Глава 5
Время уже девять утра, но в доме темно и тихо. Мать обычно встает рано, но вчера я случайно удвоила ее дозу снотворного. Я уверена, что она будет спать до обеда, но все равно спускаюсь медленно. Ступеньки скрипят, и я каждый раз замираю на мгновение, чтобы вновь услышать тишину этого дома. Нет, я не боюсь встречи с матерью. Просто не считаю это нужным. Я для нее червивый плод, а она для меня… Мне сложно для нее подобрать подходящее слово. Она того не стоит.
Наконец я спускаюсь вниз. Теперь от парадной двери меня отделяют ровно десять шагов, и я делаю их с гордо поднятой головой. Назад пути нет. Я так сама решила. Открываю дверь и, уже не заботясь больше о тишине, позволяю ей с треском захлопнуться позади меня. Я хочу, чтобы этот звук навсегда впечатался в мою память как символ невозврата.
Глава 6
После того кровавого инцидента в баре ко мне домой для разъяснительной беседы приезжает офицер полиции. Он не обвиняет меня, скорее, просто сообщает, что Брина Кларк пытается меня оклеветать. Последнее слово дается ему особенно трудно. Репутация у меня в городе такая, что едва ли у кого-то еще остался шанс добавить в нее что-то новое. И все же Брина попыталась. Горжусь этой храброй девочкой. Даже после того, как я сломала ей нос и раскроила губу, она продолжает показывать мне свои зубы.
– Простите, но я не понимаю, о чем она говорит. В каком часу это случилось? – спрашиваю я, стараясь изобразить искреннее участие.
– В три пятнадцать, – отвечает он, сверяясь с записями.
Он буравит меня своими маленькими глазками. И я точно знаю, что он не верит ни одному моему слову. Он ненавидит меня так же, как и многие, а может быть, даже больше. Я не просто знаю его тайну, у меня есть видео, доказывающее его маленькую слабость. Этот идиот трахал меня в служебной машине, даже не потрудившись выключить камеру наблюдения внутри салона.
– Ой, ну она точно врет, – парирую я, прикрывая рот ладошкой. – В это время я собирала свои вещи в редакции. Я же уволилась, мне фермой отца теперь надо заниматься. Можете позвонить в газету, это все подтвердят. Простите, офицер, но в этот раз вы не по адресу.
Тяжело вздыхая, он закрывает папку и зажимает двумя пальцами переносицу. Прикрывает глаза. Разговоры со мной ему всегда даются особенно тяжело. Интересно, может быть, его мучает совесть? Может быть, он во всем этом винит себя? Хотя вряд ли! Такое жирное ничтожество не может думать головой. Только яйцами.
– Оставь ее в покое. Ладно? – наконец говорит он.
– Так ведь я ее даже пальцем не трогала, – продолжаю гнуть свое я.
– Знаешь, для всех будет лучше, если ты уедешь.
Мы стоим с ним на крыльце моего дома. И я чувствую, как мать подглядывает за нами через занавеску. Слышать она нас не может, но я все равно стараюсь держать себя в руках. Не повышаю голоса. Не ору. Это сложно.
– Лучше для кого? Брины или, может быть, для тебя? – спрашиваю я улыбаясь.
Его глаза метают молнии. Семь лет назад, заманивая красотку на заднее сиденье своей развалюхи, он и подумать не мог, что она окажется малолеткой.
– Ты меня слышала? – бросает он, после чего, не прощаясь, сбегает по лестнице.
– Была рада пообщаться, Джерри. Если что, ты знаешь, где меня искать! – кричу я ему вслед, но он не оборачивается.
Я облокачиваюсь на перила и с улыбкой на лице провожаю его взглядом. Наблюдаю за тем, как он открывает дверь полицейского «форда» и с трудом впихивает свое грузное тело между креслом и рулем. Дверь с грохотом закрывается, и я искренне удивляюсь, что от этого необдуманного жеста его старушка не рассыпается на части прямо у меня на глазах. Машу ему рукой на прощание и, только когда его фары сливаются с линией заката, захожу в дом.
– Зачем он приходил? – спрашивает меня мать. Я была права: она стоит именно за той занавеской, где и предполагалось.
– А тебе не все ли равно? Не по твою душу, и ладно, – отвечаю я, почесывая Бадди за ухом. Он льнет к руке все сильнее и тихо постанывает от удовольствия.
– Зачем он приходил? – не сдается мать, не сводя с меня глаз.
– Не бери в голову, у тебя и без того полно хлопот, – говорю я, взбегая по лестнице. Бадди с тоской следует за мной. Ступеньки он теперь не любит.
***
– Ты совсем ополоумела? – орет на меня Дикий, врываясь в кабинет отца. – Ты зачем на нее набросилась? Я же тебе все объяснил!
Обычно мне нравится, когда он кричит. Меня возбуждает то, как у него срывается голос, как перехватывает дыхание. Но сейчас я смотрю на него через призму удручающих цифр. Я читаю письмо из банка. Еще один заем мне не получить. Это раздражает. А еще раздражает этот нарастающий крик. Стараюсь не обращать на него внимания. Хочу дать ему шанс выговориться. Излить на меня свое негодование. Но боюсь, моя чаша терпения уже переполнена. Больше я вынести не смогу.
Убираю письмо к остальной корреспонденции и делаю шаг ему навстречу. Он уже изрядно покраснел от своих излияний. Еще немного, и мне будет противно на него смотреть. С минуту я молчу, ощущая на лице маленькие капельки его слюны. На такие мелочи внимания он не обращает.
