— Его Дима, а этого Славик.
— Ну-ка расскажи что-нибудь о себе и своих дружках. Веселее играть, когда познакомишься.
— Чего рассказывать-то?
— Откуда вы? Как стали давалками?
— Мы не давалки, — поправил Игорек с неожиданным напором. — Мы — рабы.
— Да? Чьи же рабы?
— Исмаил-бека.
— Кто такой Исмаил-бек?
— Большой начальник, — с гордостью ответил Игорек. — Добрый человек. Нам повезло. Кормежка хорошая, и бьют редко. Могут вообще целый день пальцем не тронуть, если не набедокуришь.
— А раньше где жили?
— Да по-разному. Дима со Славиком в Ханкале, а я из Риги. Взяли всех уже здесь, в Москве. На пустыре налет был.
— Родители так просто отдали?
Легкое облачко пробежало по веснушчатому личику.
— Их родителей в Чечне перебили, а моего папаню на пустыре кокнули. Он не хотел отдавать. Ему череп железякой проломили.
— Не ври, — вмешался, покраснев, Славик. — Моя маманя живая.
— Отбей! — резко цыкнул Игорек. — Живая, как же… Сам говорил, духи в ельник увели.
— Увели, — упорствовал Славик. — Но не убили. Они иногда не убивают сразу. Моя мамка красивая.
Ребятишки, видя, что ничего страшного пока не происходит, оживились, отмякли. С любопытством поглядывали на Корина. Это его не удивило. Он открыл нарядную коробку шоколадных конфет, которую прихватил из бара.
— Угощайтесь, пацаны.
Детишки переглянулись и по очереди каждый взял по конфете. Но есть не стали, зажали в кулачках.
— Может, еще чего хотите? Не стесняйтесь. Перед игрой надо подкрепиться. Хотите по глоточку?
— Выпить можно, — смутясь отозвался Игорек. — Еще лучше, дяденька, подымить бы. Или марафетику нюхнуть.
— Чего нет, того нет. Зато выпить найдется.
Корин откупорил бутылку виски, налил ребятишкам граммов по пятьдесят. Все трое сидели чинно, как маленькие старички: в одной руке стакан на уровне груди, во второй шоколадка. Лица умиротворенные.
— Ну, — сказал Корин, — будем. Как говорится, чтобы дома не журились.
— А вы сами, дяденька? Не пьете?
— Мне нельзя. Я спортсмен.
Мальчики лихо опрокинули стаканы и одновременно зачавкали шоколадом. Первый раз подал голос и Дима, сосредоточенный круглощекий крепыш.
— У меня тоже мамка живая. И брательник есть.
— Иди ты! — ехидно сморщился Игорек. — Где же они?
— Сам знаешь… — и вдруг дерзко выпалил: — В Америке, вот где!
— Ух ты! — Игорек изобразил восхищение и по-свойски подмигнул Корину: алкоголь подействовал мгновенно. — И что они там делают? Лаптями торгуют?
— Батя мастерскую открыл, он по иномаркам спец. А мамка помогает.
— У тебя есть доказательства?
— Отстань от него, — попросил Славик. — Он сейчас заревет. А мы на работе.
У крепыша Димы впрямь глаза покраснели.
— Тебе завидно, потому и злишься.
— Чему завидовать? Что у тебя мозги набекрень?
Корин решил, что с него довольно детской болтовни. Достал из жестяной коробочки лезвие «Балтика», проржавевшее по краям. Этим лезвием он пользовался в исключительных случаях, когда обстановка благоприятствовала неспешному отдыху.
— Игра! — объявил строго. — Объясняю правила. Надеюсь, трусаков среди нас нет?
Увидев тусклую пластинку металла, пацаны враз проглотили языки.
— Значит, так… Каждый вскрывает вену на руке и кровь спускает аккуратно в стакан. Кто наберет больше, тот считается победителем. Победителю — приз… Что молчите? Оробели, что ли? Кто первый?
— Приз, небось, пустельга? — пискнул Игорек.
Корин помахал перед ребячьими носами стодолларовой купюрой.
— Пустельга, говоришь? А это что?.. Давай, герой, делай ставки. Покажи пример хлопцам.
Мальчик решился, взял бритву. Им некуда было деваться, и по обреченным детским личикам Корин видел, что все трое прекрасно это понимали. Никто и не думал взбрыкивать. Обостренным слухом он с упоением вслушивался в перестук трех крошечных метрономов, отсчитывающих последние секунды. Вот она — классическая схема обустройства растительной жизни природы. Не та, когда хищник настигает жертву и в жутчайшей схватке вонзает в нее клыки, а естественная, разумная, благословенная свыше: слабые существа смиренно сливают соки для поддержания функций более сильной особи. Закон выживания, заключенный в эту схему, по существу (опять прав Дарвин) является единственной благодатной силой, противостоящей хаосу бессмысленного разрушения.
Игорек надрезал вену на запястье точным движением наркомана, но кровь сцеживалась плохо и была какого-то неопределенного свекольного цвета. Корин помог ему, промассировав худенькую руку от плеча вниз. Следующим, с безразличной миной, вскрыл вену Славик, за ним и Дима, но тот заранее напустил соплей, поэтому (от нервного напряжения) кровь еле сочилась, как из проколотого пальца.
— Постыдись, — упрекнул его Корин. — Неужто не хочется разбогатеть?
— Хочется, — борясь со слезами, ответил мальчонка. — Но ведь больно же, дяденька.
— Ничего, — утешил Корин. — Сперва больно, потом будет сладко.
