– Была рада поболтать, Элайза, – говорю я.
– Всегда рада тебя видеть, Сэм! – отвечает она мне вслед.
Мои ноги приятно утопают в траве. Я не оборачиваюсь. Я уже давно привыкла к тому, что все вокруг зовут меня Сэм, но я точно знаю, что я Сарра!
Часть II
Глава 1
Я стою у окна в своей спальне и смотрю на пустынную улицу. С третьего этажа создается обманчивое ощущение, что до дороги не больше десяти шагов. Но их ровно сорок два. До соседнего дома – триста восемьдесят семь. До начальной школы – восемьсот десять. Я не беру эти цифры с потолка. Я их точно знаю. Я считала. В этой забытой богом глуши развлечений немного, и так было всегда. Я с детства придумываю себе новые игры и задачи. Считать шаги всегда было моим излюбленным занятием.
Отхожу от окна, стараясь не шуметь. На мне надеты тяжелые кожаные ботинки, вроде тех, что носил мой отец. В наших краях понятие моды относительно. Модно то, на что тебе хватило денег, то, во что залез твой зад. С фигурой мне повезло. Сколько себя помню, мой вес никогда не превышал отметки 110 фунтов1. И я могу позволить себе носить эти короткие джинсовые шорты и майку с рваным краем. Но вот с деньгами беда. И так тоже было всегда. Правда, сейчас во вшитом кармане трусов у меня лежат четыре сотни. Это все, что я смогла найти. Все, что у меня есть, для того чтобы начать жизнь с нуля. Все, что мне нужно, для того чтобы получить дивиденды за эти восемь лет нищеты.
Глава 2
Теперь, по прошествии стольких лет, сложно сказать, какое событие послужило катализатором всему. Вернее сказать, их было несколько, но самым судьбоносным для себя я считаю тот, когда отцу становится плохо. Ужин уже закончился, но отец не встает из-за стола, и мы с матерью тоже сидим. Он рассказывает о своей ссоре с Томасом Шепардом, своим лучшим другом. Я давно потеряла нить этой беседы. Я думаю о том, как бы поскорее подняться к себе в комнату, открыть окно и впустить в дом Дикого. Дважды в неделю он играет в Тарзана, лазая по балконам и окнам нашего дома. Время уже почти восемь, а значит, он уже где-то под окнами. Дурманящее разум желание приятной истомой прокатывается по моему телу, когда я слышу пронзительный вопль матери. Я выныриваю из своих грез, и картина перед глазами заставляет мое сердце сжаться от ужаса. Лицо отца перекошено. Он сидит на своем месте, но я вижу, как накреняется его тело. Мать пытается его удержать, но он тяжелый. Еще одна секунда – и он падает на пол. Я вижу, как из правого угла рта стекает слюна. Его глаза мечутся в глазницах. Ему страшно. Нам всем страшно.
Я чувствую, как у меня трясутся ноги и руки. Тормошу отца, пытаюсь с ним говорить. Мои слезы катятся по щекам и капают ему на лицо. Впервые он не ругает меня за слабость. Впервые он молчит, а мы с матерью никак не можем закрыть рты. Мы говорим, орем, причитаем.
«Скорая» приехала быстро. Это дает мне надежду думать, что с отцом все будет в порядке. Мы отделаемся только испугом. Иначе и быть не может.
Мы с матерью сидим в просторном коридоре под дверью с табличкой «Реанимация». Дикий привез нас сюда, но я его больше не вижу. У меня нет желания думать или осуждать его за бегство, и тем не менее я ловлю себя на мысли: он ушел. Даже не попрощался, не предложил помощи. Просто взял и ушел. Молча. Настоящий мужчина. Я стараюсь думать об отце, но постоянно возвращаюсь к Дикому. Злюсь на него. На себя. А больше всего на то, что моя злость ничего не изменит. В этой глуши под названием Клайо в штате Алабама Дикий лучшее, что я могу себе отхватить. Я знаю. Я проверяла.
Двери распахиваются широко и беззвучно. Перед нами стоит мужчина в униформе цвета морской волны. Смотрю в его глаза, и земля под ногами превращается в зыбучие пески. Я чувствую слабость в коленях. Крепко держу мать за руку, пытаясь разобрать хоть слово из его тягучей речи.
– М-м-н-не-о-оч-е-е-нь-ж-жа-а-ль…
Дальше я не слышу. Я ору. Ору во все горло, плотно сжимая глаза. Вокруг становится темно, тихо и спокойно.
***
Мои худшие опасения не подтвердились. Сердце отца все еще бьется. Но у него случился обширный инсульт. Теперь только внешнее сходство напоминает о том, что этот молчаливый человек в инвалидном кресле – мой отец. У меня внутри все рвется на части, когда наши взгляды встречаются. В его глазах нет былой уверенности и твердости, они мягкие и затравленные, как у того кота, что жил у нас дома в детстве. Мать его кастрировала на третий день, после того как он начал метить территорию. В тот день кот по кличке Блот потерял интерес к жизни. В глазах отца я вижу такую же безнадежность и отчаяние. Он словно заперт в клетке, только ключа от нее у меня нет. Ни у кого нет. Последствия инсульта необратимы. Я читала. Никогда не любила читать. У меня от этого болят глаза. Но медицинский справочник прочла. Болезнь отца рушит мою жизнь. Не то, чтобы она у меня была такой яркой и значимой, но это моя жизнь. Я была на нижней ступени карьерной лестницы, а теперь даже не знаю, где я.
