По крайней мере мои враги не смогут торжествовать.
– Горите, горите! – скандировал я и ощутил смрад собственного дыхания.
До сих пор я ничего не рассказывал о телесных выделениях, потому что их у меня попросту не было. Ни фекалий. Ни мочи. Ничего грубого, гадкого, но необходимого и такого обычного дома. Я даже ни разу не выпустил тот звучный газ, у которого столько всяких смешных имён. Об этом последнем, признаюсь, я нисколько не жалел, поскольку жил в тесных землянках и пещерах без вентиляции.
Но теперь я отчего-то ощутил кислую вонь из собственного рта. И по-моему, совсем не от того, что не почистил на ночь зубы.
И головная боль прошлой ночи не унялась, а даже усилилась. Меня бил озноб, хотя температура не изменилась. Я вдруг понял, насколько измождён и слаб. Мои кости словно налились свинцом, мышцы окаменели, сердце бешено стучало в груди.
– Я умираю от голода? – испуганно воскликнул я. – Так оно и ощущается?
Моё дыхание отразилось от стекла и вернулось ко мне вонью. Да, так оно и ощущается. Я жил впроголодь, с тех пор как попал в этот мир, но в глубине души верил, что он не станет убивать меня. Несчастные случаи, монстры – да, это очевидная опасность, но чтобы медленно умереть от недоедания?
Вряд ли я ощущал хотя бы признаки этой угрозы в моём прежнем мире. Смерть от голода – для других: для стариков, вспоминающих войны и нищету, или для попрошайничающих жителей далёких стран, которые показывают по телевизору.
Теперь я их понял. Моё тело, будто машина, сжёгшая всё топливо, медленно ломалось. И сколько осталось до полной остановки?
– Му-у, – раздалось издали, напоминая о том, что делать.
– Огород! Сегодня пора созреть побегам! – воскликнул я и в знак благодарности помахал корове.
Да, они созрели – по крайней мере, мне так показалось. На одном из вспаханных квадратов выросли высокие золотистые стебли, увенчанные большими чёрными мини-кубами. Интересно, что это? Пшеница? Овёс? Рожь?
«Пшеница», – подумал я и протянул руку к вожделенному урожаю.
Получил я не только коллекцию семян, которые тут же посадил снова, но и увесистый мешок зерна. Я поднял его, но рука застыла в дюйме от рта.
Нет, не может быть, чтобы вся затея с огородом оказалась напрасной. Оно наверняка съедобно. Но следует знать, как его приготовить.
Я заковылял к своему бункеру, бормоча на ходу:
– Не сдавайся.
Когда печка отказалась готовить зерно, я добавил:
– Паника лишает разума.
– Просто нужно с чем-то соединить, – пробормотал я и швырнул мешок с зерном на верстак. – Ну да, комбинируй – ты же умеешь – одно с другим.
За этим занятием я провёл полдня. Я бесконечно комбинировал яйца, сахар, даже цветы, дерево и землю. Наверное, я выглядел безумцем, бормочущим под нос во время очередного неудачного эксперимента. После нескольких десятков неудач я закричал в отчаянии:
– Ещё комбинаций! Ещё!
Ответ должен быть? Может, одного мешка недостаточно? Может, как с деревом и камнем, когда нужно несколько блоков или досок? Больше пшеницы!
Я приковылял наружу, молясь про себя о том, чтобы доброе утро дало вызреть ещё одному квадрату посевов. Увы, всё ещё зелёное.
Я принялся чертыхаться, а потом заметил то, что раньше ускользнуло от внимания. Квадрат, на котором созрела пшеница, был не первым засеянным, но ближайшим к океану.
– Вода! – заорал я, кляня себя за тупость. – Растениям нужна вода.
Да, если бы я мыслил трезво, я бы сделал то, о чём вы, полагаю, сейчас думаете. Я бы просто прокопал канаву до воды, чтобы та потекла и оросила мои посевы.
Но я не мыслил трезво. И мой испуганный, голодный, запуганный мозг предложил наихудший из возможных планов.
– Ведро! – воскликнул я, вспомнив эксперименты прошлой ночи.
Я взялся за верстак, стоявший у пляжа, и превратил три железных слитка в ведро. Секундой позже я зачерпнул, наполнил его водой до краёв, а спустя ещё секунду опорожнил прямо на свои растения.
– НЕТ!! – взвыл я.
Куб синей жижи испустил ручей, смывший не только семена, но и всю мою работу, силы и время в океан. Я кинулся за семенами, подхватил их, зелёные плавучие комочки, с песчаной отмели.
– Теперь всё сначала, – прошептал я и от ярости закричал: – Всё, всё сначала!
Ослеплённый гневом, я понёсся по берегу, колотя по всему, что подворачивалось под руку: по песку, земле, даже твёрдому камню прибрежной скалы, непрестанно вопя:
– Всё сначала!! Всё! Сначала!!
А потом я швырнул ведро в океан.
После этого мой гнев внезапно угас, и я с полной ясностью представил последствия. Я в ужасе наблюдал за тем, как моё новенькое, очень редкое и, возможно, полезное ведро уплывает прочь.
– О нет, – прошептал я и бросился в холодную глубину.
В отличие от семян, ведро ушло далеко от берега. Я попытался плыть под водой, вертел головой, но видел лишь чернильно-густую тьму. Я выплыл на поверхность, глубоко вдохнул и резко пошёл вниз, как субмарина.
