Керенский же не только отказался уйти в отставку, но и объявил мятежником Корнилова, приказавшего направить корпус генерала Крымова, находившийся на железнодорожной станции Дно, на Петроград. Совместно с генералом Алексеевым Милюков впервые в жизни попытался сыграть роль посредника. Сначала они 27 августа, встретившись с Керенским, пытались убедить его договориться с Корниловым. Павел Николаевич даже выразил готовность отправиться в Ставку с примирительной миссией, но Керенский отказался воспользоваться его услугами. Тогда Милюков выступил с новой идеей — передачи полноты власти генералу Алексееву, которого он уговорил согласиться принять полномочия министра-председателя{696}. Вся эта закулисная деятельность стала, однако, известна Петроградскому совету, в котором настроения всё более склонялись в пользу большевиков. Именно в эти дни Лениным, находившимся в подполье, было выдвинуто требование поддержать Керенского (позже он цинично, но образно резюмировал, что большевики в то время поддерживали Керенского, как веревка поддерживает повешенного{697}).
Более того, 29 августа, в самый разгар событий, когда судьбу власти решали не дни, а часы, Милюков написал для газеты «Речь» передовую статью, в которой полностью становился на сторону Корнилова, приветствовал его предполагаемую победу и требовал, чтобы правительство немедленно достигло согласия с ним: «Ген. Корнилов не реакционер, его цели не имеют ничего общего с целями контрреволюции, ген. Корнилов ищет путей довести Россию до победы над врагом и не предрешает народной воли в будущем устройстве Учредительного собрания. Нам тем легче присоединиться к этой формулировке национальной идеи, что мы говорили в тех же самых выражениях задолго до генерала Корнилова. Да, мы не боимся сказать, что Корнилов преследовал те же цели, какие мы считали необходимыми для спасения родины». Статья была опубликована на следующий день, когда с Корниловским мятежом было фактически покончено: корпус Крымова был остановлен верными правительству войсками в районе станции Луга, сам Крымов после объяснения с Керенским покончил с собой, а Корнилов и еще несколько генералов по решению правительства были арестованы. Поражение корниловского выступления было одновременно очередным поражением Милюкова.
Восторжествовавший на краткое время премьер пригласил к себе кадетских лидеров, считавшихся близкими к Милюкову, — М. М. Винавера и В. Д. Набокова. После обсуждения, носившего, по словам Керенского, «откровенный характер», было высказано общее мнение, что Милюкову следует на время устраниться от руководства партией и редактирования «Речи» и уехать за границу или на юг. Фактически поставленный под угрозу ареста за участие в заговоре, Павел Николаевич тотчас выехал в Крым{698}.
Это оказалось тем более своевременно, что о посреднической миссии Милюкова стало известно в Петросовете. Сам Милюков в книге о революции 1917 года цитировал выступление в Совете 31 августа независимого социалиста А. А. Богданова: «Когда Временное правительство заколебалось и не было ясно, чем кончится корниловская авантюра, появились посредники вроде Милюкова и ген. Алексеева, которые могли испортить всё дело. Но выступил политический отдел (комитета борьбы, только что организованный) и со всей энергией воспрепятствовал какому бы то ни было соглашению правительства с Корниловым. Мы заявили, что не может быть никаких колебаний, что перед властью один путь — беспощадной борьбы с Корниловым. Под нашим влиянием правительство прекратило всё и отказалось от всяких предложений Корнилова»{699}.
Поддержка Милюковым выступления Корнилова, расцениваемого левыми силами как попытка контрреволюционного мятежа и установления в России генеральской диктатуры, еще углубила кризис кадетской партии. На митингах и в печати большевики называли кадетов контрреволюционными монархистами. Само название их партии на длительное время превратилось в глазах масс в политическое ругательство.
В определенной мере Милюков оказался скомпрометированным и за пределами страны, в том числе в любимой им Болгарии, которая теперь участвовала в мировой войне на стороне Германии. Его старый друг профессор Иван Шишманов отметил в дневнике 15 августа 1917 года беседу с украинским деятелем Бандировским, симпатизировавшим Болгарии и осуждавшим Милюкова, которого считал центристом и националистом. А через несколько дней там появилась запись о встрече с неким русским эмигрантом, который подверг Милюкова критике за требование добиться выхода России в Средиземное море через Константинополь. Шишманов явно был согласен с этой оценкой. Он внимательно ознакомился со статьей Милюкова «Константинополь и Проливы», опубликованной несколькими месяцами ранее, в январе — феврале 1917 года, в журнале «Вестник Европы», и сделал из нее выписки, явно свидетельствовавшие о стремлении российского министра (теперь уже бывшего) к овладению этой морской коммуникацией{700}.
