Кают-компания притихла, и сразу несколько рук протянули ей наполненные рюмки. Эрика взяла первую попавшуюся и сказала:
– За тех, кто сегодня не вернулся. Стоя и до дна. Память и слава!
Офицеры поднялись со своих мест и молча выпили.
Эрика поставила пустую рюмку на стол и пошла к выходу. Ее никто не окликнул.
…Совещание на борту флагмана германского флота тяжелого крейсера «Манфред фон Рихтгофен» подошло к концу. Были высказаны разнообразные соображения той или иной степени эмоциональности, здравомыслия и соответствия военной теории. Не было главного – интеллектуального прорыва, вдохновения, и адмирал это понимал.
– Хорошо, – сказал он. – Я рад, что мои офицеры показали себя людьми знающими, взрослыми, болеющими за дело и способными мыслить логически. Но, – Шварценберг откинулся на спинку кресла и устало потер указательным пальцем лоб между седеющими бровями. – Этого мало, господа. Этого ничтожно мало. Объяснить почему?
Офицеры молчали, переглядываясь. Все знали крутой нрав адмирала, видели, что он недоволен, и не хотели попасть под раздачу неосторожным высказыванием. Нет уж. Если начальство считает, что этого мало и готово объяснить, что ему надо, пусть объясняет. А мы послушаем.
– Разрешите мне, – неожиданно кашлянул фрегаттенкапитан Курт Браун, командир легкого крейсера «Хорст Вессель». Он был самым младшим по возрасту и в течение всего совещания подал лишь пару реплик, предпочитая слушать других.
– Так, так, – проронил Шварценберг. – «Хорст Вессель», наконец, набрался смелости. Слушаю тебя, фрегаттенкапитан. И очень надеюсь, что тебе действительно есть, что сказать.
Курт Браун поднялся, одернул мундир.
– Можно сидя, – буркнул адмирал.
– Спасибо, господин адмирал, мне так проще, – фрегаттенкапитан помолчал. У него было лицо человека, собирающегося нырнуть в холодную и глубокую воду.
– Нам нужно выиграть время, – продолжил он, наконец. – Это главное. И желательно ошеломить противника. Сделать то, чего он от нас никак не ожидает, показать, что мы храбрее, наглее и, главное, сильнее по всем параметрам. Но как это сделать? То, что я сейчас предложу, возможно, покажется чрезмерно рискованным. Но если получится… Тогда наши шансы на победу значительно возрастут.
Фрегаттенкапитан снова умолк, взял со стола стакан с водой и сделал несколько мелких глотков.
– Кончай доить камарка[8], Курт, – негромко посоветовал начштаба контр-адмирал Рудольф Мейендорф. – Здесь все свои, и мы тебя слушаем. Внимательно.
– Я предлагаю совершить гиперпространственный прыжок внутри гелиосферы, – выдал командир «Хорст Весселя». – Отсюда – к Марсу. Не всем флотом, конечно. Только мой корабль. Теоретически это возможно. Если получится, «Хорст Вессель» встретит чужих у Марса и задержит их, насколько сможет. Их много и они большие, но на нашей стороне скорость и маневренность. Опять же в маленького попасть труднее, а в большого проще. А тут и вы подоспеете. В крайнем случае уйду на Землю, спрячусь где-нибудь в сибирской тайге или джунглях Амазонки и буду ждать дальнейших приказов. Или на том же Марсе. Да, и попробую установить связь с этим земным крейсером, прототипом. «Неустрашимый», кажется?
– Да, – кивнул оберст Карл Хейнц, который уже слегка завидовал, что эта сумасшедшая мысль пришла в голову не ему, – «Неустрашимый».
– Двое – не один. Если удастся объединиться, это даст дополнительные преимущества. И еще. Возможно, это не мое дело, но я думаю, что нужно связаться с Землей, сказать, что мы готовы прийти на помощь, а взамен потребовать выполнить наши условия. Предоставление значительной территории для переселенцев с Новой Германии, государственный статус, гарантии неприкосновенности и все остальное. Пусть те же русские потеснятся, у них земли много.
– Это и впрямь не твое дело, Карл, – сказал адмирал. – Для улаживания подобных вопросов мы везем с собой дипломатов. А вот что касается гиперпрыжка внутри Солнечной… Мысль смелая. В том числе и с чисто военной точки зрения. Но откуда у тебя сведения, что это возможно хотя бы теоретически? Я слышал другое.
– От Белинды Фишер, господин адмирал! – бодро доложил фрегаттенкапитан. – Это наш гениальный математик, входит в группу аналитиков и как раз занимается свойствами гиперпространства. Мы с ней как-то… Впрочем, это не важно. Она считает, что такой прыжок вполне возможен. Мало того, рассказывала, что у нее уже есть все расчеты.
– Вот как? – приподнял брови адмирал. – И почему же я ничего об этом не знаю? Впрочем, можешь не объяснять. Бюрократия, чтоб ей. Наша вечная немецкая бюрократия и перестраховка. Где сейчас эта ваша Белинда?
– У меня на борту, – сказал Карл Хейнц. – Вызвать?
– Вызывай. Надеюсь, она сумеет меня убедить.
– Осмелюсь доложить, господин адмирал, Белинда Фишер может быть чертовски убедительной, – позволил себе ухмыльнуться Карл Хейнц и уткнулся в личный коммуникатор.
– Разрешите, господин адмирал? – подал голос начштаба.
– Не разрешаю, – отрезал Шварценберг. – Я знаю, что ты скажешь, Рудольф. Слишком опасно, мы не можем себе позволить рисковать целым крейсером и его экипажем, можно все сделать медленно и постепенно, но с тем же результатом. Так?
