В письме Милюкова монархисту Иосифу Васильевичу Ревенко, написанном непосредственно после октябрьских событий 1917 года, говорилось: «В ответ на поставленный Вами вопрос, как я смотрю теперь на совершённый нами переворот, чего я жду от будущего и как оцениваю роль и влияние существующих партий и организаций, пишу Вам это письмо, признаюсь, с тяжелым сердцем. Того, что случилось, мы не хотели. Вы знаете, что цель наша ограничивалась достижением республики или же монархии с императором, имеющим лишь номинальную власть; преобладающего в стране влияния интеллигенции и равные права евреев. Полной разрухи мы не хотели, хотя и знали, что на войне переворот во всяком случае отразится неблагоприятно. Мы полагали, что… временную разруху в армии и стране мы остановим быстро и если не своими руками, то руками союзников добьемся победы над Германией, заплатив за свержение царя некоторой отсрочкой этой победы. Надо признаться, что некоторые даже из нашей партии указывали нам на возможность того, что и произошло потом. Да мы и сами не без некоторой тревоги следили за ходом организации рабочих масс и пропаганды в армии. Что же делать: ошиблись в 1905 году в одну сторону — теперь ошиблись опять, но в другую. Тогда недооценили сил крайне правых, теперь не предусмотрели ловкости и бессовестности социалистов»{560}.
Но это будут размышления по поводу уже свершившегося. Пока же Милюков и его партия рассчитывали на относительно мирное достижение своих целей.
Непосредственно после речи 1 ноября Милюков выступил с несколькими заявлениями, уделив особое внимание национальному, в частности еврейскому, вопросу. Связано это было с тем, что после начала наступления австро-венгерских и германских войск в Галиции в конце весны 1915 года русское командование вывезло оттуда всех евреев, причем в товарных вагонах, под конвоем. В русской армии были популярны рассказы о поголовном участии еврейского населения в шпионаже в пользу Германии, ходили даже слухи, что религиозные евреи прячут в бородах рации для передачи немцам секретной информации. Были случаи расстрела евреев без суда или по приговорам военно-полевых судов. Военное командование стало брать евреев в заложники и на территории России. На конференции кадетов в июне 1915 года М. М. Винавер огласил секретный приказ начальника укрепленного района Новогеоргиевск, ссылавшийся на инструкцию высшего воинского начальства: «В целях обеспечения войск от вредной деятельности еврейского населения Главнокомандующий приказал при занятии населенных пунктов брать от еврейского населения заложников, предупреждая жителей, [что] не только в период занятия нами данного населенного пункта, но и после очищения его заложники будут казнены, что в случае надобности и приводить в исполнение»{561}. По инициативе Милюкова в Думе был поставлен вопрос о незаконных действиях военных властей в отношении еврейского населения, проживающего в районе боевых действий. Выступления Милюкова по этому вопросу были высоко оценены не только еврейской общественностью{562}, но и фактически всей либеральной прессой страны. При этом в ряде случаев прессе приходилось преодолевать цензурные рогатки.
В то же время, рассматривая выступления Милюкова в Думе, на собраниях его партии, в газетах, надо учитывать, что, несмотря на весьма боевую риторику, он продолжал призывать к умеренности. Даже казавшаяся чуть ли не революционной речь 1 ноября 1916 года отнюдь не была призывом к восстанию. Дискредитируя режим, Милюков надеялся ускорить установление в России конституционной монархии, которая, как он полагал, всё еще не существовала, несмотря на наличие конституционных Основных законов и законодательной Думы.
При этом, будучи западником, Милюков надеялся на внешнее воздействие на царизм, которое стремился координировать с усилиями Прогрессивного блока, своей партии, своими собственными. В сводке Петроградского охранного отделения (февраль 1916 года) говорилось, что, по мнению Милюкова, окончание войны потребует от государства чрезвычайных финансовых усилий, необходимые же средства можно будет получить только при помощи иностранных займов. Без поддержки Думы правительство не сможет получить за границей ни копейки. В такой ситуации Дума станет всесильной и поможет нанести решающий удар по самодержавию{563}.
Произошедшую 10 ноября отставку Штюрмера Милюков расценил как важную победу Прогрессивного блока и свою личную, последовавшую за знаменитой речью. Победа, однако, была кажущаяся. Замена Штюрмера Александром Федоровичем Треповым (пробыл на посту председателя Совета министров всего полтора месяца), а затем Николаем Дмитриевичем Голицыным (оставался главой правительства два месяца — вплоть до Февральской революции) уже не могла благоприятно повлиять на развитие событий — всесторонний кризис в стране углублялся.
