получить их от императора, а не Думы.
Хотя Треповым были отвергнуты важнейшие пункты кадетской программы, тон беседы был таков, что не исключались дальнейшие контакты. На прощание царский приближенный дал Милюкову номер своего приватного телефона, предложив в случае необходимости контактировать напрямую.
Создается впечатление, что генерал всерьез подумывал о привлечении кадетов к власти и умиротворении страны с их помощью. Он даже составил список «правительства доверия», в основном из кадетов. В председатели намечался Муромцев, пост министра иностранных дел предполагалось предоставить Милюкову или Петрункевичу. Только в отношении постов военного, морского министров и министра двора предусматривалось, в соответствии с Основными законами, что они будут замещены «по усмотрению его величества». Наивный служака довел этот список до сведения императора, а тот, разжигая вражду, сообщил его председателю правительства Коковцову. Именно из мемуаров последнего этот список и стал известен{374}.
Тем временем Милюков был настолько вдохновлен результатами свидания с дворцовым комендантом, что вслед за этим опубликовал статью с требованием создания правительства из членов его партии{375}.
Усилия Трепова, не столь уж интенсивные, результата не дали. Царь всё более склонялся к силовому варианту — разгону непослушной Думы. В этих условиях для Милюкова совершенно неожиданным оказалось приглашение на еще одно свидание — к Петру Аркадьевичу Столыпину, бывшему саратовскому губернатору, назначенному в апреле 1906 года министром внутренних дел, о котором говорили, что он вот-вот станет председателем Совета министров.
Милюков был очень удивлен приглашением, хотя, по всей видимости, вполне оценил провокационный характер затеи всесильного министра: тому явно требовались дополнительные аргументы, чтобы убедить царя в необходимости распустить Думу, и он рассчитывал найти их в поведении лидера оппозиции.
Встреча состоялась в двадцатых числах июня, на этот раз не на нейтральной территории, а в кабинете Столыпина. Присутствовал министр иностранных дел Александр Петрович Извольский, который, однако, за всё время не проронил ни слова — он явно понадобился Столыпину лишь как свидетель.
Столыпин начал с прямых угроз, рассчитывая, что собеседник ответит грубостью или даже встречными угрозами. Он спросил, понимает ли Милюков, что министр внутренних дел одновременно является шефом корпуса жандармов и, следовательно, «заведует функциями», пока непривычными для кадетов.
Сдержав эмоции, Милюков постарался придать своему ответу полуиронический тон — заявил, что функции власти кадетам прекрасно известны, но их выполнение может быть различным в зависимости от общего направления правительственной деятельности. И. В. Гессен в воспоминаниях со ссылкой на рассказ Милюкова о встрече передавал его ответ совершенно иначе: «Если я дам пятак, общество готово будет принять его за рубль, а вы дадите рубль, и его за пятак не примут». Правда, сам Милюков его решительно отрицал{376}. Думается, Милюков действительно не мог сказать такое Столыпину — и по той причине, что так не считал, и в силу уважения к министерской должности, и, главное, потому что такое заявление было бы чрезвычайно выгодно Столыпину, послужило бы аргументом для «обвинительного акта».
Несколько вопросов, заданных Милюкову, носили явно провокационный характер. Столыпин поинтересовался, в частности, включаются ли им военный, морской министры и министр двора в число должностных лиц, «назначаемых кадетами», таким образом полупрезрительно-полуиронично выразив убеждение, что последние хозяйничают в Думе. Милюков ответил, что в прерогативы монарха депутаты его партии вмешиваться не намерены. По существу, этим, если не считать нескольких ничего не значивших финальных фраз, встреча и завершилась.
Столыпин немедленно доложил о ней императору, сопроводив отчет собственным мнением, что кадеты и идущие за ними депутаты не желают сотрудничать с высшей государственной властью, а выполнение желаний лидеров этой партии может гибельно отразиться на интересах России. Это был новый аргумент в пользу роспуска Думы{377}.
Оставалось найти подходящий предлог. Таковым Столыпин, обдумывавший проведение аграрной реформы, счел обсуждение в комиссии Думы вопроса о подготовке законодательства по земельному вопросу, предусматривавшего насильственное отчуждение не только «отрезков», но также государственных, монастырских и излишков помещичьих земель. Еще в конце июня в прессе появилось правительственное сообщение, смысл которого состоял в том, что аграрные преобразования — вопрос, находящийся в компетенции императора и его министров. Столыпин явно ожидал реакции Думы. И она последовала — думские кадеты поддались на провокацию, вопреки мнению Милюкова, что наиболее целесообразно просто не реагировать. На заседание был вынесен вопрос об обращении Думы к народу по поводу аграрных преобразований.
