— Привет! Где твой муженек?
Произнеся эти слова, я сразу был готов убить себя за них.
Она взмахнула поводком (собака все-таки принадлежала ей) и сказала: «Муженек? О, иногда он позволяет мне гулять самой».
Это звучит ужасно, но ничего ужасного я тогда не почувствовал. Она произнесла эту фразу с улыбкой. Своей неповторимой улыбкой.
Четыре года назад она, совершенно неожиданно, позвонила мне и спросила, не тот ли я Биплаб Дасгупта (оказывается, нас, несчастных с таким абсурдным именем, очень много), который дал объявление в газетах о сдаче внаем квартиры на третьем этаже. Я ответил, что да, на самом деле это я. Тило сказала, что она работает фрилансером-иллюстратором и графиком, и ей нужен офис, и она вполне в состоянии оплачивать квартиру. Я сказал, что буду счастлив сдать ей квартиру. Через два дня в дверь позвонили. Это была она. Она, конечно, стала намного старше, но в чем-то осталась неизменной — именно в своей особости и непохожести. На ней было фиолетовое сари и черно-белая клетчатая блузка, даже, скорее, рубашка с отложным воротником и длинными, закатанными до локтей рукавами. Седые волосы были очень коротко подстрижены — настолько коротко, что топорщились ежиком. Выглядела она то ли намного моложе, то ли намного старше своих лет. Я так и не смог понять это до конца.
В то время я был прикомандирован к министерству обороны и жил в своем доме на первом этаже (там, где теперь живут квартиранты в своем арбузе). Была суббота, Читра и девочки были в отъезде. Я был дома один.
Инстинкт подсказал мне, что надо держаться официально, а не дружески, чтобы не будить воспоминаний о прошлом. Я сразу проводил ее наверх, чтобы показать квартиру — две комнаты: крошечную спальню и немного более просторный кабинет. Конечно, это было улучшение жилищных условий по сравнению с квартиркой на могиле Низамуддина, но эти апартаменты не могли идти ни в какое сравнение с домом в дипломатическом квартале, где Тило прожила много лет. Она не стала придирчиво осматривать квартирку, а просто сказала, что хотела бы переехать как можно скорее.
Она прошлась по пустым комнатам, села у окна эркера и выглянула на улицу. Кажется, увиденное чем-то ее захватило, и я тоже посмотрел наружу, но, вероятно, мы смотрели на какие-то разные вещи.
Тило не делала никаких попыток заговорить — похоже, ее вполне устраивало молчание. На среднем пальце правой руки у нее до сих пор было надето то же широкое серебряное кольцо. Я видел, что она напряженно беседует о чем-то сама с собой. Она заговорила неожиданно, причем о вещах сугубо практичных.
— Я могу расплатиться чеком? Оставить депозит?
Я сказал, что не тороплюсь и в течение следующих нескольких дней составлю договор.
Она спросила, можно ли курить в квартире. Я ответил, что, конечно, можно — теперь это ее квартира, и она может делать в ней то, что считает нужным. Она достала из пачки сигарету и прикурила, закрыв, как делают мужчины, огонек ладонями.
— Ты бросила курить биди? — спросил я.
Ее улыбка осветила тесную комнату.
Я оставил ее наедине с сигаретой и пошел проверять состояние квартиры — электричество, водопроводные краны и трубы на кухне и в ванной комнате. Когда Тило встала, чтобы уйти, она вдруг сказала таким тоном, словно продолжала прерванный разговор: «Так много данных, но никто, на самом деле не хочет ничего знать. Тебе не кажется?»
Я не понял, что она имела в виду, но спросить не успел. Она ушла. Ее отсутствие заполнило квартиру — точно так же, как и сейчас.
Через пару дней она переехала на третий этаж моего дома. Мебели у нее почти не было.
В то время она не сказала мне, что рассталась с Нагой и собирается не только работать, но и жить в сданной ей квартире. Оплату она регулярно, без задержек, переводила на мой банковский счет по первым числам каждого месяца.
Ее приезд, ее присутствие в доме открыли во мне какие-то шлюзы.
Мне тревожно из-за того, что я использую прошедшее время.
Даже беглого взгляда на комнату — на фотографии (пронумерованные и словно брошенные посреди работы), приколотые к деревянной настенной доске, на стопки документов, аккуратно разложенные на полу или по помеченным коробкам и папкам, желтые закладки в книгах, стоящих на полке, посудный шкаф, двери — все это говорит мне, что здесь что-то неблагополучно и что лучше оставить все это в неприкосновенности, позвонить Наге, а еще лучше в полицию. Но заставлю ли я себя это сделать? Должен ли я, обязан ли и смогу ли противостоять этому приглашению к интимности, смогу ли сопротивляться этой возможности разделить ее доверие?
В дальнем конце комнаты я вижу длинную толстую доску, положенную на две массивные металлические подставки. Эта доска служит письменным столом. Стол завален бумагами, старыми видеокассетами, стопками компакт-дисков. К настенной доске, наряду с фотографиями, приколоты записки и какие-то рисунки. Рядом со старым, допотопным компьютером я вижу этикетки, визитные карточки, брошюры и листы с шапками фирменных бланков — наверное, это графика, которой она зарабатывала (черт тебя возьми — зарабатывает!) себе на жизнь. Это единственные вещи в комнате, которые придают ей вполне нормальный вид. Я вижу несколько вариантов этикетки шампуня — они выполнены разными шрифтами:
Натуральный сверхнежный питательный
кондиционер с ореховым маслом и листьями персика
Натуральный сверхнежный кондиционер соединяет в себе питательные свойства и успокаивающее действие орехового масла и умиротворяющий эффект персиковых листьев, растворенных в масле, которое немедленно тает в смоченных волосах.
