Перестали устраивать и партийные банкеты. Единственным исключением была встреча кадетского руководства у Милюковых на Пасху. По воспоминаниям Тырковой-Вильямс, Анна Сергеевна обратилась к приглашенным с просьбой: «Сейчас так трудно достать провизию, что нам приходится просить гостей принести кто что может». Ситуация выглядела довольно комично: «Накрыт стол был чудесно: фарфор, стекло, серебро — всё по-министерски. И несколько живописных статуеобразных лакеев в ярких ливреях стояли вдоль стен, как живые напоминания о пышности минувшего режима. На их невозмутимых лицах не промелькнуло ни тени удивления или насмешки, когда мы стали, шурша жирными бумажками, разворачивать наши пакетики и беспорядочно раскладывать их по тарелкам. Анна Сергеевна суетилась, бегала вокруг стола, подставляла тарелки. Было похоже на студенческую пирушку, а не на министерское разговенье»{613}.
Милюков вспоминал, что в министерстве был занят по горло: «Я хотел сам входить во всё, и масса времени уходила на ознакомление с текущим материалом, с ежедневными корреспонденциями… не говоря уже о приеме нужных и ненужных посетителей и просителей»{614}.
Полагая, что во внешнеполитическом ведомстве работали квалифицированные и знающие специалисты, Милюков почти полностью сохранил и центральный аппарат министерства, и дипломатический корпус. Впрочем, из двух товарищей министра он решил оставить только одного — опытного дипломата Анатолия Анатольевича Нератова, ранее несколько раз исполнявшего обязанности управляющего МИДом, однако и Нератов, и второй замминистра Александр Александрович Половцев ушли в отставку, демонстрируя верность монархии. Вместо них Милюков назначил специалиста по международному праву, своего товарища по кадетской партии Бориса Эммануиловича Нольде. Близость взглядов обеспечила их слаженную работу. Вторым заместителем стал Григорий Николаевич Трубецкой — карьерный дипломат, ранее являвшийся послом в Сербии, а затем возглавлявший в министерстве ближневосточный департамент.
Милюков проявил бесспорную заботу о подчиненных — уже 9 марта добился решения правительства о повышении заработной платы сотрудникам министерства и выделении средств на дорожные расходы при командировках{615}.
Российский дипломатический персонал за границей совершенно не пострадал в результате Февральской революции. Бывший министр иностранных дел Извольский, чье имя сотни раз фигурировало в критических статьях Милюкова о балканских проблемах и значилось в названии его книги о международных отношениях и российской политике на Балканах, являлся теперь послом во Франции. 5 марта он телеграфировал Милюкову, что новый министр может полностью доверять ему. Не только Извольский, но и все остальные послы были Милюковым оставлены на своих постах.
Пожалуй, единственное «партийное» назначение было связано с временным решением вопроса о руководстве посольством в Лондоне. Место посла в это время было вакантным, а Милюков не спешил с назначением. Обсуждался, правда, вопрос об отправке в Лондон бывшего министра Сазонова, но тот болел, и назначение так и не состоялось. Временным поверенным в делах в Великобритании по решению министра стал родной брат видного кадетского деятеля В. Д. Набокова. Карьерный дипломат Константин Дмитриевич Набоков с 1916 года являлся советником посольства в Лондоне, а теперь был назначен управляющим посольством в звании чрезвычайного посланника. Позже он писал, что был вполне удовлетворен изменением своего положения в результате смены режимов{616}.
Наблюдатели с интересом ожидали, как сложатся отношения Милюкова с послом в США Георгием (Юрием) Петровичем Бахметевым, считавшимся инициатором его устранения с поста профессора Высшего училища в Софии. Милюков, однако, решил продемонстрировать непредвзятость и сохранить пост за Бахметевым, опытным дипломатом, который мог быть полезным России, несмотря на монархические взгляды. Бахметев же около двух месяцев выжидал, а в конце апреля телеграфировал, что не покидал пост, поскольку считал это своим долгом по отношению к императору, который отрекся с условием немедленного созыва Учредительного собрания для решения вопроса о форме правления России. «Но теперь, когда Временное правительство выдумывает одну причину за другой, чтобы отсрочить созыв Учредительного собрания, готовя Россию к республиканскому правлению, он не желает участвовать впредь в этом обмане и подает в отставку»{617}.