– Ну, в целом…
– Нет, Рудольф. Поверь, я очень ценю твое компетентное мнение, но сейчас по науке не получится. Нужен экспромт, неожиданный финт. И мы этот финт попробуем совершить. Все, я решил. Добавлю лишь одно. На это дело мне нужны только добровольцы. Поэтому, господа, пока мы ждем прибытия Белинды Фишер, займитесь данным вопросом. В первую очередь это относится к господину фрегаттенкапитану. Оповестите ваших людей, Курт. И замените тех, кто откажется, добровольцами с других кораблей. Да, и кто-нибудь, прикажите стюарду принести вина, пора выпить. Что-то у меня в глотке пересохло от всех этих волнений.
Адмирал Генрих Шварценберг вытащил кисет с табаком и принялся сосредоточенно набивать трубку.
Глава 22
Корабль чужих
Врач первой категории Мария Александрова,
пилот Михаил Ничипоренко
Не торопясь, но и не медля, они спустились вокруг гигантского атриума вниз на полный спиральный виток, никого не встретив. По-прежнему их окружала стеклянная застывшая тишина, на самом краю которой едва угадывались звуки – такие могли бы, наверное, издавать жестяные колокольчики, подвешенные к ветвям дворовой березы в прохладный апрельский день.
– Чего ты поминутно головой вертишь? – спросил Миша. – Боишься погони?
– Не могу понять, откуда идет этот звук, – сказала Маша, в очередной раз оглядываясь. – Такое впечатление, что отовсюду. Ты его слышишь?
– Нет, – пилот остановился и прислушался. – У меня, правда, слух не очень. В смысле, он в норме, но не выдающийся. Выдающиеся только нюх и зрение. Что за звук?
– Вроде как позвякивание. Дребезжащее такое. То есть, то нет. Или мне кажется… Вот опять!
Маша наклонила голову, замерла на пару секунд, затем шагнула к стене и приникла ухом к черной матово-гладкой поверхности треугольного то ли люка, то ли окна-двери, то ли экрана неведомого прибора или бог его знает, что это еще могло быть. Эти черные одинаковые треугольники располагались в один бесконечный ряд друг за другом вдоль всей поверхности стены – снизу доверху.
– Ну? – нетерпеливо осведомился Миша. Он хотел пить и есть, а для этого нужно было идти дальше. Здесь, на галерее, ничего похожего на еду и воду не было. В нагрудном кармане пилота лежали две тубы УП – универсальной пищи из НЗ «Бекаса», каждая из которых, по идее, содержала суточный запас калорий и количество влаги, способное оттянуть смерть от жажды на несколько часов. Но это было все, и пилот, как истинный хохол, берег УП на самый крайний случай. Даже Маше не говорил, чтобы не вводить ее в соблазн.
– Тс-с, – врач предостерегающе подняла руку. – Кажется, звук идет отсюда. Сам послушай.
– Я ж говорю, слух у меня, будто у той тетери ранней весной на току…
– А ты попробуй.
– Добре.
Маша чуть подвинулась, и Ничипоренко пристроился рядом. Ухо приятно холодило, но он ничего не слышал. Зато отлично видел и обонял. Алые, нежные, словно бы чуть припухшие губы, плавная линия бровей, влажное мерцание глаз из-под полуопущенных длинных ресниц. И умопомрачительный запах. Запах женщины, за которой он готов был не то что идти – ползти на край света. И выступить для ее защиты против всех чужих Вселенной. В одиночку и без оружия.
– Ну? – нетерпеливо спросила Маша. – Вот же он. Дзынь-дзынь…
Миша очнулся, заставил себя прислушаться и впрямь различил некое то ли глухое позвякивание, то ли звонкое постукивание. Там, за черной поверхностью непонятного треугольника. На самой грани восприятия.
– Вроде что-то есть – сказал он. – Но здесь и без этого столько загадок…
Договорить пилот не успел – раздался уже хорошо различимый щелчок, словно кто-то от души цокнул языком, и матово-черная, непроницаемая поверхность треугольника стала прозрачной, осветившись изнутри ровным белым светом.
– Ай! – Маша испуганно отскочила от стены, и Миша с полным на то правом поддержал ее за талию.
– Мамочка дорогая… – расширенные глаза Маши не отрывались от треугольника.
– Ну ни фига себе… – согласился Миша, глядя туда же.
Все-таки это был люк. Или иллюминатор, за которым теперь, когда внутри вспыхнул свет, и черная поверхность стала идеально прозрачной, отчетливо просматривалось нечто вроде ванны, наполненной такой же на вид густой и розоватой, похожей на кисель жидкостью, какую они уже видели в бассейне за пределами атриума витком выше. Однако в бассейне, кроме жидкости, не было ничего. Здесь же в ванне обнаружилось… голое человеческое тело. Женское. Сквозь верхний слой «киселя» довольно хорошо были видны все анатомические подробности: ровные, сведенные вместе ноги, свободно лежащие вдоль тела руки, развитые бедра, гладкий, без малейшего признака волос лобок, плоский живот с пупком в положенном месте, идеальной формы грудь с темными, почти черными сосками, длинная шея и голова. Также без признака волос. Глаза у женщины были закрыты, а на полных чувственно очерченных губах замерла спокойная полуулыбка Нефертити. Собственно, лицо женщины весьма напоминало знаменитый скульптурный портрет царицы. Не тот, из песчаника, запечатлевший юную и легкую, как поцелуй морского бриза, жену Эхнатона, а второй – с царственным венцом на голове, где Нефертити предстает перед далекими потомками зрелой и невыразимо прекрасной женщиной.