Все эти задачи предполагалось решить при помощи сотрудничества германских вооруженных сил с Добровольческой армией.
Из этой затеи ничего не получилось — немцы считали выгодным для себя расчленение России и поэтому поддерживали государственную независимость Украины, сохраняя в то же время (с марта по ноябрь 1918 года) дипломатические и торговые отношения с Москвой.
Любопытный диалог состоялся у Милюкова 27 июня с германским послом в Киеве Альфонсом Муммом фон Шварценштейном. Все попытки перевести разговор в деловую плоскость не встречали поддержки дипломата. Милюков взволнованно говорил, что «надо спешить с походом на Москву, который должен, с германской помощью, быть сделан Добровольческой армией», а Мумм вместо ответа заговаривает на совершенно другую тему: «высказывает предположение, что японцы, люди холодные и расчетливые, едва ли заинтересуются внутренностью России», давая понять собеседнику, что не надо лезть не в свои дела. Вместо выслушивания советов Милюкова посол выпытывал у него информацию, которая могла оказаться полезной для немцев. Так, он интересовался, знает ли тот Раковского (бывший болгарский и румынский социал-демократ теперь был большевиком и возглавлял советскую делегацию на переговорах с Украиной). Павел Николаевич отвечал, что знал Раковского как болгарина и никак не ожидал, что он будет представлять интересы России{732}.
Что же касается Добровольческой армии, то ее командование решительно отвергло какие-либо контакты с германскими оккупантами. Генерал Алексеев писал Милюкову: «Немец — враг, с которым счеты не покончены… Он является отцом и творцом большевизма, доведшим нашу родину до гибели»{733}. Да и сам Милюков в письмах Алексееву от 18 июня и 5 июля вынужден был отчасти признать нереальность своих надежд на помощь Германии в организации похода на Москву: «В такой момент германцам, очевидно, некогда думать об объединении России, и то течение, которое эту мысль поддерживает, поневоле теперь отодвигается на второй план. Германцы, видимо, придут в Москву, но придут не как освободители Москвы от большевистского насилья, о чем они подумывали раньше и для чего могла бы им пригодиться Добровольческая армия: они придут как союзники большевиков и их защитники от западных союзников». «Пока сомнительно согласие [кайзера] Вильгельма на воссоздание Великой неделимой России»{734}.
Тем не менее в нескольких обширных письмах, отправленных Алексееву из Киева через посредников, Милюков настаивал на том, что этот город стал теперь главным центром «всероссийской политики» и что, опираясь именно на него, «надо ковать железо, пока горячо». Он убеждал своего корреспондента в необходимости оказать максимальное влияние на монархистски настроенных офицеров для удержания их от «сепаратистских действий»; речь шла не о «перемене убеждений», а о сплочении антибольшевистских сил{735}.
Павел Николаевич регулярно встречался с министрами-кадетами и другими партийными деятелями. Обычно эти встречи проходили на квартире председателя Головной управы (так назывался новый руководящий орган) Всеукраинской партии конституционных демократов Дмитрия Николаевича Григоровича-Барского, известного киевского адвоката, участника кадетских съездов, с которым Милюков был близко знаком еще со времени судебного процесса по делу Бейлиса. На этих встречах намечались меры, которые затем воплощались в государственные решения.
Как и украинские кадеты, Милюков, явно по тактическим соображениям, позитивно относился к гетманству Скоропадского, ставя его на один уровень с властью генерала Петра Николаевича Краснова, в мае 1918 года избранного атаманом Всевеликого Войска Донского. Милюков записал в дневник, который начал вести в это время: «Ив том и другом факте я видел явление одного порядка — и явление положительное — в том понимании, что и там и тут мы имеем дело с возрождением российской государственности»{736}.
В Киеве возобновились контакты Милюкова с выдающимся ученым академиком Владимиром Ивановичем Вернадским, в прошлом профессором Московского университета и членом ЦК партии кадетов. Вернадский выехал в Киев после Октябрьского переворота и теперь поддерживал государственную самостоятельность Украины. Он убеждал Милюкова в возможности развития украинских культуры и национального самосознания, с чем его оппонент был решительно не согласен (любопытно, что выражение «украинская культура» Милюков в дневниковых записях брал в кавычки){737}.
