Последние дни человечества. То, что происходит сегодня, следовало бы назвать После конца света.
Полное заглушение идущей войны информацией, пропагандой, комментариями, кинооператорами на атакующих танках и героической смертью военных корреспондентов, кашей из манипулируемо-просвещенного общественного мнения и бессознательных действий – всё это представляет собой иное выражение усохшего опыта, вакуума между людьми и нависшим над ними роком – вакуума, в котором, собственно, и заключается этот рок. Овеществленный, застывший слепок событий как бы замещает сами события. Люди низводятся до актеров, играющих чудовищных тварей в документальном фильме, у которого больше нет зрителей, поскольку даже самый последний из них вынужден участвовать в событиях на экране. Именно этот аспект лежит в основе столь часто подвергавшихся критике рассуждений о phony war{63}. Можно с уверенностью сказать, что их породило фашистское стремление отмахнуться от реальности ужасов как от «чистой воды пропаганды» с тем, чтобы ужасы вершились беспрепятственно. Однако, подобно остальным тенденциям фашизма, и эта имеет свой исток в тех элементах реальности, которые как раз и утверждаются за счет фашистской установки, злорадно на них указывающей. Война действительно phony, однако ее phonyness[24] более ужасна, чем все ужасы, и те, кто над этим смеется, заранее способствуют беде.
Если бы гегелевская философия истории включала в себя и наше время, то гитлеровские бомбы-роботы, наряду с ранней смертью Александра{64} и другими аналогичными образами, обрели бы в ней место среди избранных эмпирических фактов, в которых состояние мирового духа находит непосредственное символическое выражение. Подобно самому фашизму, роботы – наводящиеся и одновременно бессубъектные. Как и фашизм, они совмещают в себе предельное техническое совершенство с совершенной слепотой. Как и фашизм, они вызывают смертельнейший страх и не приносят абсолютно никакого результата. – «Я видел мировой дух»{65}, только не восседающий на коне, а крылатый, однако лишенный головы – и это разом опровергает гегелевскую философию истории.
Мысль о том, что после войны вновь продолжится «нормальная» жизнь или даже культуру можно будет «восстановить», словно уже само «восстановление» культуры не есть ее отрицание, – мысль идиотическая. Убиты миллионы евреев – и это, как нам предлагается считать, всего только интерлюдия, а не сама катастрофа. Чего, собственно говоря, еще ждет эта культура? И если даже бесчисленному множеству людей дали запас времени, можно ли представить, что происшедшее в Европе не будет иметь последствий, что количество жертв не означает переход общества в целом в новое качество – в варварство? Пока всё это продолжается, ход за ходом, катастрофа непрерывна. Стоит подумать только о мести за убитых. Если будет убито столько же людей со стороны убийц, то ужас институционализируется, будет вновь введена и даже расширена докапиталистическая схема кровной мести, которая с незапамятных времен господствовала лишь в отдаленных горных местностях, и целые нации предстанут в ней бессубъектными субъектами. Если же мертвые не будут отмщены, а будет проявлена милость, то не подвергшийся наказанию фашизм вопреки всему окажется победителем, и после того как он однажды продемонстрировал, сколь легко всё сходит с рук, он обретет продолжение где-нибудь еще. Логика истории так же деструктивна, как и люди, которых она порождает: куда бы ни перемещалась ее сила тяжести, она воспроизводит эквивалент прошедшей беды. Нормальна смерть.
На вопрос о том, как следует поступить с побежденной Германией, у меня есть лишь два ответа. Первое: ни за что, ни при каких условиях я не хочу быть палачом или давать другим право быть палачами. Далее: я не хочу препятствовать никому, кто будет мстить за содеянное, и уж тем более преграждать ему путь силой закона. Это в крайней степени неудовлетворительный, противоречивый, отметающий обобщения и пренебрегающий практикой ответ. Однако, возможно, ошибочен сам вопрос, а не мой ответ.
В кино показывают хронику событий: вторжение на Марианские острова, в том числе на Гуам{66}. Возникает впечатление, что это не бои, а механические дорожные и взрывные работы, осуществляемые с неизмеримо усиленным рвением, или же «выкуривание», уничтожение насекомых в теллурическом масштабе. Операции ведутся до тех пор, пока не останется ничего, кроме выжженной земли. Враг предстает и пациентом, и трупом. Подобно евреям при фашизме, он представляет собой лишь объект для принятия административно-технических мер, а если он оказывает сопротивление, то и его противодействие сразу обретает такой же характер. А самое сатанинское – то, что в определенном смысле здесь требуется больше инициативы, чем при ведении войны по старинке, и вся энергия субъекта будто уходит на то, чтобы добиться бессубъектности. Полная и окончательная антигуманность – это осуществление гуманной мечты Эдварда Грея{67}: мечты о войне без ненависти.