Сижу в офисе отца. Хотя едва ли так можно назвать каморку, которую он два года назад пристроил к сараю. Сюда он уходил по утрам под предлогом работы. Сюда он никого из нас не пускал. Это было только его пространство. А теперь я вторглась в него, даже не спросив разрешения. Здесь грязно. Пыль на подоконнике лежит таким слоем, что отмыть ее не удастся вовек. Да я и пытаться не стану. В своей спальне я перестала убирать, когда мне исполнилось пятнадцать. Даже представить не могу, что может заставить меня начать прибирать здесь. Искать деньги, ценные бумаги и закладные – это все, что меня интересует.
Я здесь одна, не считая Бадди, моего старого золотистого ретривера. Тяжело процокав своими когтями по деревянному настилу, он ложится в угол. Я вижу, как у него смыкаются глаза, слышу его свистящее дыхание. Оно меня успокаивает, а вот цифры в отцовых отчетах заставляют сердце биться чаще. Последние лет пять он постоянно жаловался на то, что ферма перестала приносить доход и мы едва сводим концы с концами. А так как наша жизнь всегда являлась отражением этого суждения, я никогда не придавала излишнего внимания его неутешительным прогнозам. И все же он не врал. Хотя бы в этом он был с нами предельно честен. Денег на счетах нет. А сбережений на черный день, спрятанных под половицей, в стене или еще каких потайных отделах, я не нашла.
– Ого, как тут все интересно! – присвистнув, говорит Дикий, без стука входя внутрь.
Он делает шаг вперед, и я слышу глухое рычание Бадди. В последнее время он сильно запаздывает с реакцией, сдает свои позиции. Я вижу, как пес поднимает морду и, продолжая тихо рычать, пытается учуять запах или хотя бы разглядеть визитера. Его глаза устало моргают раз-другой. После чего его хвост с силой ударяет по полу, и я понимаю, что он узнал нашего гостя. Он даже поздоровался с ним.
– Твоя мать сказала, что ты здесь. И как тебе логово отца? Уже вскрыла его сейф или, может, нужна помощь?
– Шел бы ты, знаешь куда, со своими щедрыми предложениями, – огрызаюсь я, спуская ноги со стола на пол.
– Э-э, ты чего это так расчувствовалась? Богатая стала? И Дикий уже не при делах? – спрашивает он, играя зубочисткой в зубах.
Так он пытается бросить курить. Не потому, что внезапно начал думать о своем здоровье, а потому что сука Брина Кларк отчего-то решила подсчитать, сколько денег он тратит на курево в неделю, месяц, год. Теперь он не курит.
– А ты пришел сюда, чтобы бабки считать, или просто соскучился?
– Узнаю свою детку, – говорит он, обвивая меня своей могучей клешней вокруг талии.
В его руках я начинают таять. И так было всегда. Он это знает. Чувствует. Продолжая прижимать меня к себе, он тычется носом в мою шею. Его дыхание обжигает кожу. Я выгибаюсь назад, желая впиться ему в губы. Но он давно меня изучил. Свободной рукой он хватает меня за волосы и силой притягивает к себе. Его мокрый язык медленно скользит от ключицы выше и выше. Мои руки шарят у него под курткой все ниже и ниже. Я знаю, что ищу.
– Ну все, игра окончена! – говорю я, осипшим от желания голосом.
В руках в меня пистолет, и он упирается ему прямо в грудь.
Он прекрасно знает, что мне в него не выстрелить, даже будь я пьяной в стельку. А я знаю, что последний раз он заряжал пистолет два года назад. И все же сейчас, сжимая рукоятку, я слышу частый стук своего сердца.
– Ты меня любишь? – спрашиваю я, свободной рукой оттягивая ворот его майки. Грудь у него гладкая, без единого волоска.
– А у тебя есть повод усомниться? – он ловко выкручивает мне руку.
Пистолет со звоном падает на пол, а я в объятиях Дикого. Он снова ушел от ответа. Но теперь, когда его жадные губы шарят по моей возбужденной коже, это уже не важно.
Глава 3
Я слышу, как к дому подъехало ржавое корыто Двейна. Теперь, когда я решила двигаться вперед, я предпочитаю называть его по имени, а не прозвищем. С Диким у меня связано слишком много. От Дикого мне никогда не уйти, сколько не пытайся. А от Двейна я смогу.
«Двейн», – произношу я в пустоту. Внутри ничто не откликается. Как будто я действительно говорю о незнакомом мне человеке. И все же сейчас, глядя в окно, я вижу того же Дикого в потертых джинсах, кедах без шнурков, застиранной майке и кепке задом наперед. Если есть в мире вещи, которые не меняются с годами, то это город Клайо в штате Алабама и Дикий.
Он смотрит наверх, и на мгновение наши взгляды встречаются. Я киваю ему и прикладываю палец к губам. Но едва ли он успевает заметить мою немую просьбу о соблюдении тишины. Я вижу, как он выходит из машины, хлопнув дверью. Обходит ее спереди и открывает капот. Эту картину я знаю наизусть. Иногда мне даже кажется, что, прежде чем запустить свои пальцы в меня, он должен как следует поковыряться в своей жестянке. От этой мысли меня воротит.
Я задергиваю занавески и поднимаю с пола дорожную сумку со своим барахлом. Вещей у меня немного. Путешествовать налегке – это то, о чем я всегда мечтала. Я думала сбежать из этой серости и нищеты еще в пятнадцать. Тогда о своих планах на жизнь я не рассказала разве что родителям. Сегодня я уже умнее. Даже Двейн считает, что я еду в Юфолу уладить дела отца. Мать и вовсе не догадывается о том, что остаток жизни ей придется коротать в одиночестве. Насколько я знаю, блудные дети не имеют обыкновения возвращаться…