В обществе существуют два разряда людей, не зараженных этим последним недостатком; к первому относятся те, кто не ездит с визитами к сильным мира сего и не называет их при публике уменьшительными именами, имея эту возможность, а ко второму – неисправимые идеалисты, о которых вообще не приходится говорить.
Нетрудно догадаться, к которому из двух принадлежала Ион. Она была совершенно неразборчива в своем гостеприимстве; часто она даже совсем не замечала, кто у нее бывал, и в результате ее гостями оказывались более или менее остроумные женщины, женщины с известным социальным положением, получившие определенное воспитание, женщины, желавшие сохранить своих любовников, но одновременно с этим заботившиеся о своей репутации, артисты, верные друзья Чарльза и habitues Ион, а также разношерстная компания из лондонского денежного мира.
Ион была вполне современной женщиной, и целью ее жизни было хорошо проводить время.
Джи была бы очень смущена, если бы она была знакома с ее взглядами; по счастью, она их не знала, иначе она, конечно, не посоветовала бы поручить ей Дору. Она предполагала, что у всех Рексфордов один и тот же кодекс поведения. Что касается Тони, то он тоже совершенно не знал взглядов своей сестры, да и не узнал бы их, даже прожив целый месяц на Берклей-сквер.
Единственное, на что обращала внимание Ион, когда дело касалось Доры, это, чтобы она хорошо сидела на лошади во время катанья. Она указывала ей, где она должна заказывать свои платья, сообщала, какие удовольствия предстоят им в течение дня, говорила ей, что она красавица, и спрашивала, не хочет ли она выйти замуж, на что Дора отвечала «нет».
– Ах, почему? – спрашивала Ион. – Это лучший путь в жизни. Многих он смущает потому, что, по установленному мнению, основой брака должно быть взаимное обожание. Как будто любовь может длиться вечно! Каждая женщина должна быть настолько развита, чтобы знать, от чего происходит и сколько времени может длиться то чувство, которое все рано или поздно должны испытать и которое принято называть любовью. Взгляните на меня, – продолжала она, улыбнувшись Доре, – я вышла за Чарльза двадцать два года тому назад, и не было ни одного дня, когда бы я об этом пожалела, а вместе с тем я никогда не была влюблена в него. Он мне нравился, я находила его красивым и считала вполне подходящим для мирной, спокойной жизни. Он обожал меня, а я была к нему привязана, и никто не нравился мне больше, чем он. У нас были одни и те же вкусы – по крайней мере, я предвидела, что они станут одинаковыми, так как он был очень податлив. Мы оба любим детей и любим хорошо проводить время, а кроме того, как я уже сказала, он любит меня.
– А верите ли вы в любовь? – спросила Дора. – Я хочу сказать, считаете ли вы возможным, чтобы в жизни встречались такие же романы, как те, о которых мы читаем, – с неумирающей любовью, когда один для другого является в жизни всем…
Ион взглянула на Дору; Тони и Джи ничего не сказали ей; она была огорчена, догадываясь, что у них было что сказать.
– Вы имеете в виду такую любовь, как между Ромео и Джульеттой или Паоло и Франческой? Да, верю, но только в отношении женщин, и то в исключительно редких случаях. Женщины, которые тратят свои душевные силы на любовь, никогда не бывают по-настоящему влюблены, а, к несчастью, очень многие женщины с темпераментом расходуют его именно так. Чтобы любить, моя дорогая, нужно иметь много свободного времени и полную независимость суждений и взглядов, а этого так трудно достичь! Кроме того, нужно обладать умением жертвовать собой, великодушием, скромностью – всеми этими скучными добродетелями, которые не скучны только тогда, когда ими управляет блестящий ум; а для обыкновенных мужчин и женщин роман невозможен. Мне жаль, что приходится огорчать вас, но это правда. Гораздо лучше весело проводить время, что мы и собираемся сейчас делать. Одевайтесь скорее, автомобиль подадут к одиннадцати.
Ей порядочно уже надоело возиться с Дорой в течение дня, хотя она и продолжала быть любезной. К счастью, Доре пришла мысль на следующий день возобновить уроки пения. Ион как раз во время урока случайно поднималась по лестнице и остановилась как зачарованная. Она знала толк в музыке – этого требовала избранная ею роль в обществе; она сразу оценила голос Доры и тотчас же поняла, какую приманку он составит для ее предстоящего вечера.
Как только романс был окончен, она вошла в гостиную, где Кавини чуть не плакал от восхищения.
– Какой голос! – сказал он ей, закатывая глаза. – Какой голос!
Не стесняясь присутствием Доры, с чисто неаполитанской откровенностью он стал восхвалять ее красоту и сложение, а также темперамент.
На следующей же неделе Ион устроила большой вечер, на котором Дора пела с большим подъемом. Она имела бешеный успех и тотчас завоевала себе определенное положение в обществе.
Рекс, приехавший с Николаем навестить их, был поражен происшедшей переменой. Он стоял, прислонившись к окну своей длинной фигурой, и глядел на нее.
– Что же ты теперь предполагаешь делать? – спросил он.
Дора рассмеялась:
– О, просто жить и хорошо проводить время, как постоянно говорит Ион.
Он кивнул головой.
– Значит, сделаться такой же, как Ион.
– Что же, может выйти и хуже!
