пять выступлений были посвящены аграрному, церковному вопросам и внешней политике (последнее объясняется тем, что Министерство иностранных дел крайне редко делилось с депутатами соображениями), различным другим вопросам (оборона, финансы, литературная собственность и др.) — 12. Таким образом, в 1907–1912 годах брал слово в Думе 71 раз. Особенно активен он был во время второй думской сессии (октябрь 1908-го — май 1909 года).
Так оттачивалось ораторское искусство Милюкова. Обычно он не писал текстов речей, а только на одном-двух листках (чаще всего формата открытки) мелким, понятным только ему почерком (расшифровка рукописей Милюкова — задача исключительной трудности для исследователя) набрасывал основные тезисы, фиксировал цифры и указывал источники{436}, а затем сравнительно логично и последовательно развивал этот план в выступлении. Великолепная память Павла Николаевича давала возможность лишь изредка, в основном для самоконтроля, заглядывать в заметки.
Писатель Марк Алданов вспоминал: «Милюкова можно было слушать часами с наслаждением. Его речи состояли из аргументов и только из аргументов. Он точно доказывал теорему, не забывая ни одного довода в цепи доказательств, не забывая их последовательности, никогда не отвлекаясь в сторону. Вместе с тем его чисто московская речь была всегда безупречно правильна, у него и простые обмолвки попадались очень редко. Особенно хорош он бывал в дебатах, когда отвечал оппоненту или оппонентам. Основную речь можно дома подготовить, но отвечать противникам необходимо экспромтом. И ответные речи Павла Николаевича часто бывали настоящими шедеврами по стройности и находчивости диалектики, по неотразимой логической силе»{437}.
Роль Милюкова в выражении взглядов оппозиции становилась тем более важной, что другие наиболее авторитетные партийные деятели в Думу не попали, поскольку были осуждены в связи с подписанием ими Выборгской декларации. Кроме того, партийным деятелям нередко казались бесполезными выступления с парламентской трибуны, так как правительство, как правило, не считалось с мнением оппозиции, а до населения это мнение не доходило. Милюков, однако, преодолевал такие мысли и упорно проводил свою линию.
У А. В. Тырковой-Вильямс встречаем описание Павла Николаевича периода его думской деятельности: «В наружности Милюкова не было ничего яркого. Так, мешковатый городской интеллигент. Широкое, скорее дряблое лицо с чертами неопределенными. Белокурые когда-то волосы ко времени Думы уже посерели. Из-за редких усов поблескивали два или три золотых зуба, память о поездке в Америку. Из-под золотых очков равнодушно смотрели небольшие серые глаза. В его взгляде не было того неуловимого веса, который чувствуется во взгляде властных сердцеведов. На кафедре Милюков не волновался, не жестикулировал. Держался спокойно, как человек, знающий себе цену. Только иногда, когда сердился или хотел подчеркнуть какую-нибудь важную для него мысль, он вдруг поднимался на цыпочки, подпрыгивал, точно хотел стать выше своего среднего роста. Также подпрыгивал он, когда ухаживал за женщинами, что с ним нередко случалось»{438}.
К этому времени Милюков по сознательному выбору посвятил себя политическим делам. Для личной жизни (а он включал в нее и научную деятельность как чисто индивидуальное интеллектуальное занятие) времени не оставалось.
Анна Сергеевна, в свою очередь, была занята вопросами женского равноправия, а также делами открытого ею издательства. К сожалению, нам не удалось установить название и характер этого издательства, но, учитывая, что эти сведения отсутствуют в документах и воспоминаниях, можно предположить, что издательство было небольшим и не очень успешным.
Павел Николаевич не только перестал читать научную историческую литературу, но даже не просматривал новые издания своих работ, продолжавших вызывать интерес и у специалистов, и у широкой публики; у последней — главным образом потому, что книги принадлежали перу известного политика: в них искали продолжение его мыслей, высказываемых с думской трибуны и в газетах. Из бывших коллег по университету Милюков сохранил наиболее тесную связь с В. О. Ключевским, которого регулярно навещал. Но восстановление отношений было связано почти исключительно с политикой: он регулярно докладывал Ключевскому о делах в Думе и динамичном закулисье русской общественно-политической жизни.
В 1910 году Ключевский скончался. В статье, посвященной его памяти, Милюков остался верен себе — не ограничился оценкой заслуг Ключевского перед исторической наукой: «В 1905 году, по инициативе руководителей дворянского съезда В. О. Ключевский был приглашен на особое совещание в Петергоф для обсуждения вопроса о введении конституции по проекту 6 августа, составленному министром внутренних дел А. Г. Булыгиным. Но, увы, дворяне обманулись в своих надеждах на поддержку со стороны В. О. Ключевского. Последний категорически заявил на совещании, что считает с государственной точки зрения крайне опасной узко-сословную политику, которой предлагали придерживаться остальные члены совещания». Милюков, правда, не стал добавлять, что именно он стремился внушить Ключевскому самостоятельную позицию во время революции. Статья о Ключевском была опубликована не только в «Речи», но и в некоторых провинциальных изданиях, например в харьковской газете «Южный край» от 27 мая 1911 года.