Всего удалось нацедить от трех доноров не больше половины стакана, что стало очевидно, когда Корин слил кровь в одну посудину. Он мог бы, разумеется, убыстрить процесс, но это значило немедленно умертвить малышню, что-то в нем сопротивлялось этому. Какое-то неясное, трепетное воспоминание, связанное с эпизодами собственного детства. Он двумя глотками всосал голубовато-алую, пряно пахнущую жидкость. В горле слегка запершило. Мальчики наблюдали за ним с уважением и, без сомнения, с глубоким пониманием важности и неизбежности происходящего.
— Что носы повесили, соколята? — ободрил Корин. — Понравилась игра?
— Игра как игра, — ответил за всех Игорек. — Вы обещали приз. Передумали?
— Почему передумал? Правила нехорошо нарушать. И кто, по-вашему, победил?
— Игорек, конечно, — буркнул Славик.
— А ты как считаешь, Дмитрий?
Мальчик пошмыгал носом.
— О чем говорить… У него кровищи больше всех. Потому что вчера булку с маслом жрал.
Корин разлил по стаканам понемногу виски.
— Поощрительный приз для всех… Как, пацанята, дальше будем играть?
— Конечно, будем, — слабо улыбнулся Игорек. — Может, и им подфартит…
ГЛАВА 9
— Они подкрадываются, — сказала Аня. — И среди них есть какой-то волосатый, жуткий… Я видела во сне.
— Под утро?
— Да… Он кричал: «Анек, Анек, проснись!» И так жалобно… Я могла его узнать, но испугалась… Вы умеете разгадывать сны, Иван Савелич?
— Я самый лучший разгадчик на свете. Но это не сон, а кошмар. Ничего не значит.
Они сидели в спальне с окном, выходящим во двор, на глухую стену соседнего дома. Теперь это была окончательно Анина комната, с ее вещами, с ее застеленной кроватью, с туалетным столиком, где стояла фотография ее покойных родителей. Если Аня по какой-то причине исчезнет отсюда, то только не для него. Для Сабурова она останется здесь навсегда, и он благодарил судьбу за осенний подарок. К Анечкиному сну он отнесся вполне серьезно. Его самого частенько навещали какие-то смутные образы, угрожающие, непознаваемые, и чтобы избавиться от них, приходилось затрачивать не меньше энергии, чем на гипнотических сеансах. Однако мистика мистикой, но не далее как позавчера слесарь из РЭУ Володя Рубакин вместе с ухарем из фирмы «Уют», своим корешем и собутыльником, по его просьбе поставили новую, двойную, железную дверь на восьми титановых штырях и оснастили ее хитроумными японскими запорами. Отчасти он пошел на это ради Анечкиного спокойствия, понимая, что, когда наступит момент истины, никакие замки не спасут. В предстоящей и все более вероятной схватке понадобится совсем другое оружие.
Слава Богу, он знал, откуда надвигается туча. После недавнего нападения в Нескучном саду он позвонил Микки Маусу и предупредил, что если озорство не прекратится, он примет меры, которые вряд ли придутся магнату по вкусу. И добавил, что пока у него нет гарантий безопасности, ноги его в «Токсиноре» не будет. Трихополов, изобразив недоумение, поинтересовался, какое именно озорство профессор имеет в виду. Сабуров ответил коротко и нагло:
— Оставьте в покое Берестову. Она под моей защитой.
— Даже так? — Трихополов не сдержал сарказма. — Дорогой профессор, по-моему, вы изволите мне угрожать?
Это был вызов, и Сабуров его принял. Не потому, что был отчаянным человеком, а скорее всего потому, что еще не пришел в себя от побоев, и еще потому, что Аня лежала в соседней комнате в невменяемом состоянии. Он напомнил могущественному собеседнику сказку о Кощее Бессмертном, чья душа хранилась в ларце на диком утесе, запечатанная в яйцо, упрятанное в брюшке дикой утицы.
— Помните эту историю? — спросил таким умиротворенным голосом, каким не говорил еще ни с кем.
— Не улавливаю аллегории, герр профессор.
— Нет никакой аллегории. Вы богатый человек, Илья Борисович, и как раз поэтому должны знать, что бывают ситуации, когда деньги не имеют ровно никакого значения. Это не угроза, это констатация, научный, так сказать, факт.
— Иван, растолкуй, пожалуйста, свою шараду.
— Я врач, а вы мой пациент. Уверяю, Микки, оболочка твоей души еще более хрупкая, чем яичная скорлупа.
Трихополов ответил после зловещей паузы.
— Ведь меня предупреждали, а я не поверил.
— Правильно предупреждали, — сказал Сабуров.
После еще одной паузы, похожей на провал в земной коре, Микки заговорил обычным приятельским тоном:
— Давай не ссориться из-за пустяков. Дорогой Иван Савелич, не понимаю, что тебе взбрело в голову и кто тебя обидел, но обещаю принять меры. Ни один волосок не упадет с прелестной головки твоей подопечной. Я слов на ветер не бросаю. Сам знаешь.
— Спасибо, — поблагодарил Сабуров, выслушав подлую ложь.
Он, конечно, наговорил лишнего, но не жалел об этом. Рано или поздно что-то подобное должно было случиться. Если бы не Микки, подвернулся бы кто-нибудь другой. Кому-нибудь Сабуров обязательно помешал бы, как пень на дороге. Даже если бы он вовремя осуществил свою мечту — приобрел домик в деревне и уехал туда доживать свой век — наверное, и там достали бы лютые ветры перемен. От нашествия двуногих вурдалаков можно спастись лишь в сырой земле.