И тех, кто лучше стреляет, добавил бы к этому Иван Малкович.
Пять целей и четыре ракеты.
При этом совсем не факт, что одна ракета способна поразить одну цель.
Хотя соблазн чертовски велик, поскольку в этом, невероятном по степени благосклонности фортуны, случае против «Неустрашимого» останется только один боеспособный корабль чужих. А уж с одним-то, как бы ни был он велик и силен, побороться можно…
Рискнуть? Все или ничего? А если ничего, то к Земле прорвутся все пять? Нет уж, хрен вам.
Решай, Иван, время почти вышло.
Решаю.
Капитан-командор Иван Малкович вдохнул, выдохнул и отдал приказ атаковать. Двумя ракетами по одной цели одновременно – той, что ближе всех. И тут же еще двумя по следующей.
На обзорном экране боевой рубки крейсера четыре яркие точки попарно шли на врага. Экипаж затаил дыхание. Вот расстояние сократилось на треть, наполовину, на две трети…
Противник очнулся.
Какой бы скоростной ни была ракета, а лазерный луч быстрее. Не помогли хитрые маневры уклонения и «фантомы» – обманки. Три ракеты из четырех были уничтожены на подлете одна за другой. И только одной удалось прорваться сквозь заградительный огонь. Да и та не добралась до корпуса – рванула на границе защитного силового поля.
Правда, хорошо рванула, со всей своей ядерной дури.
Маленькое ослепительное солнце вспыхнуло в этой части космоса, поражая рентгеновским и световым излучением все, что оказалось поблизости. А именно – корабль пришельцев, имеющий форму шара.
Насколько большой урон понес противник от близкого ядерного взрыва, было неясно. Но понес. Во всяком случае, в дальнейшем бою с «Неустрашимым» этот корабль пришельцев не участвовал – файтеры не выпускал и огонь из лазерных пушек не вел. В отличие от остальных четырех.
Это был не бой, а избиение.
Пятьдесят восемь каплевидных файтеров обнаружил и высветил «бортач» на обзорном экране. Им навстречу вылетели семь «Бумерангов» землян – два звена с командиром, все, что имелось на борту.
Пилоты «Бумерангов» дрались отчаянно и гибли один за другим. Радиоэфир наполнился воплями ярости и боли, среди которых крик торжества от удачного попадания был так же редок, как редок клочок синего неба в заволоченном тучами небе. Безвоздушное пространство, расцвеченное и терзаемое плазменными выхлопами двигателей и лазерными лучами, казалось, равнодушно ожидало, когда все это кончится, чтобы вернуться к своей миллионолетней пустой спячке без снов и потрясений.
Все и кончилось.
Сначала, забрав с собой пять вражеских файтеров, ушли в вечность семь «Бумерангов».
Это был хороший счет, учитывая соотношение сил и возможности космических истребителей землян и чужих.
Затем пришел черед «Неустрашимого».
На него со всех сторон, словно волки на лося, насели пятьдесят три файтера чужих. И пока корабельный стрелковый комплекс КСК-800, оснащенный боевыми лазерами разной мощности и рельсотронами, отбивал их многочисленные и весьма болезненные атаки (кстати, весьма успешно, пятнадцать файтеров противника нашли свою смерть под его огнем), три громадины-корабля чужих (один остался рядом с тем, который хоть как-то, но достала ядерная боеголовка) неспешно приблизились и расстреляли крейсер землян в упор.
К чести создателей и экипажа «Неустрашимый» погиб не сразу. Целых двадцать две минуты сопротивлялась углеритовая броня; огрызались лазерные пушки и рельсотроны; держались на боевых постах люди.
И только после того, как прямыми ударами была уничтожена сначала рубка управления, затем маневровые двигатели, грузовой отсек, боевая палуба «Бумерангов» и чуть ли не половина пушек, стало окончательно ясно, что остальное продержится недолго.
К тому же из-за критической нагрузки основной реактор был на последнем издыхании, а потери среди личного состава составляли двадцать процентов. Убитыми и ранеными. Крейсер умирал, но не сдавался. Впрочем, сдаваться было некому. Для того, чтобы сдаться, надо поставить об этом в известность противника. А как это сделать, если с ним нет связи? Посигналить азбукой Морзе при помощи боевого лазера?
– Выстрелов к рельсотронам осталось на пять минут, – спокойно доложил Малковичу командир БЧ-2 Марк Коган. – Потом хоть пустыми бутылками заряжай. Так их тоже нет.
Капитан-командор промолчал. Ему нечего было ответить капитану третьего ранга. Да и не только ему. Вернее, было что, но он пока еще надеялся…
– На что ты надеешься, Иван? – негромко, так, чтобы никто не слышал, осведомился Питер Уварофф. Когда начался бой, он категорически отказался уходить в каюту и, пользуясь своим правом Генерального инспектора СКН и бывшего бригадного генерала, остался в боевой рубке, рядом с Малковичем. Последний не возражал.
– На чудо, Питер, на одно только чудо, – так же тихо ответил капитан-командор.
Дверь, чмокнув, разошлась в стороны, и через порог рубки перешагнул Анвар Исмагилов. Десять минут назад он отправился лично проверить реакторный отсек и вот теперь вернулся.
Вид у старпома был тот еще. Голова перевязана, щеки, лоб и тыльные стороны ладоней густо облеплены противоожоговым пластырем, а вместо рабочего комбинезона – черная парадная форма военкосмолета. Со всеми медалями и знаками различия.