Вот оно! В пурпурном сиянии, пробивающемся с поверхности света, я рассмотрел небольшой предмет на самом краю усыпанной гравием узкой скальной полки. Ещё блок – и ведро погибло бы навсегда. Я вынырнул, тяжело дыша, отплёвываясь, с ведром и бесценным знанием: истерика редко помогает делу.
Пытаясь оставаться спокойным и переварить преподанный урок – больше-то нечего переваривать, – я принялся за посадку семян. Подцепил вылитый куб воды и уже хотел вылить её обратно в море, когда вдруг мне вздумалось её выпить. Конечно, мне никогда не хотелось пить, а вода сама по себе не исцелит последствия голодания, но при полном желудке, наверное, ощущаешь себя лучше.
Однако, как было с пшеницей и многим другим, мои руки и рот оказали пассивное сопротивление. Я не расстроился – и не только потому, что мой здравый смысл висел над кубической пропастью, уцепившись за квадратный край квадратными ногтями. Попытка напиться запустила новый – пусть зыбкий и неровный, но, возможно, спасительный поток мыслей.
– А может, я смогу выпить что-нибудь другое? – спросил я у опустевшего ведра.
И сразу – секунда в секунду – из-за горы донеслось «му-у».
Молоко!
Тряся головой, я побрёл к наблюдательной комнате.
– Как я мог забыть? – спросил я у пятнистого животного, пасущегося за окном. – Даже если я не пил молоко дома, даже если не мог усваивать лактозу, я должен был знать, откуда оно появляется.
Корова фыркнула. Наверное, сказала:
– Долго ж ты соображал.
Я вышел наружу и несколько раз обошёл вокруг животного.
– Как тебя, э-э, в смысле, правильно, ну, понимаешь…
Понятно, я никогда не доил корову в моём мире, даже не видел, как это делается. Но краткое напряжённое «му» напомнило мне, что в этом мире прежние понятия о сложности едва ли применимы.
– Ну да, – согласился я и поднёс ведро к розовому вымени, – я постараюсь быть нежным…
Я начал объяснять, но не успел договорить, как ведро наполнилось вязкой, пенистой белой жидкостью.
– Спасибо, – сказал я, почуяв знакомый запах.
Я пил долго, с наслаждением, смакуя каждую каплю. Ждал, что мой желудок наполнится, раны исцелятся, а тревоги растворятся в реке молочного счастья.
И – ничего. Я даже не ощущал молоко в животе.
– Я знаю, – нервно сообщил я и заковылял назад, в наблюдательную комнату. – Мне просто нужно пробовать.
Я чувствовал, как снова подняли голову прежние демоны: паника, отчаяние, взрывная бессильная ярость. Я попробовал совместить молоко со всеми съедобными ингредиентами, какие только мог вообразить.
Молоко и яйцо, молоко и пшеница, молоко, яйцо и пшеница, молоко с яйцом, пшеницей и сахаром… то и это, туда и сюда.
– Последний шанс, – непрестанно бормотал я, – последний, самый последний шанс…
Все мыслимые комбинации не дали результата. Шанс испарился.
– Это просто бессмысленно, – проблеял я, глядя на то, что в моём мире было бы разнообразной едой.
Мне вспомнился недавний опыт. Нельзя раньше времени делать заключения о том, что бессмысленно, а что нет. Нельзя что-то полагать, не проверив. И тогда я вспомнил о другой пище, которую пробовал и точно мог съесть. Эта еда сейчас стояла передо мной.
Мой мозг отключился. Нет, я не впал в истерику. Я был не гневен, а очень холоден и спокоен.
Я оторвал взгляд от верстака и посмотрел на луг. Корова повернулась спиной ко мне, мой рот наполнился слюной, желудок – пищеварительным соком. Моё тело знало, чего хочет. Мою руку наполнила рукоять топора, а воображение – отбивная.
Я подкрался по траве, тяжело дыша, выдыхая облака смрада. Корова не дрогнула. Не подозревая о моём приближении, она жевала свой последний пучок травы. Я пододвинулся ближе. Несчастная не заметила.
Ещё пара шагов, ещё пара секунд – и всё кончится. Корова мирно щипала траву. Я занёс топор.
Мясо.
Пища.
Жизнь.
Корова обернулась и посмотрела мне в глаза:
– Му-у-у.
Я выронил топор и отшатнулся.
– Я… прости меня, друг, – сказал я доброму животному. – Ведь ты мой друг, хоть я того и не заслуживаю.
Запершило в горле.
– Ты – всё, что у меня есть, – пробормотал я сквозь слёзы.
Только тогда я понял, насколько одинок. Пусть я не помнил прежнюю жизнь и людей, с которыми делил её, но они были, эти люди, как иначе? Друзья, семья. Если нет – отчего моя душа так пуста теперь? Если нет, почему меня тянет говорить с собой, монстрами, мёртвыми кусками материи, животным и даже с солнцем над головой?
Я пытался бороться с одиночеством, столь же губительным для разума, как голод – для тела. И теперь понял: выживание – это спасение и тела, и рассудка. Потому мне всегда помогали разговоры с животными. Конечно, они не говорят, но чувствуют, ощущают боль и страх, хотят жить не меньше меня. Я хочу того же самого – значит, я не буду по-настоящему одиноким.
– Друзья спасают от безумия, – сказал я и поднял топор. – Если бы я использовал это – сделался бы не лучше зомби.
– Му-у, – заметила корова, стараясь разрядить атмосферу.