— Я знаю.
Муса провел обеими руками по спине Тило. То, что началось как ласка, превратилось в медицинское исследование. На какое-то мгновение он превратился в своего подозрительного отца. Он ощупал мышцы ее плеч, рук, спины.
— Откуда все это?
— Тренировка.
Наступило недолгое молчание. Она решила не рассказывать ему о преследовавших ее мужчинах, ломившихся в ее дверь в самые неурочные часы суток, включая и господина Раджендрана, отставного полицейского офицера, занимавшего административный пост в архитектурной фирме, где работала Тило. Он был взят на руководящую должность скорее благодаря своим связям в правительстве, нежели благодаря своим административным талантам. Он откровенно домогался Тило, делал ей непристойные предложения, часто оставлял на ее столе подарки, которые она не принимала. Однако ночами, подогретый алкоголем, он приезжал к дарге Низамуддина и принимался колотить в дверь, крича, чтобы она впустила его. Его наглость подкреплялась уверенностью в том, что если все станет известно руководству, то в глазах общества и в суде его слово перевесит ее показания. У него блестящий послужной список и медаль за храбрость, а она — одинокая женщина, нескромно одетая и курящая сигареты. Ничто не говорило о том, что она из «приличной» семьи, которая сможет за нее заступиться. Тило все это понимала и предприняла меры предосторожности. Если бы господин Раджендран окончательно потерял благоразумие и ворвался бы к ней, то в мгновение ока, сам того не заметив, оказался бы распростертым на полу.
Она не стала ничего рассказывать, потому что все это казалось грязным и банальным в сравнении с тем, что пришлось пережить Мусе. Она скатилась с него и легла рядом.
— Расскажи мне о Султане… о бевакуфе, из-за которого так расстроился Гульрез. Что это за человек?
Муса улыбнулся.
— Султан? Султан не был человеком. И он не был никаким бевакуфом Правда, он был очень умным мальчиком. Это был петушок — петушок-сирота, которого Гуль подобрал маленьким цыпленком. Султан был предан Гульрезу как пес, не отставал от него ни на шаг. Они подолгу беседовали друг с другом, и никто, кроме них, не понимал, о чем они говорят. Они были настоящими друзьями — водой не разольешь. Султан был известен на всю округу. Люди из окрестных деревень приходили посмотреть на него. У него было шикарное оперение — фиолетовое, пурпурное, оранжевое, красное, и он расхаживал по двору, как настоящий султан. Я хорошо его знал… да его все хорошо знали. Он был высокомерен, всегда смотрел на людей так, словно они ему чего-то должны… ну, ты понимаешь? Однажды в деревню явился капитан со своими солдатами… Капитан Джаанбааз — так он себя называл. Не знаю, было ли это его настоящее имя… эти ребята всегда называются вымышленными громкими именами. Они явились не с карательной акцией и не для прочесывания… они пришли просто поговорить с селянами, попугать их, поиздеваться над ними. Ну, в общем, обычное дело. Людей согнали на деревенскую площадь. Гуль-как и Султан тоже были там, в первых рядах. Султан внимательно слушал, как человек, как деревенский староста. У капитана этого был пес. Здоровенная немецкая овчарка на поводке. Закончив свою речь — как всегда, угрозы и нотации, — капитан спустил собаку с поводка и сказал: «Джимми, фас!» Джимми набросился на Султана, загрыз его, а солдаты унесли несчастного петуха себе на обед. Гуль-как был уничтожен. Он целыми днями плакал, как плачут люди по убитым родственникам. Для него Султан и в самом деле был родственником… не меньше. Он был очень расстроен тем, что Султан так легко дал себя убить, что не дрался, не убежал — как будто петух был бойцом, обученным военным хитростям. Гуль проклял Султана и выл: «Если ты не знал, как жить среди военных, то зачем ты вообще родился на свет?»
— Но зачем ты ему об этом напомнил? Это что-то значило?..
— Гуль — мой младший брат, яар. Мы носим одну одежду, мы доверяем друг другу жизнь. Я могу во всем положиться на него.
— Это не слишком порядочно с твоей стороны, Муса-куттан. В Индии мы так не поступаем…
— Мы даже поделили имя…
— То есть?
— Меня называют командир Гульрез. Никто не знает меня под именем Мусы Есви.
— Это какой-то гребаный мозготрах.
— Тс-с, в Кашмире мы не употребляем таких слов.
— Мы, в Индии, их употребляем.
— Нам пора спать, бабаджаана.
— Да, в самом деле.
— Но сначала надо одеться.
— Зачем?
— Так положено. Это Кашмир.
После этой случайной вставки сон был решительно невозможен. Тило, одетая, как для выхода на улицу, немного напуганная причинами этого «так положено», но взбодренная любовью и сексом, приподнялась на локте.
— Поговори со мной…
— А как назвать то, что мы делали все это время?
— Мы назовем это предварительным разговором.
Она потерлась щекой о его щетину, а потом легла на спину, положив голову на подушку, рядом с головой Мусы.
— Что я должен тебе рассказать?
Тило зажгла две сигареты.
— Расскажи мне другую историю… страшную и прекрасную… любовную историю. Расскажи мне правдивую историю.
Тило не поняла, почему сказанные ею слова заставили Мусу тесно привлечь ее к себе и почему глаза его странно заблестели — как от слез. Она не поняла смысла произнесенных им вполголоса слов: «Акх далила ванн…»
Потом, держась за Тило так крепко, словно от этого зависела его жизнь, Муса рассказал ей о Джебин, о том, как она настаивала, чтобы ее называли мисс Джебин, о ее требовании к сказкам на ночь и о других ее капризах и озорстве. Рассказал он и об Арифе, об их первой встрече в магазине канцелярских принадлежностей в Сринагаре.