– Неужели ты способна восхищаться фальшивым бриллиантом? Я допускаю, что подделка сделана хорошо, но все-таки это не настоящая вещь.
Дора опять рассмеялась; Рекс был такой смешной и забавный.
– Бедная Ион, как это жестоко!
– О, она сама первая стала бы смеяться, – уверял Рекс. – Ведь она считает ложью все то, что не льстит ей.
Дора была рада приезду Рекса и Николая: оба были красивы, веселы, остроумны; оба очень тщательны в своих костюмах.
Николай откровенно не хотел ничего делать.
Рекс намеревался, как он объявил, где-нибудь, когда-нибудь в один прекрасный день заняться делом.
Его физический недостаток почти совсем исчез; он лечился, упражнялся, подвергался операции, чтобы стать вполне здоровым, и, кроме того, теперь уже не выглядел таким изнеженным, как раньше.
Они все четверо – Рекс, Николай, Дора и Ион – прожигали жизнь: веселились, болтали, танцевали и… порядочно пили.
Каждый пил и веселился, и если кто-нибудь выпивал лишнее, то веселился вдвойне.
В письмах к Джи Рекс не был особенно откровенен и умалчивал об их образе жизни; отпуск его был краток, но он все-таки урвал из него несколько дней и поехал повидаться с ней, хотя ему не хотелось уезжать из Лондона. Он рассказал ей об успехах Доры, распространялся о ее красоте и о доброте Ион, но умолчал о том, в какой компании и каким образом они с Дорой проводили время.
Он отправился обратно накануне дня, когда кончался его отпуск, намереваясь как раз поспеть к большому торжеству, которое должно было быть заключительным. Был конец мая, поезд мчался вдоль подстриженных изгородей со сверкающей листвой и полей, усеянных одуванчиками.
Лондон, освещенный золотисто-розовым закатом, был великолепен. На улицах – сплошные толпы народа, магазины пестрели всевозможными цветами. Дом Ион был украшен к предстоящему вечеру: на окнах стояли ящики с маргаритками и лобелиями, по лестнице был разостлан красный ковер.
Рекс чувствовал себя веселым и счастливым, как только может чувствовать себя беззаботная юность. Входя в дом, он увидел перед собой Николая, который поднимался по лестнице, и окликнул его.
Они зашли вместе в комнату Николая выпить коктейль.
– Где Дора? – тотчас спросил Рекс.
– Одевается или уже улетела куда-нибудь, не знаю, – ответил Николай. – Знаешь, Шропшайр уже объяснился с нею.
Рекс почувствовал, как сердце его сжалось; он спросил вполне спокойно:
– А Дора?
– Она не хочет, – торжественно заявил Николай.
Рекс засмеялся.
– Она упускает хороший случай, – заметил Николай с упреком в голосе, смотря на него. – Титулы, имения, денег до черта и, в общем, славный малый.
– В общем, немало вместе для одного, – раздражительно ответил Рекс.
Николай покачал головой; он был из тех юнцов, которым кружит голову блестящее положение других.
– Что же, ведь живешь только раз, – заметил Николай; он не любил спорить с Рексом.
– Что сказала твоя мать? – внезапно спросил Рекс.
– Да ничего. Просто смеялась. Шропшайр сначала обратился к ней, следуя доброму старозаветному обычаю. Он смотрел на это серьезно.
– Где же, наконец, Дора?
– Да я же сказал тебе: или она дома, или ее нет дома. Я не знаю.
Рекс отправился искать Дору, но не нашел.
Он встретился с нею только за обедом, который происходил в отеле «Ритц», где случайно собралось большое общество. Рекс очутился за столом как раз напротив Доры, а рядом с ней сидел лорд Шропшайр, видимо находившийся в неважном настроении, которое он не умел скрыть.
Встретившись глазами с Рексом, Дора улыбнулась ему.
Он почувствовал, что сердце его сжалось, и на минуту ему как будто трудно стало дышать.
Он стал смотреть на Дору и нарочно старался представить себе ее помолвленной с Шропшайром.
Вдруг он услыхал голос последнего, который говорил ему:
– Послушайте, Гревиль, кого это вы намерены убить?
Рекс вспыхнул; он почувствовал, что покраснел до корней волос, и рассмеялся как можно более естественно.
– Держу пари, что есть кто-то, – продолжал приставать Шропшайр, – у вас был опасный огонек в глазах, честное слово.
«Что такое творится со мной?» – подумал Рекс.
Ему стало стыдно за себя; он решительно повернулся к своей даме и вступил с нею в разговор, почти не глядя на Дору.
Когда наступило время уходить, Дора подошла к нему и шепнула:
– Пойдем домой пешком; тут только несколько шагов, а ночь такая дивная.
Он взял ее под руку и тут только понял. Точно пламя потекло по его жилам до самого сердца, и сердце запылало.
Почти с ужасом он сказал себе: «Я люблю ее».
Ему показалось, что он идет рядом с ней не наяву, а во сне, что он вот-вот проснется и скажет: «Как странно, мне это представилось так реально!» Он чувствовал себя во власти чар; он вдыхал запах лондонских улиц в летний вечер, он слышал шум движения; он видел, как из мягкой мглы вынырнул автомобиль с блестящими фонарями. Дора что-то говорила, а в душе его машинально повторялись все те же слова: «Я люблю ее, я люблю ее».