в упрощенном порядке сокращено»{345}.
Период конца 1905-го — начала 1906 года ознаменовался становлением в России партийно-политической системы, происходившим явочным порядком. Никакого законодательства о партиях не существовало. Формально все партии были нелегальными (они еще не прошли регистрацию, которую власти под разными предлогами затягивали), фактически же не просто существовали, но и приступили к изданию своей прессы, другой агитационной литературы, проведению съездов и собраний. Между ними развернулась конкуренция, предварявшая выборы в представительный центральный орган — по существу, российский парламент.
Одиннадцатого декабря 1905 года был обнародован указ о расширении избирательных прав граждан и созыве законодательной Думы{346}. В феврале 1906 года был сформирован новый состав Государственного совета, преобразованного из совещательного органа в верхнюю палату парламента и уравнивавшегося с Думой в законодательных правах.
Выборы в Государственную думу первого созыва состоялись в феврале — марте 1906 года по четырем куриям (сословно-имущественным разрядам избирателей): землевладельческой, городской, крестьянской, рабочей; военнослужащие и женщины избирательных прав не получили. Левые партии (социал-демократы и социалисты-революционеры) выборы бойкотировали.
Для Милюкова это было большим разочарованием. Он не понимал, почему такие разумные люди, как бывшие легальные народники Николай Федорович Анненский и Венедикт Александрович Мякотин, отказываются воспользоваться хотя и ограниченной, но всё же реальной возможностью политической борьбы. Милюков внимательно следил за политической эволюцией Анненского и Мякотина: в 1905 году они участвовали в ряде собраний эсеров, но, сочтя их лозунги слишком радикальными, к ним не присоединились, а основали в 1906 году несколько более умеренную Трудовую народно-социалистическую партию, которая, однако, также не участвовала в выборах и критиковала кадетов за уступки царизму. Не сбылись надежды Милюкова на вхождение этих и некоторых других умеренных «народников», как он их по-старому называл, в его партию и образование в ней некоего «крестьянского сектора», дававшего возможность получить значительную поддержку сельского населения. Силы левых и центра дробились, что, естественно, их ослабляло.
Но это была лишь одна сторона предвыборной ситуации. Отказ наиболее левых партий участвовать в выборах в Думу превращал Конституционно-демократическую партию в единственную крупную оппозиционную силу, участвующую в легальной конкурентной борьбе.
Сама же кадетская партия являлась, по оценке ее лидера, в основном интеллигентской организацией. Но это было не вполне корректно, так как на местах к ней присоединились многие деятели земских учреждений, в основном их наемные служащие (врачи, агрономы и т. д.), довольно тесно связанные с социальными низами.
Правда, студенты обычно занимали более радикальные позиции. «Молодежи у нас почти не было, — вспоминала Тыркова-Вильямс. — Многие кадетские профессора пользовались исключительной популярностью, но студенты в профессорскую партию не шли. Только в немногих высших школах были студенческие кадетские группы. Студенту надо было иметь и мужество, чтобы в студенческой среде проповедовать кадетизм. Для молодежи мы были слишком умеренны». Тыркова с полным на то основанием утверждала, что ядро партии составляли дворяне, к которым примыкала разночинная городская интеллигенция: «Среди профессоров, адвокатов, врачей были люди всех классов, но многие из них тоже были дворяне. Классовые определения не имели значения. Никому не могло прийти в голову выставить свое дворянство на вид. Это просто было бы смешно. Кадеты были государственные идеалисты, верили, что Россию можно перестроить по безукоризненному образцу»