— В тот день у меня была нешуточная стычка с Годзи по поводу моих новых ботинок. Это были чудесные ботинки — сейчас их носит Гуль-как. Ну вот… Мне надо было купить кое-что из канцелярских принадлежностей, и я надел эти ботинки. Годзи велел мне снять ботинки и надеть нормальные туфли, потому что молодых парней в добротных ботинках часто хватают, как боевиков, — в те времена это было достаточным поводом. Я отказался, и он, в конце концов, сказал: «Делай, что хочешь, но попомни мои слова, из-за этих ботинок ты огребешь массу неприятностей». Он был прав, ботинки на самом деле причинили мне массу неприятностей и бед, но не тех, каких он ожидал. Магазин, куда я ходил, назывался «Писчебумажные товары Джамму и Кашмира» и находился в Сринагаре, на площади Лал. Я был уже в магазине, когда на улице, у самого входа взорвалась граната. Боевик бросил ее в солдата. У меня чуть не лопнули барабанные перепонки. В окнах магазина вылетели стекла. Товары посыпались с полок. Все дико кричали. Солдаты взбесились — и их можно понять. Они ворвались в магазин и принялись крушить все, что попадалось им под руку и избивать покупателей. Меня сбили с ног. Меня пинали, били прикладами. Помню, что я лежал неподвижно и лишь пытался прикрыть голову. Кровь текла на пол. Мне было больно, правда, не очень, но я был слишком сильно испуган, чтобы пошевелиться. Какая-то собака сидела рядом и сочувственно заглядывала мне в глаза. Когда первое потрясение прошло, я почувствовал какую-то тяжесть на ногах. Я вспомнил о своих новых ботинках и подумал: целы ли они? Поняв, что опасность миновала, я медленно, осторожно поднял голову и посмотрел на свои ноги. Тут я увидел, что к моим ботинкам прижимается хорошенькое личико. Это было похоже на пробуждение в аду, когда вдруг видишь вместо чертей прекрасного ангела. Это была Арифа. Она тоже оцепенела и из страха боялась пошевелиться. Но при этом она сохраняла абсолютное спокойствие. Она не улыбалась и не двигала головой. Она просто посмотрела на меня и сказала: «Асал бут» («Отличные ботинки»). Я не мог поверить в такое хладнокровие. Она не визжала, не вопила, не рыдала и не плакала — она была абсолютно спокойна. Мы рассмеялись. Она только что окончила ветеринарный факультет. Мать была потрясена, когда я сказал ей, что хочу жениться. Она думала, что это не случится никогда, и махнула на меня рукой.
Муса и Тило могли себе позволить такой странный разговор о третьей стороне их любовного треугольника, потому что были одновременно возлюбленными и бывшими возлюбленными, любовниками и бывшими любовниками, однокашниками и бывшими однокашниками. Потому что так сильно доверяли друг другу, что знали — как бы это ни было больно, но тот, кого любил другой, был достоин любви. Они были застрахованы от пошлой ревности этой чудесной спасительной сетью.
Муса показал Тило фотографию мисс Джебин и Арифы, которую носил в бумажнике. На Арифе был жемчужно-серый пхеран с серебряной вышивкой и белый хиджаб. Мисс Джебин держала мать за руку. Девочка была одета в джинсовый комбинезон, на грудке которого было вышито сердечко. Пухлое личико обрамлял заколотый белый хиджаб. Тило долго рассматривала фотографию, прежде чем вернуть ее Мусе. Лицо Мусы на мгновение сделалось суровым и изможденным. Но он быстро взял себя в руки и рассказал, как умерли Арифа и мисс Джебин. Рассказал он Тило и о майоре Амрике Сингхе, об убийстве Джалиба Кадри и о зловещих извинениях в «Ширазе».
— Я никогда не приму то, что произошло с моей семьей, как только личную трагедию, но я никогда не откажусь и от того, что она моя личная трагедия. Потому что это тоже важно.
Они проговорили почти всю ночь. Через несколько часов Тило вернулась к фотографии.
— Она любила носить платок?
— Арифа?
— Нет, твоя дочь.
Муса пожал плечами.
— Это просто обычай, наш обычай.
— Не знала, что ты такой традиционалист. Получается, что если бы я согласилась выйти за тебя замуж, то мне пришлось бы носить платок?
— Нет, бабаджаана. Если бы ты согласилась выйти за меня замуж, то хиджаб носил бы я, а ты носилась бы по лесам с пистолетом.
Они громко рассмеялись.
— И кто бы служил в моей армии?
— Не знаю, но это точно были бы не люди.
— Эскадрон мотыльков и бригада мангустов…
Тило рассказала Мусе о своей скучной работе и веселой жизни на складе близ дарги Низамуддина. Рассказала и о петухе, нарисованном ею на стене: «Это так странно. Может быть, меня навестил Султан — телепатически. Подходит ли здесь такое слово?» (Это происходило до эры мобильных телефонов, и Тило не могла показать Мусе фотографию петуха.) Она описала своего соседа, фальшивого секс-хакима с нафабренными усами, у дверей которого вечно стоит очередь надеющихся на чудо пациентов, своих друзей, бродяг и попрошаек, с которыми она каждое утро пила чай н