– Ты что, кавторанг, уже на тот свет собрался? – хмуро осведомился Малкович, оглядев старпома с ног до головы. – Небось, и белье чистое надел?
– Разрешите доложить, комбез сгорел во время тушения пожара в реакторном отсеке! – отрапортовал Исмагилов. Было видно, что кавторангу плохо, но он держится. – Надел то, что под руку подвернулось. Не голым же было идти.
– Потушили?
– Потушили.
– Молодцы. Сам-то как?
– Нормально. Дикий хотел оставить в лазарете, но я велел не жалеть пластыря и обезболивающего, и сразу сюда.
Все знали, что старпом не чужд определенной бравады и даже откровенного хвастовства, но прощали ему эту маленькую слабость за честное отношение к делу и золотой голос. Когда Исмагилов брал в руки гитару, в кают-компанию набивалось столько народу, что сесть было негде, и опоздавшие слушали песни стоя.
– Герой, – буркнул Малкович. – Что там в реакторном?
Он спрашивал, поскольку знал – сведениям «бортача» не всегда стоит доверять на сто процентов. Человеческий фактор машина учесть не в состоянии.
– Конец реактору, – сказал Анвар. – Ну, почти. Несколько минут осталось.
– Угроза взрыва?
– Нет, слава аллаху, удержали. Просто конец. Там два прямых попадания было. От того и пожар.
– Потери?
– Двое убиты, трое ранены. Не считая меня.
– А по комму нельзя было доложить?
– Так сгорел комм. Вместе с комбезом.
– Значит, не врет «бортач», – пробормотал Малкович. – А жаль.
«Выходит, и пушкам конец», – хотел сказать Коган, но промолчал. Это было ясно и так.
«Ну что, все? – подумал Малкович. И сам себе ответил: – Все. Чуда не произошло».
– Внимание! – рявкнул он по общекорабельной связи металлическим, полным властной силы голосом: – Внимание всем! Говорит капитан-командор Иван Малкович. Экипажу приказываю немедленно покинуть корабль в аварийных капсулах! Повторяю! Всем немедленно покинуть корабль в аварийных капсулах, согласно инструкции!
Он отключил связь. Присутствующие в рубке смотрели на командира молча и растерянно.
– Вы что, охренели? – осведомился Малкович. – Приказа не слышали? Вон все отсюда! Старпом, ты лично помоги Дикому с эвакуацией раненых.
– Есть!
– Выполнять, сукины дети!!
Из боевой рубки капитан-командор вышел последним.
А когда вернулся – в полной парадной форме и бутылкой коньяка в руке – обнаружил там Генерального инспектора СКН.
Питер Уварофф, облаченный в хороший костюм изысканного покроя, при галстуке и начищенных до зеркального блеска черных остроносых туфлях, сидел на месте старпома и покуривал толстую шикарную сигару. Курить на борту крейсера было запрещено под угрозой немедленного увольнения и списания на Землю.
Малкович покосился на инспектора, сел на свое место, поставил бутылку на командирский столик-планшет.
– Как я понимаю, моему приказу, господин Генеральный инспектор, вы отказываетесь подчиняться?
– Правильно понимаешь, – ответил Уварофф. – Стар я уже в аварийных капсулах по космосу носиться. Тесно там.
– А жизнь?
– Она прожита. А лучшей смерти трудно пожелать. К тому же вдвоем помирать веселее.
– Пошли, – сказал капитан-командор, глядя на сообщения «бортача». – Пошли аварийки. Две, пять… восемь, девять… комплект. Ну, дай бог, чтоб все живые остались…
Он машинально бросил взгляд на обзорный экран и тут же отвел глаза – внешние камеры и сенсоры, включая антенны радиосвязи, были сожжены. Фактически крейсер «Несокрушимый» уже умер. И оставалось лишь дождаться, когда враг уничтожит останки.
Питер Уварофф достал из внутреннего кармана пиджака еще одну сигару и протянул ее Малковичу.
– Рекомендую, – сказал он. – Нет ничего лучше хорошей гаваны перед смертью.
– Вместе с глотком хорошего коньяка, – усмехнулся капитан-командор, принял сигару и решительно взялся за бутылку.
Следующие два с лишним часа два старых воздушных и космических волка – пусть один и годился второму в сыновья – провели совершенно замечательно.
Когда прикончили коньяк, инспектор сходил в свою каюту за виски, а затем снова настал черед коньяка. Уже другой бутылки. Реактор все еще отдавал остатки энергии, и гравигенераторы Нефедова продолжали работать, хотя с каждой минутой сила тяжести падала и к исходу второго часа составляла одну восьмую обычной земной. Но в боевой рубке пока горел свет, и циркулировал воздух, и даже «бортач» время от времени, пока его не отключили к чертям, чтобы не мешал, пытался докладывать, сколько времени осталось до полной остановки реактора и перехода систем жизнеобеспечения на запасные аккумуляторы.
Так что капитан-командор Иван Малкович и Генеральный инспектор СКН Питер Уварофф ничего не знали о том, что буквально через несколько минут после того, как все аварийные капсулы ушли к Земле (ушли спокойно, их не преследовали и по ним не стреляли), пространство вокруг сферы боя вспучилось девятью невероятной красоты радужными пузырями, из которых, словно разъяренные джинны из распечатанных кувшинов, вывалились девять кораблей, напоминающих размерами и очертаниями тот, который совсем недавно дрался с чужими у Марса.