Осень 1944 года
34. Ганс-ротозей{68}. Познание и власть связаны между собой не только через отношение прислужничества, но и через отношение истины. Многие результаты познания без пропорциональной связи с распределением сил ничтожны, пусть даже формально они верны. Если эмигрировавший врач скажет: «Для меня Адольф Гитлер – патологический случай», то даже если клиническое исследование в конце концов подтвердит его высказывание, его несоразмерность по отношению к объективной беде, которая обрушилось на мир во имя параноика, делает диагноз смехотворным, всего-навсего бахвальством диагноста. Возможно, Гитлер «в себе» и есть патологический случай, но он совершенно точно не является таковым «для себя». Тщеславие и убогость многих выступлений эмигрантов против фашизма связана именно с этим. Люди, мыслящие в форме свободного, дистанцированного, незаинтересованного суждения, оказались неспособными облечь в эту форму опыт насилия, которое реальным образом лишает такого рода мышление всякой силы. Почти неразрешимая задача состоит в том, чтобы не допустить оглупления ни под воздействием власти других, ни в результате собственного бессилия.
35. Возврат к культуре. Утверждение, будто Гитлер разрушил немецкую культуру, – не что иное, как рекламный трюк, придуманный теми, кто желает восстановить ее, не отходя от своего телефонного столика. То, что истребил Гитлер в искусстве и мысли, еще задолго до этого вело отколотое и апокрифическое существование, последний укромный угол которого вымел фашизм. Тот, кто не хотел быть соучастником, за много лет до наступления Третьего рейха вынужден был уйти во внутреннюю эмиграцию: самое позднее – с момента стабилизации немецкой валюты, совпавшего по времени с концом экспрессионизма, стабилизировалась и немецкая культура, воплотившись в духе берлинских иллюстрированных журналов, лишь незначительно уступавшем духу движения «Сила через радость»{69}, автобанов рейха и вызывающего выставочного классицизма нацистского режима. В своей широте, и именно в тех областях, где она была наиболее либеральна, немецкая культура неистово тосковала по собственному Гитлеру, и было бы несправедливо упрекать редакторов издательств Mosse и Ullstein{70}, равно как и реорганизаторов Frankfurter Zeitung, в приспособленчестве. Они всегда таковыми были, и их тактика наименьшего сопротивления тому духовному продукту, который они производили, напрямую продолжилась в тактике наименьшего сопротивления тому политическому господству, среди идеологических методов которого, по собственному высказыванию фюрера, главное место занимает стремление быть понятным даже самым недалеким. Это привело к роковой путанице. Гитлер уничтожил культуру, Гитлер изгнал Людвига{71} – стало быть, Людвиг и есть культура. И он ею в действительности является. Если взглянуть на литературный продукт тех эмигрантов, которые благодаря дисциплине и четкому разделению сфер влияния добились того, что стали «представителями немецкого духа», можно понять, чего нам следует ожидать от радостного восстановления: внедрения бродвейских методов на Курфюрстендамм, еще в двадцатых годах отличавшемся от Бродвея лишь меньшим арсеналом средств, а не возвышенностью целей. Тот, кто намерен противостоять культурному фашизму, пусть начнет с Веймара, Бомб над Монте-Карло{72} и балов для прессы{73}, если не хочет в итоге обнаружить, что такие двойственные персонажи, как Фаллада{74}, при Гитлере говорили больше правды, чем недвусмысленно выражавшие свою позицию знаменитости, которым удалось осуществить переправку своего престижа за границу.
36. Здоровье к смерти{75}. Если бы можно было осуществить нечто вроде психоаналитического исследования прототипичной нынче культуры, если бы абсолютное господство экономики не обращало в насмешку любую попытку объяснить нынешнее состояние, исходя из душевной жизни его жертв, и если бы сами психоаналитики давным-давно не присягнули на верность этому состоянию, то подобное исследование подтвердило бы, что соответствующая времени болезнь как раз и заключена в нормальном. Либидинозные достижения, которых требуют от индивида, демонстрирующего душевное и физическое здоровье, таковы, что осуществить их можно только за счет нанесения тягчайших увечий, за счет интериоризации кастрации у extroverts, в сравнении с чем прежняя задача идентификации с отцом предстает детской забавой, в ходе которой потребность в этой идентификации и была затвержена. Regular guy и popular girl