На личные заботы времени почти не оставалось. Проведя день в Думе, Милюков к вечеру отправлялся в редакцию своей газеты, писал передовицу для очередного номера, иногда еще и статью на злободневную тему, а затем дремал на диване в ожидании корректуры и последних новостей, поскольку могла потребоваться замена уже набранного материала срочной информацией.
В воспоминаниях Павел Николаевич ни словом не упоминает об общении со своими детьми, участии в их воспитании. Кажется, дети для него существовали как некие абстрактные образы, а не живые люди, что контакты с ними не выходили за рамки дежурных вопросов, за которыми следовали столь же краткие ответы. В то же время из детских писем его дочери Натальи (Таки, как ее называли в семье) видно, что детей приучали к самостоятельности, аккуратности, грамотности и четкости в переписке{439}. Политика захватила его полностью, стала не просто центральной частью жизни, а всей жизнью, почти не оставляя места для других забот, включая семейные (правда, он и в это время имел внебрачные связи, но они, как нам представляется, за редкими исключениями не были глубокими, хотя всё же выходили за рамки простого удовлетворения физиологических потребностей).
Единственным удовольствием, в котором Милюков себе не отказывал, была музыка. У него на квартире собирались любители, составлявшие небольшой ансамбль, не очень часто (обычно раз в месяц) игравший отрепетированные произведения для собственного удовольствия. Павел Николаевич исполнял партию второй скрипки или альта, первой скрипки — гвардейский офицер Ростовцев, на виолончели играл учитель русской словесности Нелидов, на рояле — жена Милюкова{440}.
Правда, Милюков мимоходом упоминал, что именно занятия музыкой привели его к встречам с Ниной (Антониной) Васильевной Лавровой, урожденной Григорьевой, которая через четверть века стала его второй женой. Оказалось, при всём политическом фанатизме (в смысле преданности политике) Павел Николаевич по-прежнему был способен поддаваться соблазнам.
Их знакомство произошло на вокзале в Великих Луках, когда он возвращался с деловой встречи в Петербург, а она, побывав у родных, направлялась через столицу к мужу, служившему в Томске инженером-строителем. Милюков оставил миловидной даме свою визитную карточку, а через полтора-два года та, овдовев, приехала в Петербург (ее муж был убит рабочим, скорее всего по пьянке — по словам Милюкова, «в какой-то темной истории»).
Можно лишь предполагать, каковы были намерения Нины, когда она пригласила Павла Николаевича (разумеется, без супруги) «поскучать за чайком», и каковы были последствия «скучания». Известно одно: они составили фортепианно-скрипичный дуэт (Лаврова в свое время училась в консерватории). Об остальном говорят скупые строки воспоминаний: «Мало-помалу эти дуэты вошли в привычку, а общие музыкальные вкусы, вместе с личными достоинствами Н[ины] В[асильевны], создали между нами прочные отношения, которым суждено было продолжаться до конца моей жизни»{441}.
Так что политический фанатизм, который ничуть у Милюкова не убавлялся, всё же удобно сочетался с общением с постоянной дамой сердца. Анна Сергеевна не могла не знать и об этой связи. Однако о разводе ни она, ни муж не помышляли, ибо это неминуемо испортило бы биографию общественного деятеля.
Материальное положение Милюкова к этому времени стало весьма прочным. Он так никогда и не превратился в богача, всю жизнь принадлежал к тому слою, который ныне принято называть верхней прослойкой среднего класса. К заработной плате редактора газеты прибавились жалованье члена Государственной думы, постоянные гонорары за переиздания книг. Это позволило Павлу Николаевичу отказаться, наконец, от съемного жилья, приобрести квартиру в районе Песков — холмистого исторического района столицы, главным преимуществом которого была незатопляемость во время наводнений. Жителями Песков были в основном ремесленники, но постепенно там стала селиться и столичная интеллигенция. Через несколько лет Милюковы перебрались в центр города, купив квартиру в доме на углу Бассейной улицы (ныне улица Некрасова) и Парадного переулка.
Более того, посещая Крым, где теперь жил И. И. Петрункевич в имении своей падчерицы, известной просветительницы и благотворительницы графини Софьи Васильевны Паниной, Милюков по случаю приобрел земельный участок, а затем построил небольшой домик недалеко от Судака, в местечке Батилиман. Вскоре был куплен еще один небольшой дом, на этот раз в Финляндии на берегу Финского залива.