– Я с тобой разговариваю! – вопит Дикий, и я понимаю, что пришло время держать ответ.
Мой кулак с размаху бьет ему в челюсть. Костяшки пальцев начинают гудеть от боли, но при этом в каморке на мгновение наступает благодатная тишина. Я не свожу с него глаз. От неожиданности он едва не теряет равновесие. Он харкает на пол и громко ругается. Я жду его ответный ход. Дикий способен поднять на меня руку.
– Она еще совсем ребенок, – выдыхает он, вытирая губу.
Похоже, драться мы не будем. Жаль. Мне нужно выпустить пар. Придется искать другой способ.
– Хочешь это исправить? – спрашиваю я, все еще сжимая кулаки.
– Ты чокнулась? Мы с ней просто друзья.
В дружбу я не верю. Тем более в такую. Я спала со всеми, кого когда-либо считала своим другом. Даже если мы дружили не больше суток. Рон был как раз таким. Он должен был стать моим билетом в новую жизнь. Билетом, которым воспользовался кто-то другой. В груди клокочет ненависть и злость. Я никогда и ничего не забываю. И уж, конечно, не прощаю. Горечь воспоминаний обжигает горло, но я стараюсь сконцентрироваться на том, что происходит здесь и сейчас. Дикий смотрит на меня. Он ждет моего ответа.
– К черту эту шлюшку! Иди сюда! – командую я и, смахивая со стола все бумаги, тяну его на себя.
– Так нельзя. Понимаешь? – с трудом произносит он, пытаясь увернуться от поцелуев.
– Трахни меня! Сделай это так, как никогда прежде! – приказываю я, наслаждаясь своей властью.
Глава 7
Я сажусь в машину к Двейну. Сейчас, когда он снова стал курить, в салоне воняет не только мужским потом, но и табаком. Запах настолько едкий, что я открываю окно. Оно плавно скатывается вниз, застревая где-то на середине. Но мне и этого достаточно. Мои ноздри жадно вдыхают свежий воздух, а теплый ветер треплет мои волосы. Я достаю из внешнего кармана сумки солнцезащитные очки. Через темные стекла смотреть на этот мир гораздо приятнее.
Двейн пытается со мной говорить и даже шутить. Его голос по старой памяти щекочет мне душу. Я стараюсь его не слушать. Включаю радио и делаю звук громче. Двейн, может быть, и полное говно, но не дурак. Остаток пути мы едем в тишине.
Глава 8
Теперь, когда отец прикован к кровати, он почти весь день проводит в маленькой комнате на первом этаже. Раньше мать использовала ее как библиотеку, но сейчас посреди каморки, с пола до потолка набитой литературой религиозного толка, стоит его кровать. Другого пригодного для спальни помещения на первом этаже не оказалось. Вероятно, стоило бы попытаться разобрать гостевую комнату, но ворошить прошлое, тщательно упакованное по коробкам, мы не хотим.
Я вхожу в новую комнату отца, и в нос бьет странный запах. Здесь, как и прежде, пахнет старыми книгами, а еще какими-то спиртовыми настойками. Не думаю, чтобы мать давала их отцу. Я все чаще улавливаю от нее такие ароматы. Отец неподвижно лежит на кровати.
Стараюсь не шуметь, но мне кажется, он понял, кто к нему пришел. Я знаю, он ждал моего визита. Сажусь рядом с ним и долго смотрю в его глаза. Он молчит, но я его слышу. Он молит меня о помощи.
– Как у тебя дела? – спрашиваю я, чтобы хоть что-то сказать, чтобы не разрыдаться от боли. – Знаешь, я, наверное, только сейчас осознала, как мне тебя не хватает. Я скучаю по нашим беседам перед телевизором, по нашим прогулкам в рощу. Ты для меня всегда был примером. Я впитывала в себя каждое твое слово, каждый жест. А теперь я не знаю, как быть.
Он не пытается подать мне какой-то сигнал. Он просто смотрит и ждет.
– Из газеты я уволилась. Решила, так будет лучше. Мне нужно заниматься фермой. Не очень пока во всем разобралась, но я смогу, ты же знаешь. Я не подведу тебя, папа, – говорю я, чувствуя, как дрожит голос. – Ты был самым лучшим учителем. Даже в те моменты, когда мы с тобой ругались, я не переставала чувствовать твою любовь и поддержку. Мне не хватает тебя, папа.
Опускаю взгляд и смотрю на свои руки. На невзрачный бутылек, что принесла с собой. Вращаю его в руках, прокатывая пальцами по его маленьким граням. Сжимаю его в кулак. Чувствую слабую пульсацию в ладони. Это бьется сердце моего отца.
– Знаешь, я в последнее время часто вспоминаю нашего Блота. Особенно тот вечер, когда ты узнал, что с ним стряслось. Мне было тогда лет восемь, не больше. Я и не поняла, почему кот больше не носится по дому как угорелый, – говорю я, шаря взглядом по стенам.
Рассказывая отцу эту историю, я не вру. Блот все чаще приходит ко мне в мыслях и даже снах. Он по-кошачьи трется о мою ногу. Мурлычет, заискивающе глядя в глаза. Он ждет моих действий. Он знает, что я не смогу сидеть сложа руки.
– Мне было жалко кота. Он мне нравился. Но ты мне тогда сказал удивительные слова: жизнь – это когда горят желанием глаза, а у Блота этого уже никогда не будет, – продолжаю я, чувствуя, как слезы катятся по щекам.