Но теплые чувства к русскому коллеге у болгарина сохранялись. Он продолжал осведомляться о судьбе Милюкова у тех, кто сравнительно недавно побывал в России. Один из собеседников говорил ему, что Милюков — человек благодарный и верен своим симпатиям к болгарам. Из другой беседы (25 сентября 1917 года) был сделан вывод, что не исключен приход большевиков к власти в России, а Милюкову, возможно, «потребуется бежать в Финляндию». Шишманов записал: «Боюсь за Милюкова, что его могут убить»{701}.
Положение Милюкова действительно стало весьма уязвимым. Однако он никак не желал примириться с мыслью, что его активная политическая деятельность подошла к концу.
Он усидел в Крыму очень недолго и спустя всего лишь две недели опять появился в Петрограде, на этот раз в связи с созывом по инициативе социалистов, его политических противников, Демократического совещания в противовес Государственному совещанию в Москве и на фоне ликвидации антиправительственного выступления Корнилова. Цель совещания его организаторы и участники определяли по-разному: и создание однородного социалистического правительства, и образование представительного органа для контроля деятельности Временного правительства до созыва Учредительного собрания. Включился в определение задач Демократического совещания и Милюков. Он писал: «Демократическое совещание становилось выше правительства, которое делалось ответственным перед ним. Но ведь это как раз и было то самое, к чему стремились большевики, когда хотели передачи «всей власти советам». Затея Церетели являлась по существу полной капитуляцией перед планами Ленина и Троцкого». «Как раз наоборот, — возражал Троцкий, — затея Церетели была направлена на то, чтобы парализовать борьбу большевиков за власть Советов. Соглашатели создавали для себя новую базу, пытаясь задавить Советы искусственным сочетанием всякого рода организаций. Демократы распределяли голоса по собственному усмотрению, руководствуясь одной заботой: обеспечить себе бесспорное большинство»{702}. (Не лишним будет отметить, что обе оценки были сформулированы политиками в изгнании: Милюковым — в начале 1920-х годов, Троцким — в начале 1930-х.)
Надо признать, что Троцкий был значительно ближе к истине. Оценка Милюкова свидетельствовала, что он не видел большого различия между умеренными социал-демократами и социалистами-революционерами, с одной стороны, и фактически приступившими к овладению властью большевиками — с другой. В любом случае на практике Милюков был столь же далек от избранного в июне 1917 года I съездом Советов умеренного Всероссийского центрального исполнительного комитета, как и от Советов на местах, постепенно переходивших под большевистское руководство.
Не будучи участником Демократического совещания, проходившего 14–22 сентября (партия кадетов на нем представлена не была, и лишь отдельные ее члены принимали участие как делегаты от общественных организаций), Милюков внимательно следил за его работой. Позже он пришел к выводу, что по вопросу о составе правительства — однородно-демократическом или коалиционном — договориться не удалось: противоречивые голосования фактически не дали результата, тем более что большевики демонстративно покинули совещание. Высказавшись в принципе за коалицию с буржуазными партиями, совещание отвергло участие в правительстве кадетов, которые были к этому времени единственной значительной «буржуазной» партией (в том смысле, что выступала против коренного изменения социально-экономического строя). Оставалось лишь гадать, с пренебрежительной интонацией писал Милюков, с кем должна была создаваться одобренная большинством совещания коалиция{703}.
Всё же Демократическому совещанию удалось избрать Временный совет Российской республики (его обычно называли Предпарламентом), который по предварительному замыслу должен был контролировать Временное правительство до созыва Учредительного собрания, но фактически превратился в совещательный орган. Милюков был избран в состав Предпарламента, причем социалисты не возражали, полагая, очевидно, что он уже не представляет серьезной опасности для Временного правительства. Однако Павел Николаевич со свойственным ему чувством гражданской ответственности немедленно включился в работу и подготовил проект резолюции Совета республики о необходимости создания нового мирового порядка, который предотвратил бы возможность «несправедливых нападений», в то же время зафиксировав верность России союзническим обязательствам{704}.
Однако реальной властью новый орган не обладал. В условиях, когда уже произошла «большевизация» Советов (например, Троцкий еще в начале сентября был избран председателем столичного Совета рабочих и солдатских депутатов), Милюков в ряде выступлений отрицал опасность прихода Ленина и Троцкого к власти, полагая, что в России существуют лишь две партии — партия порядка (в одной из бесед он назвал ее главой находившегося в заключении Корнилова) и партия распада во главе с Керенским.