Свидетель событий Александр Блок писал: «Ославленному Милюковым в Думе Штюрмеру пришлось уступить место Трепову. На долю этого бюрократа выпала непосильная задача — взять твердый курс в ту минуту, когда буря началась (в ноябре 1916 года); при Трепове считалось «хорошим тоном» избегать применения 87 статьи; но все уловки только подливали масла в огонь, и недостаточно сильный, ничего не успевший изменить за 48 дней своего премьерства, Трепов пал, побежденный Протопоповым, которому удалось уловить его на предложении отступного Распутину (чтобы последний не мешался в государственные дела)»{564}.
Однако отстранение Распутина от государственных дел не понадобилось. Критическую ситуацию еще сильнее обострило его убийство, происшедшее в ночь на 17 декабря 1916 года во дворце князей Юсуповых на Мойке. Убийцами были Ф. Ф. Юсупов, В. М. Пуришкевич, великий князь Дмитрий Павлович, сотрудник британской разведки Освальд Рейнер. В любом случае с устранением Распутина были связаны самые высокие круги разлагавшейся Российской империи.
О подготовке убийства в Петрограде слухи ходили в течение нескольких недель. Знал о них, естественно, и Милюков, который расценивал их как свидетельство крайней напряженности, царившей не только в высшем обществе, но в общественных кругах в целом.
Именно в эти дни в Москве был созван явочным порядком, то есть без согласования с властями, съезд земских учреждений, для которого его председатель князь Георгий Евгеньевич Львов (он становился всё более влиятельной политической фигурой, и его фамилия звучала в различных возможных правительственных комбинациях) подготовил доклад, обозначавший разрыв делового сотрудничества с высшими властями империи. Доклад так и не состоялся, а съезд земцев был разогнан полицией.
Милюков стал инициатором думского протеста против этого акта. 16 декабря, перед самым роспуском Думы на очередные каникулы до 14 февраля 1917 года, он произнес новую речь, подтверждавшую основные положения выступления 1 ноября. Оратор обратил особое внимание на то, что Прогрессивный блок должен установить непосредственный контакт с левыми организациями, поскольку перед ними стоят одни задачи и находится общий враг. Этой установкой, по существу, предвосхищалось будущее сотрудничество кадетов с умеренными социалистами после Февральской революции. Завершил он выступление заявлением, что воздух наполнен электричеством и неизвестно, куда попадет очередной его удар.
Наутро был обнаружен труп Распутина. Некоторые правые деятели утверждали, что Милюков был в курсе заговора. Эта версия, однако, не была поддержана даже в дворцовых и правительственных кругах, которым было ясно, что убийство совершено лицами из их собственных рядов, а либералы не могли иметь к нему никакого отношения.
Многие знакомые и коллеги Павла Николаевича чуть ли не восторженно оценивали «подвиг» Юсупова и его подельников, прикончивших «старца» Григория. Самому же Милюкову это дело отнюдь не виделось в романтическом свете. Он понимал, что убийство ничего не могло изменить, более того, представлял себе реакцию русского мужика: «Вот, в кои-то веки добрался мужик до царских хором — говорить царям правду, и дворяне его уничтожили», — и его желание повторить эту расправу уже над всеми дворянами{565}.
Побывавший на рождественские и новогодние праздники в Крыму у И. И. Петрункевича и в Москве, Милюков везде сталкивался с глухим недовольством самых разных общественных слоев. Его раздражала «болтовня» о неминуемом наступлении революции. Он, опытный историк и политик, в прогнозах не преуспел, всё еще надеясь на разрешение системного кризиса в результате соглашения царского двора, правительства и общественных сил. Он всё еще был убежден, что вооруженные силы следуют приказам своих командиров, продолжают служить не столько Отечеству, сколько царю. Кто-то в Москве спросил его, почему Государственная дума не берет власть в свои руки. Он ответил: «Приведите мне два полка к Таврическому дворцу — и мы возьмем власть». За два месяца до перехода всего петроградского гарнизона на сторону революции думский лидер считал утопией поддержку оппозиции двумя полками. Можно ли его упрекать за это задним числом? Мы считаем, что для этого нет никаких оснований. Еще раз повторим аксиому о поливариантности развития событий, о непредсказуемости истории.
По всей видимости, Милюков не знал о заговоре с участием думских деятелей, но мог догадываться о нем, не имея конкретных данных. В очередной раз проявилась его решимость действовать только открытыми методами. Вряд ли он был в курсе того, что в дворцовых кругах обсуждается вопрос о государственном перевороте с целью провозглашения царем малолетнего наследника престола Алексея, регентом — великого князя Михаила Александровича, с назначением министром-председателем князя Львова, а министром иностранных дел — его, Павла Николаевича Милюкова