Мирославе Шура позвонил ближе к вечеру из своего кабинета. Она выслушала его, ни разу не перебив, и, лишь когда он закончил, спросила:
– Кто это может быть? Только не говори мне, что объявился ещё один неизвестный родственник.
Шура горько усмехнулся и сказал:
– Ты хотела сказать, родственница.
– Всё одно.
– Если ты хочешь знать моё мнение, – вздохнул Наполеонов, – то похоже на ревность…
– Кто её может ревновать?
– Может, не её, а его? – предположил следователь.
– А мне кажется, что это больше похоже на месть. Притом на отложенную месть. Кажется, у итальянцев есть старинная поговорка – «месть – блюдо, которое подают холодным».
– Только итальянцев нам не хватало, – проворчал Наполеонов.
– Твой оперативник запомнил девушку?
– Стройная, высокая блондинка в тёмных очках.
– Да уж, – отозвалась Мирослава, – а узнать он её сможет?
– Бабушка надвое сказала…
– Шура! Мне нужны фото всех девушек Геликанова. У тебя они есть?
– Нет, но Легкоступов нащёлкает и тебе привезёт.
– Хорошо. А тебя сегодня не ждать?
– Нет. Не знаю, насколько задержусь сегодня на работе, но матери я уже сказал, что ночевать буду дома.
– С каких это пор ты стал маме днём названивать? – пошутила Мирослава.
– Ни с каких! Она сама позвонила, спросила, могу ли я сегодня прийти пораньше.
– Ой, Шура, не иначе Софья Марковна снова приготовила для тебя невесту.
– Я то же самое подозреваю, – сердито буркнул он, – и поэтому сказал ей, что буду поздно. И когда она только угомонится?!
– Мама хочет как лучше.
– Как лучше я сам найду, когда мне приспичит жениться.
– Экий ты неблагодарный, – усмехнулась Мирослава.
– Нет чтобы посочувствовать! А она потешается! Подруга называется.
– Прости, Шур, я сочувствую, просто с языка сорвалось.
– Ладно, прощаю, что ж ещё с тобой делать.
– До звонка, дорогой. – И она отключилась.
Наполеонов вздохнул и стал нажимать кнопки телефона, набирая номер фотографа.
– Валерьян?
– Я.
– Ты спишь или мечтаешь?
– Проявляю.
– Зайдёшь сразу, как освободишься, ко мне, возьмёшь адреса и сфотографируешь девушек так, чтобы они были не в курсе, что попали в объектив.
– Девушек? – оживился Легкоступов.
– Напрасно радуешься, может быть, они подозреваемые.
– Реально подозреваемые или только может быть? – улыбаясь в трубку, уточнил Валерьян.
– Хватит мне зубы заговаривать, – рассердился Наполеонов, – задание понятно?
– Так точно, господин следователь, – отчеканил фотограф.
– Ну, так и выполняй.
Валерьян долго и аккуратно выбирал лучшие ракурсы, фотографируя Инну, Лену и Лизу.
Больше всего его вдохновила Лена Лосева. Он сразу догадался, что молодая женщина ждёт ребёнка, и постарался снять её так, чтобы фотографии отразили её одухотворённость, мягкую улыбку, сияющий взгляд. Впрочем, Лиза Легкоступову тоже понравилась. Наполеонов, давая ему скупую информацию об этой девушке, заметил: «Копается в останках прежних цивилизаций и счастлива».
Валерьяну не без труда удалось из него выудить, что Лиза Карамелькина учёный-египтолог, защитила диссертацию, имеет статьи в русских и зарубежных изданиях. В общем, девушка талантливая и целеустремлённая. В мечтах он уж фотографировал её на фоне пирамид, возле сфинкса, сидящей на верблюде. Но за неимением возможности запечатлеть её среди этой экзотики ограничился пальмой в вестибюле института, фонтаном в сквере, интерьером кафе на набережной и сделал несколько простых фотографий исключительно для Наполеонова, который постоянно вопил:
– Мне эти фотки не для вернисажа, я их в дело подшиваю!
Инна Колокольцева не понравилась Валерьяну с первого взгляда, и он постарался передать на фото те отталкивающие черты её натуры, которые увидел сам. Просматривая дома то, что у него получилось, Валерьян остался доволен результатами своего вдохновенного труда.
Зато Наполеонов, как всегда, был недоволен.
– И что это за художественное творчество? – ворчал он, просматривая фотографии.
Валерьян молча стоял рядом и улыбался.
– Ради бога, сядь, – взмолился Шура, – не могу я, когда такая дылда стоит у меня над душой. – Затем следователь сгрёб все фотографии и сказал: – Впрочем, забирай всё и вези Мирославе Волгиной. Пусть она над твоим художеством корпит. А с меня довольно, устроил тут Третьяковскую галерею.
– В Третьяковке не фотографии, а картины, – улыбнулся Валерьян.
– А то я не знаю, один ты у нас такой умный, – проворчал Шура, – вот тебе адрес, и поезжай.
– Слушаюсь, господин следователь, – усмехнулся фотограф и скрылся за дверью, прежде чем Наполеонов ему что-то ответил.
– Ах, какой красавчик, – вздохнула Элла, глядя вслед удаляющемуся Легкоступову.