Единственным российским зарубежным государственным учреждением, которое по инициативе Милюкова и при одобрении членов правительства было ликвидировано, являлось Парижское бюро охранки, которым с 1909 года заведовал Александр Александрович Красильников, приложивший немало усилий для установления наблюдения за русскими революционными эмигрантами и передачи их в руки властей в случае возвращения на родину. К февралю 1917 года в агентуре Красильникова числились 32 секретных сотрудника, работавших во Франции, в Швейцарии, США, Скандинавии и Голландии.
Объявив Красильникову через посла Извольского о закрытии его ведомства, Милюков образовал специальную комиссию по приему бумаг секретного архива Парижского бюро охранки. Красильников передал основную часть бумаг, но наиболее конфиденциальные попытался скрыть. Позже комиссии удалось получить и эти документы, и они оказались в числе многих материалов, с которыми на протяжении 1917 года работали комиссии по расследованию причин и последствий вовлечения России в мировую войну.
Вначале от Извольского, а затем и из секретных бумаг Парижского бюро охранки Милюков получил, как он полагал, достоверную информацию о передаче большевикам и другим революционным группам России денег из фондов германских спецслужб. Министр поднял эту тему на одном из первых заседаний Временного правительства. Негодующий Керенский произнес патетическую речь против клеветы на «славных революционеров», а вслед за этим подал в отставку, от которой на следующий день отказался.
Правда, сам Керенский отрицал факт своей отставки, но подтверждал, что у него произошла серьезная стычка с Милюковым, который говорил не о большевиках или других левых радикалах, а о революционерах вообще{618}. Милюков же вспоминал: «В закрытом ночном заседании правительства в Мариинском дворце я сказал, что германские деньги были в числе факторов, содействовавших перевороту. Керенский по своему обыкновению нетерпеливо и раздраженно ходил из одного конца зала в другой. Он вдруг остановился и оттуда (из далекого угла зала) закричал: «Как? Что вы сказали? Повторите!». Милюков снова «увесисто» произнес свою фразу. Далее последовал пассаж, свидетельствовавший не столько о наличии у Милюкова каких-то достоверных сведений о «немецких деньгах», сколько о неприязненном отношении к Керенскому, которое он не скрывал и в воспоминаниях, и во многих других публикациях{619}.
Неизвестно, какие именно материалы о «немецких деньгах», предназначенных для большевиков и других русских революционеров, были известны министру, но совершенно очевидно, что в руках Милюкова и других правительственных деятелей не было достоверных документов, на основании которых можно было бы привлечь кого-то к суду по обвинению в государственной измене. То же можно сказать и про обвинение большевиков в получении германских средств в начале июля 1917 года, когда Ленин и Зиновьев вынуждены были скрыться, а ряд большевиков, а также Троцкий, который тогда большевиком еще не был (станет им в конце месяца), были арестованы и обвинены в подрывной пропаганде. Достоверные данные, что Ленин и другие большевистские руководители действительно получали через подставных лиц значительные суммы из тайных германских фондов, стали поступать только в 1918 году, а в большом количестве были опубликованы исследователями лишь через много лет{620}.
Естественно, что в этих условиях Милюков, как и другие члены Временного правительства, находился в крайне сложном положении, будучи вынужден решать вопрос о допуске в страну революционных эмигрантов, хлынувших на родину сразу после революции в соответствии с постановлением правительства о всеобщей политической амнистии. Было очевидно, что Ленин и другие большевистские лидеры, возвратившись в Петроград, развернут борьбу за революционный выход из войны и поражение в ней «собственного правительства». Таким образом, речь шла о возвращении немалого числа открытых врагов Временного правительства, которые только и мечтали о том, чтобы свергнуть его власть.
Но иного пути не было. Приходилось лишь надеяться на оттеснение экстремистских элементов при игре «на своем поле». Милюков проинструктировал все зарубежные дипломатические службы о необходимости оказания помощи всем политическим эмигрантам, желавшим возвратиться на родину. При посольствах по его указанию стали самими эмигрантами образовываться совещательные комитеты для удостоверения личности людей, изъявивших желание отправиться в Россию, чтобы в числе репатриантов не оказались уголовники, вражеские разведчики или просто случайные люди. Они должны были оказывать помощь посольствам и консульствам «во всех сомнительных вопросах»{621}.
Союзные правительства и некоторые российские дипломаты предупреждали министра не только о технических трудностях быстрой отправки эмигрантов в Россию, но и об опасности проникновения в страну крайне нежелательных с политической точки зрения элементов