Такое обращение, не входившее в официальную компетенцию Думы, вполне можно было истолковать как революционный шаг. На обсуждение этого вопроса 4 июля на заседание Думы явился Столыпин, молча сидел в правительственной ложе и делал заметки по ходу выступлений. Милюков забил тревогу: в «Речи» появилась передовая статья{378}, в которой он убеждал фракцию своей партии и Думу в целом быть максимально осторожными, не предпринимать шаги, которые могли бы быть истолкованы как антиконституционные: «Мы, может быть, накануне страшных решений, последние дни, когда еще возможно было установление согласия между законодательной властью и исполнительной, быстро проходят, и с обеих сторон так же быстро растет готовность на крайние решения».
Статья была встречена однопартийцами-депутатами с явным недовольством. Впервые Павел Николаевич почувствовал, что партийная почва начинает уходить у него из-под ног. Пытаясь утихомирить страсти, 9 июля он опубликовал в «Речи» новую передовицу, на этот раз обращаясь к правительству с уверениями в готовности Думы конструктивно работать и одновременно успокаивая общественность заявлением, что слухи о роспуске Думы в ближайшие дни вряд ли соответствуют действительности.
В критический момент, когда под угрозой оказался находившийся в зародышевом состоянии российский парламентаризм, Милюков явно совершал довольно неуклюжие поступки. Даже став опытным общественным деятелем, он не избавился от субъективизма оценок, некоторой непоследовательности. Но, разумеется, не его поведение и не поведение думских депутатов были причиной роспуска Думы. Если бы проект обращения к населению по поводу аграрного законодательства и не был поставлен, правительство нашло бы другой повод для пресечения деятельности непослушного парламента.
Еще 6 июля 1906 года царь отправил в отставку Горемыкина и назначил Столыпина председателем Совета министров, сохранив за ним пост министра внутренних дел. 8 июля Николай подписал повеление о роспуске Думы, а на следующий день — написанный Столыпиным и Крыжановским манифест, объяснявший эту акцию: «Выборные от населения, вместо работы строительства законодательного, уклонились в не принадлежащую им область и обратились к расследованию действий поставленных от Нас местных властей, к указаниям Нам на несовершенства Законов Основных, изменения которых могут быть предприняты лишь Нашею Монаршею волею, и к действиям явно незаконным, как обращение от лица Думы к населению. Смущенное же таковыми непорядками крестьянство, не ожидая законного улучшения своего положения, перешло в целом ряде губерний к открытому грабежу, хищению чужого имущества, неповиновению закону и законным властям… Да будет же ведомо, что Мы не допустим никакого своеволия или беззакония и всею силою государственной мощи приведем ослушников закона к подчинению Нашей Царской воле. Призываем всех благомыслящих русских людей объединиться для поддержания законной власти и восстановления мира в Нашем дорогом Отечестве»{379}. В манифесте было объявлено о проведении новых думских выборов по тем же правилам.
Девятого числа пришедшие на заседание депутаты увидели, что дверь в Таврический дворец заперта на висячий замок, а рядом на столбе прибит манифест о роспуске Думы. Просуществовала она 72 дня.
Милюков вспоминал: «Я ушел из редакции «Речи» на рассвете [9 июля], поручив позвонить мне, если будет что-то новое. Я не успел заснуть, как из редакции позвонили и сообщили, что манифест о роспуске Думы уже печатается в типографии… Я сел на велосипед и около 7 часов утра объехал квартиры членов Центрального комитета, пригласив собраться немедленно у Петрункевича»{380}.
На совещании, состоявшемся тем же утром, было решено ответить на роспуск Думы пассивным сопротивлением, основными проявлениями которого должны были стать отказы платить налоги и идти на армейскую службу. Видя в Милюкове не только партийного руководителя, но и талантливого публициста, тотчас забыв о возникшем в последние дни напряжении между ним и частью думской фракции, участники совещания просили его составить воззвание.
Положение Павла Николаевича оказалось затруднительным. Он должен был написать призыв к действиям, влекущим за собой уголовное преследование, которое не распространялось бы на него, поскольку он не был депутатом. Пояснив это участникам встречи, Милюков обратил внимание и на то, что судебное преследование «подписантов» приведет к тому, что они не смогут участвовать в новых выборах; тем самым будет поставлен под угрозу и количественный, и качественный состав будущей кадетской фракции. Доводы были отвергнуты, и Милюков написал требуемый манифест.