Шура тем временем анализировал результаты экспертизы и ни на йоту не сомневался в том, что Оксану хотели убить. Его не смущало то, что миндалём были посыпаны оба пирожных. Из этого следовало только то, что у отравительницы аллергии на миндаль не было.
Теперь предстояло выяснить, кто мог знать об аллергии Арефьевой. Начать он решил с самой близкой подруги. Настю уже проинформировали о случившемся с Оксаной. И он позвонил ей на сотовый, желая узнать, дома она или всё ещё с подругой в реанимации.
Девушка отозвалась почти сразу:
– Слушаю.
– Настя, это Наполеонов.
– Я узнала.
– Нам надо поговорить.
– Хорошо, – тихо отозвалась она. И он догадался, что девушка плачет.
– Настя, вы дома?
– Да, у себя дома.
– Вы ведь живёте недалеко от Оксаны.
– Да, рядом. Мне прийти туда?
– Нет, если вы не возражаете, то скажите свой адрес, и я приеду. Только не сейчас, а попозже. Вы не против?
– Нет. Записывайте адрес.
– Говорите, я запомню.
Она назвала улицу, номер дома и квартиры и отключилась первой, забыв попрощаться.
В самом деле, зачем прощаться, если они собираются вечером встречаться…
Глава 17
Весенний день медленными шагами приближался к вечеру, но до заката было ещё очень далеко. Валерьян любил это время года и радовался, что поездка в коттеджный посёлок к детективу позволит ему какое-то время побыть на природе. Его серая «Лада Веста», казалось, тоже была рада прогуляться и с удовольствием наматывала километры дороги на свои быстрые колёса.
Он вспомнил, что, увидев Мирославу Волгину впервые, засмотрелся на неё, а она подмигнула ему и пропела: «Ты сними, сними меня фотограф». А когда она ушла, он долго смотрел ей вслед и лишь потом спросил у оказавшегося рядом Наполеонова:
– Кто это?
– Частный детектив Мирослава Волгина, – ответил Шура и добавил: – Но ты очень-то на неё не засматривайся.
– Это ещё почему?
– Поматросит и бросит.
– А тебе что за забота?
– Не хочу терять ценного сотрудника, – усмехнулся Наполеонов.
Вообще-то Валерьян был совсем не против того, чтобы она начала его матросить… Хотя оказаться брошенным, конечно, не хотел.
И вот теперь он едет к ней домой. Легкоступов остановился у ворот и нажал кнопку звонка. Через какое-то время ворота разъехались, и Валерьян увидел парня примерно одного роста с ним, тоже блондина, только с волосами на тон или два светлее. Тот выжидающе смотрел на Валерьяна.
– Я Валерьян Легкоступов, из полиции. Мне нужна Мирослава Волгина. Я привёз фотографии, которые она просила.
– Морис Миндаугас, сотрудник агентства, – представился парень и отступил.
Серая «Лада Веста» прошуршала колёсами по подъездной дорожке и замерла, Валерьян выбрался из салона.
– Заходите.
Легкоступов вслед за Миндаугасом вошёл в дом, навстречу вышла Мирослава. Она обменялась приветствиями с фотографом и сказала, что удобнее всего поговорить им будет в гостиной.
Они расположились в креслах. Валерьян достал фотографии, и Волгина разложила их на столике. Она с интересом рассматривала каждую из них. И думала о том, что Шура, пожалуй, прав, для полицейской надобности фото были слишком художественными и место им было не в папке, а в салоне.
Она подняла глаза на фотографа и улыбнулась:
– Красиво.
Он неожиданно для себя смутился.
– Я старался.
– Здесь нет фотографии Ирины Владимировны Римашевской.
– Наполеонов сказал, что она в Светлогорске.
– Да, я знаю. Значит, она до сих пор не объявилась?
Он покачал головой.
– Ну, что ж, придётся подождать.
Морис тем временем не сводил глаз с Легкоступова. Он сам не мог сказать почему, но Валерьян ему не нравился… Не нравилось его лицо, которое напоминало лица древнерусских князей, не хватало только бороды. Не нравились серые глаза, слишком ясные и сияющие непонятно откуда исходящим светом. Не нравилось, как он смотрел на Мирославу, как улыбался ей. А когда они снова наклонились над фотографиями и их головы почти соприкоснулись, сердце Миндаугаса сжалось так сильно, что он ощутил почти физическую боль.
Наконец Мирослава оторвалась от созерцания запечатлённых фотографом девушек и сказала:
– Давайте выпьем чаю.
Она не стала просить Миндаугаса накрыть на стол, сама заварила чай, разлила его по чашкам и расставила на столе угощение.
Сначала Морис облегчённо вздохнул, а потом вдруг подумал с ужасом: «Неужели она заметила мою реакцию на фотографа? Только этого мне не хватало для полного счастья». Он постарался взять себя в руки и порадовался тому, что ещё подростком научился оставаться внешне невозмутимым при любых обстоятельствах.
А вот Легкоступов явно этой способностью не обладал. Он вспыхивал всякий раз, когда Мирослава обращалась к нему с вопросом или замечанием, не относящимся к делу. Когда же она снова перевела разговор в деловое русло, Валерьян сразу успокоился и толково разъяснил ей, как именно он снимает, как выбирает ракурсы и почему всё это делает именно так. Чувствовалось, что он настоящий мастер и любит дело, которым занимается.