Совершенно неожиданным стало возобновление контактов с давним другом, софийским профессором Иваном Шишмановым, который теперь оказался болгарским послом в Украинской державе Скоропадского. Шишманов узнал, что Милюков в Киеве, от министра Василенко, который встречался с ними обоими еще на археологическом съезде в 1899 году. Новая встреча состоялась 15 июня 1918 года. Шишманов выразил надежду на восстановление России, хотя и не в виде централизованного государства, и поинтересовался состоянием кадетской партии. В том же духе проходили и следующие встречи{738}.
Шишманов описал первую беседу по-другому. По его словам, он был очень удивлен визитом российского деятеля и даже отметил этот факт в дневнике тремя восклицательными знаками. Милюков был «хорошо выбрит, волосы его побелели, но сам он в остальном не изменился», — записал Шишманов{739}. Милюков вел в основном неполитические разговоры: рассказывал о судьбе своей библиотеки, о сыне и невестке, о доме в Софии, который оставался его собственностью. Правда, Павел Николаевич заявил, что остается болгарофилом, однако у посла сложилось впечатление, что он стал германофилом, что, впрочем, можно было объяснить отсутствием иного выхода. В целом былой откровенности и взаимопонимания с болгарским ученым, ставшим дипломатом, теперь не было.
В условиях оккупации Украины германскими войсками Милюкову приходилось изредка общаться с представителями германского командования даже после того, как стало ясно, что поход на Москву они предпринимать не намерены. Встречи эти были теперь сугубо деловыми, связанными с получением формальных разрешений на издания и т. п. Но в какой-то степени он шел на сотрудничество с оккупантами, что вызывало крайнее недовольство кадетских деятелей и в то время, и после окончания Гражданской войны. Деятель кадетской партии В. А. Оболенский, находившийся в это время в Киеве, недоуменно спрашивал Павла Николаевича, как он мог пойти на «измену» делу Антанты. Милюков объяснял: прежде всего он был уверен «если не в полной победе немцев, то во всяком случае в затяжке войны, которая должна послужить к выгоде Германии, получившей возможность продовольствовать всю армию за счет захваченной ею Украины. На западе союзники помочь России не могут». Немцам же «самим выгоднее иметь в тылу не большевиков и слабую Украину, а восстановленную с их помощью и, следовательно, дружественную им Россию». Он рассчитывал убедить немцев занять Москву и Петербург и помочь образованию «всероссийской национальной власти». Оболенский спросил: «Неужели вы думаете, что можно создать прочную русскую государственность на силе вражеских штыков?» — добавив: «Народ вам этого не простит». Бывший лидер кадетов пожал плечами: «Народ? Бывают исторические моменты, когда с народом не приходится считаться»{740}. Так что отношение Павла Николаевича к роли народных масс в истории было более чем гибким, а в данном случае, пожалуй, даже циничным.
Когда осенью 1918 года стало ясно, что германская оккупация Украины близится к концу, украинские кадеты при активном участии Милюкова начали высказываться в пользу государственного союза с Россией — разумеется, при условии ликвидации власти большевиков. В октябре Милюков участвовал в подготовке записки министров-кадетов, в которой выражалось убеждение, что будущее Украины — в составе небольшевистской Российской республики или конституционной монархии, а независимое существование Украинского государства является важным, но промежуточным этапом на пути к федеративному объединению с Россией{741}.
В связи с близким поражением Германии фактически исчезла основа разногласий между Милюковым и кадетами, связанными с белыми армиями. Своего рода внутрипартийное перемирие было заключено на конференции кадетов в Екатеринодаре 28–31 октября 1918 года. Милюков представлял здесь кадетов Киева, то есть вроде бы стал провинциальным деятелем. От него потребовали «торжественного покаяния». Он заявил, «что ошибался и что правы были его противники»{742}, что Россия имеет право требовать помощи от союзников, ибо оно дано «теми миллионами жизней, которые принесены ею на алтарь союзного дела»{743}. Эти декларации были унизительны для политика его масштаба, но гордый и упрямый Милюков подчас шел на немалые личные жертвы во имя достижения поставленных целей. А желанное восстановление кадетского единства казалось ему решаемой задачей. Однако ни объединить кадетские ряды, ни вновь возглавить партию ему так и не удалось.
Екатеринодарская конференция означала, что кадеты вновь выступают за государственную целостность России. По поручению конференции Милюков составил записку правительствам Антанты с просьбой оказать поддержку в создании «единого русского правительства» и признать «особое значение Юга России (наряду с Сибирью)» в борьбе против большевиков. Записка была передана через представителя Антанты в Екатеринодаре француза Гокье