Результаты: После мытья волосы легко расчесываются.
Волосы приобретают невероятную мягкость,
но не становятся тяжелыми.
Получая питание от самых корней,
ваши волосы будут гладкими и текучими.
Вохитительное ощущение
В слове «восхитительное» во всех вариантах была пропущена буква «с». Видимо, в эту фазу ее жизни пришло время писать этикетки шампуней с ошибками.
Существуют ли, однако, шампуни, предупреждающие выпадение волос?
На стене над компьютером висят две маленькие фотографии, заключенные в рамки. На одной фотографии девочка четырех или пяти лет. Глаза ее закрыты, тельце завернуто в плотную ткань. Из раны на виске кровь просочилась сквозь ткань, обозначившись на ней розовым пятном. Девочка лежит на снегу. Под головку ее поддерживают чьи-то руки, у верхнего края фотографии виден ряд ног, обутых в зимние сапоги. Наверное, этот ребенок — дочка Мусы. Странно, что именно эту фотографию Тило выбрала для того, чтобы повесить на стену.
Другая фотография не такая мрачная. Снимок сделан у входа в плавучий дом. Дом довольно неказистый и обшарпанный. На заднем плане, на глади озера видны многочисленные кашмирские плоскодонки. Озеро обрамлено горами. На снимке изображен низкорослый, бородатый молодой человек, одетый в коричневый кашмирский пхеран. Голова молодого человека непропорционально велика. За каждое ухо у него заткнуто по несколько цветков. Он смеется, зеленые глаза сверкают. Рот открыт, и видно, что у молодого человека кривые редкие зубы. Открытость и беззащитность улыбки делают его похожим на ребенка. В каждой большой руке сидит котенок — один дымчато-серый в черную полоску, а другой, словно арлекин, — белый с черными пятнами. Он протягивает котят вперед, словно предлагая фотографу потрогать их или погладить. Они же смотрят сквозь растопыренные толстые пальцы, словно сквозь решетку, своими влажными, настороженными и живыми глазами.
Кто этот парень? Не знаю.
Я беру со стола толстую зеленую папку, выудив ее из стопки таких же, и наугад открываю. К листу бумаги приклеены две фотографии. На первой — смазанное изображение мотоциклиста, несущегося мимо забранного железом дверного проема в розоватой кирпичной стене высотой шесть-семь футов, похожей на стену общественного мужского туалета. Виден густонаселенный квартал с одно- и двухэтажными домами, украшенными балконами. На стене большими зелеными буквами нанесена реклама «Рокси — фотокопирование». Вторая фотография сделана уже в туалете. Розовые стены покрыты сыростью и поросли мхом; ржавые водопроводные трубы протянуты вдоль стен в горизонтальном и вертикальном направлениях. В стену вделана грязная белая раковина, а в бетонном полу видны три отверстия, заменяющие унитазы. Рядом с отверстиями лежат тяжелые чугунные крышки с ручками, похожие на крышки исполинских сковородок. Оконная рама сломана, вдоль одной стены тянется длинная деревянная полка. Мне никогда в жизни не приходилось видеть таких прямолинейных фотографий. Кто их сделал? Кто вообще делает такие снимки? И главное, зачем их так бережно хранить?
Объяснение я нашел на следующей странице:
История Гафура
Это место называют Наваб-базаром. Вы видите этот общественный туалет? Ну, тот, на котором нарисована реклама «Рокси — фотокопирование»? Именно здесь-то все и произошло. Дело было в 2004 году, должно быть, в апреле. Было холодно, и шел сильный дождь. Мы пили чай в лавке моего друга, в магазинчике «Новая электроника», рядом с портняжной мастерской Рафика, — я и Тарик. Было около восьми вечера. Вдруг мы услышали визг тормозов. Четыре или пять машин остановились на противоположной стороне улицы и блокировали вход в туалет. Машины принадлежали силам особого назначения. В лавку вошли восемь солдат и под дулами автоматов заставили нас перейти улицу. Когда мы подошли к туалету, солдаты приказали нам войти внутрь и осмотреть его. Нам сказали, что из-под стражи бежал афганский террорист, который спрятался в этом туалете. Мы не хотели подчиняться, мы боялись, что моджахед вооружен. Тогда солдаты приставили к нашим головам пистолеты, и мы вошли в туалет. Мы не увидели ничего особенного. Внутри никого не было. Солдаты попросили нас выйти и дали нам фонарь. Мы никогда в жизни не видели такого огромного фонаря. Один из солдат показал нам, как он работает, несколько раз включив и выключив его. Другой солдат не спускал с нас глаз и все время щелкал предохранителем автомата. Короче, они отправили нас обратно, но уже с фонарем. Мы осветили каждый угол, но никого не увидели. Мы даже покричали, но никто не отозвался.